Люмьер.

Город, где свет угасает медленно, как догоревшая свеча на ветру судьбы.

Когда-то он был сердцем мира — величественные арки из резного камня, мосты, будто сотканные из света, площади, где встречались поэты, художники, мечтатели. Башни Люмьера пронзали небеса, отражая золотой рассвет в бесконечных витражах. Над городом витала музыка — тонкая, прозрачная, как дыхание весны.

Но случился Разлом.

Теперь Люмьер — призрак самого себя.

Улицы покрыты тонким налётом пыли, будто сам воздух стёр из памяти имена тех, кто когда-то смеялся здесь. Статуи героев стоят полуразрушенные, их лица стерты временем. Мосты больше не ведут никуда — многие обрываются в бездну разломов, оставленных исчезновением целых кварталов. На центральной площади, некогда залитой светом, ныне лежит серый полумрак. Ветер носит обрывки старых знамён, на которых едва различимы слова, написанные для тех, кто больше не существует.

И всё же... в Люмьере продолжается жизнь.

В глубинах разрушенных соборов звучит шёпот сопротивления. В заброшенных аллеях, между иссечёнными колоннами, таятся искры надежды. Люмьер помнит. И те, кто остался, тоже помнят — каждую утрату.

Стоя на краю разрушенного моста и глядя вдаль, на мерцающие осколки света среди развалин, понимаешь: Люмьер не просто город. Он — последняя песнь истерзанного мира, которую Художница ещё не успела исказить.

Художница... Неведомая сущность, возникшая в час Разлома и ведущая мир к неотвратимой гибели. Не властительница и не тиран в привычном смысле. Она выше концепции добра и зла, холодная, отрешённая, как сама судьба. В её руках — кисть, сотканная из света, способная переписывать саму ткань мироздания. Каждый мазок по каменной поверхности Монолита — это исчезновение, каждый росчерк — беззвучная смерть.

Художница не питала ненависти к городу. Наоборот, в её движениях была странная, болезненная нежность, словно она вытирала слёзы с лица умирающего ребёнка. Люмьер для неё был не домом и не врагом — всего лишь страницей, требующей нового мазка. Для жителей же Люмьера Художница была и оставалась предвестницей смерти, сутью энтропии.

Раз в год пробуждалась Художница, чтобы коснуться поверхности Монолита — и на холодном камне вспыхивало новое число, на единицу меньше прежнего. И всякий, чей возраст совпадал с этим числом, в тот же миг обращался в прах.

Первым числом стало «100», и с той поры минуло шестьдесят семь лет.

Не осталось больше в мире смертных старше тридцати трех.

И вот настал новый день: Художница вновь пробудится, и на Монолите вспыхнет число «33»... зримое свидетельство обречения на смерть всех людей, достигших этого возраста. Гоммаж – так называли люмьерцы сие трагическое событие.

Сегодня Люмьер утопал в цветах, и воздухе кружились лепестки роз – алые, белые. Горожане спешили к гавани, дабы зреть пробуждение Художницы... И, когда случится сие, простятся они со своими родными и близкими, достигшими тридцатитрехлетнего возраста, ибо жизни тех оборвутся в тот самый миг, когда воссияет на поверхности Монолита новое число.

В гавань направлялся и Гюстав. Будучи инженером, всю свою жизнь посвятил он созданию защитных и сельскохозяйственных систем города, искренне стремясь оберегать и обеспечивать сородичей всем необходимым. Гюстав утвердился в своем решении: стать участником Экспедиции 33 в надежде отдать последний год своей жизни ради будущего Люмьера. Наряду с иными участниками оттачивал он боевые умения, дабы выжить на гиблом континенте, земли которого им придется пересечь...

Экспедиции... Сколько их уже отправилось к континенту со времен Разлома в надежде положить конец Художнице и неотвратимому Року, ею несомому?.. Все они – начиная с Экспедиции «Зеро», отбывшей в 100-м году, - сгинули бесследно, и люмьерцы могли лишь гадать о судьбах, постигших их участников...

У чудесного древа на городской площади Гюстав заметил Софи. Некогда они были вместе... но не сложилось. Софи уже исполнилось тридцать три, и сознавали оба, что сегодня – последний день, когда могут они сказать друг другу то, что оставалось недосказанным так долго.

Болтая о разном, двое шагали по усыпанным цветами улицам Люмьера, где звучала прекрасная, чарующая музыка. Для горожан Гоммаж стал горьким праздником, возможностью проститься с родными и близкими, исчезнут которые уже через несколько часов. И вечером, после праздничного пира, полного смеха и слез, иная Экспедиция пустится в плавание в отчаянной попытке разорвать дьявольский цикл бессмысленных смертей, навязанных их миру Художницей.

Близ главное городской площади горожане, уготовано которым было познать Гоммаж, оставляли для будущих поколений свои нехитрые пожитки, после чего продолжали путь к гавани. Здесь приветствовали Гюстава его ученики, передали плащ, сшила который для своего наставника вместе с Софи.

...Взоры жителей Люмьера были прикованы к далекому Монолиту, пробудилась у которого гигантская Художница, и вспыхнуло на камне число «33». В ту же минуту горожане, достигшие сего возраста, обратились в прах, будто стертые из реальности кистью ее.

Участь их разделила и Софи...

...Вечером люмьерцы собрались на небольшое пиршество в порту, дабы отдать дань памяти ушедшим и проводить доблестных сограждан, примут которые участие в Экспедиции. Гюстав, стоящий за изобретением преобразователя люмины, - устройства, даровавшего бойцам новые способности, - выступал светочем надежды на то, что впервые Экспедиция может увенчаться успехом...

Инженер перебросился парой слов с лидером грядущей Экспедиции, Аланом. «Ты, Люнэ, и твоя люминовая технология – это наша сила», - говорил тот. «Спасибо, но...» - растерялся Гюстав. – «У каждого своя роль. Люсьен, Тристан, Катрин. И, конечно, ты. Ты нас объединил... У нас отличная команда, благодаря тебе. В этом наша сила». «’Завтрашний день грядет’, мой друг», - печально улыбнулся Алан, и Гюстав коротко кивнул: «Куда же он денется».

«Как думаешь, есть там кто из уцелевших?» - обратился к Гюставу Жером, кивнув в сторону далеких земель за морем; как и инженер, был он облачен в отороченный золотой вышивкой плащ с эмблемой Экспедиции. «Сомнительно», - отвечал Гюстав. – «Мы бы что-то заметили». «Но не невозможно», - возразил Жером. – «Разве что у них есть защитные Купола. Но невроны разделались бы с ними раньше, чем они успели бы что-то построить». «Нам повезло, что после Разлома мы оказались тут», - согласился Гюстав. – «Хватило времени наладить оборону». «Ну, не знаю», - протянул Жерар. – «Люди выход всегда найдут. А невроны не могут быть всюду. Лично я ставлю на человеческую изобретательность».

Далеко не все, собравшиеся в гавани, питали надежду на будущее или пребывали в предвкушении, уповая на скорое завершение цикла смертей. Большинство горожан давно утратило способность мечтать, научилось жить лишь сегодняшним днем, утвердившись во мнении, что умиротворение – и есть высшая форма счастья.

Ученики разыскали Гюстава, передали журнал в потертом кожаном переплете – для путевых заметок. «Я буду тщательно записывать все наши приключения», - обещал мальчишкам Гюстав. – «Все странные и удивительные находки». «И невронов не забудь!» - загомонили те. «Обязательно», - заверил ребят инженер. – «А вы взамен обещаете заботиться о защитном Куполе, пока я не вернусь? Теперь безопасность Люмьера зависит от вас».

Означилась на пристани и Люнэ; держалась она обособленно, к столам не подходила. Будучи дочерью знаменитых ученых, Люнэ была поистине одержима жаждой знаний, и готова была все отдать, чтобы раскрыть тайну Художницы.

Обратившись к девушке, Гюстав поздравил ее с весьма значимым достижением: вычислением точного места высадки на берег континента Экспедиции «Зеро». «Я сделала выводы из архивных данных, но... это было 67 лет назад», - отвечала Люнэ. – «Местность сильно изменилась с тех пор». «Я доверяю твоим расчетам», - заверил ее Гюстав. – «Это отличная идея – пройти их маршрутом. Они были единственной Экспедицией, где хоть кто-то уцелел. И добрались до Монолита, так что...» «Если верны архивные данные, если точные мои расчеты, если они оставили четкие метки, если дорожные условия не изменились...» - перечислила предположения Люнэ, отмахнулась, показывая, что не желает продолжать разговор.

На пирсе Гюстав заметил Маэль, свою сводную сестру шестнадцати лет. Старшая сестра инженера, Эмма, стала опекуном девочки, когда той было всего три года, однако Маэль никогда не чувствовала себя своей в Люмьере и отчаянно желала покинуть город, который, казалось, давил на нее. Посему и примкнула к Экспедиции 33, несмотря на то что была значительно моложе остальных ее членов. Грядущее странствие было для нее возможностью узреть внешний мир и найти в нем свою судьбу.

«Не раздумала?» - обратился Гюстав к девушке, и та, оторвавшись от созерцания водной глади, обернулась к нему: «О чем речь? Я готова в сто раз больше тебя». «Знаю, конечно», - вздохнул Гюстав. – «Я помню, мы говорили об этом, но как твой опекун я обязан еще раз повторить. У всех нас, кто туда идет, остался всего год, но тебе-то еще добрых девять лет до Гоммажа. Тебе не обязательно уходить сейчас. Там опасно». «Один год снаружи – это лучше, чем девять лет здесь», - отвечала Маэль. – «Если кому и стоило остаться, так это тебе. У тебя есть родные и близкие, ты им нужен...» «Как и у тебя...» - начал Густав, но Маэль возразила: «Нет. У меня нет никого». «Для Эммы ты как родная», - напомнил ей Гюстав. «Люмьер мне не дом», - отрезала девушка. – «Не так, как для тебя. И к тому же, так я смогу за тобой присмотреть – ради Эммы».

На пристань ступила Эмма, глава городского Совета. По традиции, именно ей следовало произнести напутственную речь для Экспедиции 33 – которую, к слову, для сестры написал накануне сам Гюстав.

Эмма прожигала брата взглядом, считая, что авантюра, в которую тот ввязывается – верх идиотизма. «Мы оба с тобой знаем, что Экспедиция – тихой воды политика», - отчеканила Эмма. – «Она нужна только для поднятия духа, но это бескровная гильотина, на самом деле». «Вставь это в свою речь», - не удержался, съязвил Гюстав. – «Очень мотивирует. Может, и для тебя тогда гильотина отыщется».

«Ты столько пользы мог бы принести здесь, в Люмьере!» - взмолилась сестра. – «Сделать что-то поистине стоящее». «Эмма, ты много делаешь правда», - вздохнул Гюстав. – «Готовишь все для Последнего поколения... И у тебя все под контролем – здесь. Но позволь и мне внести свой вклад там, снаружи. Я хочу отвоевать для нас шанс на жизнь». «Мы больше никогда не увидимся», - заключила Эмма, и голос ее дрогнул. «Ты все равно вечно занята, я тебя и так почти не вижу...» - попытался обратить неловкий момент в шутку Гюстав.

Попросив брата позаботиться о Маэль, Эмма проследовала к небольшой трибуне, установленной на пристани, обратилась к собравшимся. «Участники Экспедиции!» - возвестила она. – «Меч Люмьера. Мы высоко ценим вашу отвагу. Мы не принимаем как должное то, что вы отдаете последний год своей жизни, чтобы сохранить надежду для всего Люмьера. Кто-то из вас уходит, чтобы изменить мир. Другие – чтобы раскрыть тайны нашей вселенной. Кто-то хочет защитить близких. Иные – найти смысл нашей слишком короткой жизни. Когда вы отплывете в неведомое, знайте, что Люмьер помнит о вас. Когда вы будете сражаться с Художницей, помните, что Люмьер сражается вместе с вами! Пусть разрушатся камни Монолита! Пусть ее тело упокоится на краю света, чтобы не рисовала она боле ничью смерть. Пусть ее зловещая фигура боле не заслоняет нам звезды. Пусть мир вновь увидит восход солнца без ее проклятой тени. Так пусть ветер обновления несет вас до края земли. Завтрашний день грядет благодаря вам, Экспедиция 33!»

...Следующим утром снаряженный корабль, провожаемый жителями Люмьера отошел от причала, и Экспедиция 33 началась...

...В ночной час судно бросило якорь у гиблых земель континента. Члены Экспедиции покинули корабль... но не успели даже осмотреться в неведомых пределах, как из тьмы выступил беловласый человек, облаченный в старомодный сюртук. Он шагал тяжело, опираясь на трость... и был стар, что казалось поистине невозможным!

«Как ты...» - изумился Алан. – «Почему тебя не стер Гоммаж? Из какой ты Экспеди...» Закончить фразу он не успел: старик сделал стремительный жест рукой, и острие трости снесло Алану голову.

А в следующее мгновение мир обратился в хаос. Ночную тьму разрывали сполохи энергии, терзая тела ударившихся в панику членов Экспедиции, из теней выступали утробно рычащие, отвратные монстры - невроны, пожирающие посягнувших на их предвечные территории людей...

Гюстав бежал прочь, а товарищи его гибли один за другим. Один из монстров заметил его, и поток энергии, испущенной тварью, ударил в тело Гюстава...

...Когда тот пришел в себя – обессиленный, окровавленный, - солнце стояло уже высоко. Гюстав находился довольно далеко от морского берега. Поблизости – ни души. Не видно было и мертвых тел. Когда составляли они планы Экспедиции, заранее оговорили, что, если при высадке случится нечто непредвиденное, выжившим надлежит собраться у индигового дерева на Весенней леваде. Отчаянно надеясь, что отыщет оное, Гюстав устало побрел по тропе, и окружала его лишь тишина...

На поляне путь инженеру преградил причудливый конструкт, ланселье, вооруженный каменный копьем. Усилием воли Гюстав активировал свои пиктосы, и в руках его возникло оружие: меч и пистолет. Инженер прикончил ланселье, наблюдая, как остов того исчезает, обращаясь в рассеивающуюся в воздухе энергию.

Продолжив путь, достиг он каверны, с ужасом лицезрев десятки мертвых тел, пронзенных каменными копьями и сваленных в безликие кучи. Члены предыдущих Экспедиций... На некоторых еще сохранились на рукавах нашивки с числом «33»... Неведомые твари приволокли их сюда этой ночью – в пещеру, обращенную в адский погост, угасали на котором последние надежды человечества...

Устало опустившись наземь подле мертвых тел, Гюстав смежил веки, приставил пистолет к виску...

«Если ты это сделаешь, мы оба умрем», - произнесла Люнэ, присаживаясь рядом, и Гюстав, вздрогнув от неожиданности, опустил голову. – «Проснись, Густав!» «Люнэ... остальные...» - начал Гюстав, и не нашел слов, чтобы продолжить, слишком страшно было нарушить тишину констатацией крушения их устремления. «Я знаю», - тихо молвила Люнэ. – «Остались только мы с тобой. Тебе не следует умирать». «Это лишь вопрос времени, пока мы...» - выдавил Гюстав. – «’Мы уже мертвы’. Посмотри вокруг...»

«Это не обязательно так», - возразила Люнэ, поднимаясь на ноги и созерцая картину ужасающего гротеска из человеческой плоти и крови. – «’Когда гибнет один, мы идем дальше’. Идем же! Нам надо найти место побезопаснее. Тут кругом невроны».

В пещеру ступил огромный монстр, дверье, и Гюстав, взяв себя в руки, выступил наряду с Люнэ против твари. В руках инженера возникли привычные клинок и пистолет, Люнэ же воззвала к стихийным пигментам, позволяющим ей творить огненные и ледяные потоки.

Двоим удалось покончить с дверье, и Гюстав привел в действие преобразователь люмины, вобравший в себя эссенцию монстра и даровавший инженеру новую способность - пиктос. «Мы еще не мертвы», - с облегчением вздохнула Люнэ, устремляясь к выходу из пещеры. – «Идем! Могут найтись и другие уцелевшие у индигового дерева».

Гюстав последовал за спутницей, и вскоре покинули они подземный тоннель, ступив на залитую солнечным светом равнину, рыскали по которой ланселье да дверье. Казалось, время здесь остановилось, и глыбы тверди да осколки былой цивилизации замерли в воздухе вопреки всем законам гравитации. Поистине, Разлом исказил этот мир до неузнаваемости – и уже безвозвратно...

В одной из пещер, лежал через которые путь Гюстава и Люнэ зрели те мертвые тела членов одной из былых Экспедиций, убитых – судя по всему – невроном, жбаном, остов которого оставался поблизости.

Жбан пошевелился, и Гюстав тут же призвал меч, однако Люнэ, кивнув в сторону неврона, молвила: «С ним что-то не так. Почему он не нападает на нас?» «Он определенно напал на них», - заключил Гюстав, указывая острием на людские останки.

В углу пещеры сиял тетраэдр – хранилище данных, содержащее в себе фрагмент записи журнала Экспедиции 81. «...Потрясающее открытие!» - зазвучало голосовое сообщение. – «Это первый неврон, с которым нам удалось пообщаться! Он, кажется, застрял в этой пещере... Грегуар, как обычно, подозревает худшее, но ведь это может перевернуть все наши представления о невронах и о Художни...» На сем запись обрывалась.

«Они общались с невроном?!» - изумилась Люнэ, прежде не мыслившая о подобном. Гюстава, однако, поразило иное. Вновь указав спутнице на мертвые тела, заключил он: «Умершие здесь не исчезают бесследно, как в Люмьере. Их хрома остается внутри тел». «На берегу... кое-кто исчез», - нахмурилась Люнэ, и Гюстав покачал головой: «Он не был невроном». «Что-то в том, как именно невроны убивают, видимо, воздействует на нашу хрому», - предположила Люнэ, и Гюстав, указав на слабо подергивающегося жбана, молвил: «Возможно, он нас просветит».

«Просветит», - пророкотал жбан. – «Свет... Мне нужен свет...» «Какой свет, о чем ты?» - бросила Люнэ, а Гюстав уточнил, указывая на трупы: «Это ты их всех убил?» «Я никогда никого не отправлю во тьму», - отвечал неврон. – «Я нарисован, чтобы нести свет». «Кто тебя нарисовал? Художница?» - уточнила Люнэ, и подтвердил жбан: «Да. Она нарисовала меня. Помогите... найти свет». Возможно, если отыщут Гюстав и Люне источник света, то смогут узнать чуть больше о произошедшем.

Чуть поодаль обнаружили двое немного смолы, зажгли факел, коий сжимал жбан в руке. «Мне нужно присоединиться к остальным», - забормотал неврон. – «Веди меня, госпожа... Для будущего. Во тьме». Смола догорела, пламя погасло, и изрек жбан сокрушенно: «Мне нужно больше света... чтобы понять, что она ждет от меня».

Гюстав и Люнэ продолжили путь к огромному индиговому дереву, зрели, как у корней того гигантский неврон, епископ, прикончил одного из членов Экспедиции 33, Лео. В противостоянии двое сразили могучего монстра, после чего поднялись на вершину древа, где – согласно правилам – должны были собраться выжившие.

Однако здесь не оказалось ни души... лишь странная надпись алела на поверхности каменного монолита. «Мы с Маэль ушли к странным кораллам», - прочла Люнэ. – «Идите на север. Ищите дверь внутри хижины». Нахмурилась озадаченно, протянула: «Бессмыслица какая-то. Кто мог такое написать? Похоже, кто-то из Экспедиции, но все знают, что сообщения надо подписывать». «Да, но может, они слишком спешили?» - отозвался Гюстав, в душе которого вновь воскресала надежда: неужто Маэль жива?..

«Не знаю», - сомневалась Люнэ. – «Ни на кого из наших не похоже. Вдруг это ловушка? Тот человек на берегу...» «Это наш единственный след», - настаивал Гюстав. – «Тот, кто это писал, знает Маэль. Надо идти». «Нет», - стояла на своем Люнэ. – «По правилам, мы должны идти к точке сбора и ждать три дня. Да и странное послание какое-то! Будь это кто-то из Экспедиции, они дождались бы здесь. Правила знают все!»

«Верно, но вдруг им грозила опасность!» - Гюстав не мог больше ждать ни минуты. – «Вдруг там появились враги. В полевых условиях все меняется». «Правила придуманы не просто так!» - попыталась вставить Люнэ, но Гюстав не желал ничего слышать: «Правила не покрывают все вероятности. Ты же знаешь». «Правила придуманы не просто так!» - вновь повторила Люнэ. – «Мы их разработали для оптимального результата в любой ситуации». «Почти вся наша группа погибла», - напомнил ей Гюстав. – «Это тоже ‘оптимальный результат’?»

Люнэ не нашлась с ответом, а Гюстав устремился прочь, бросив: «Я отправляюсь за Маэль. Правила гласят: ‘Не ходи в одиночку’. Можешь сама выбрать, какое из правил нарушить».

Выругавшись с досады, Люнэ последовала за Гюставом...

Вскоре Весенняя левада осталась позади, и Люнэ предложила спутнику разбить лагерь и передохнуть. За последние часы они едва парой слов обменялись, и все же Гюстав извинился за то, что вспылил. «В том, что случилось на берегу, нет твоей вины...» - говорил он, но Люнэ, с помощью огненных пигментов распалив костер, возразила: «Есть. Это я убедила Алана там высадиться».

Гюстав настаивал на том, чтобы как можно скорее продолжить путь – пусть и при свете луны. «Я не брошу Маэль на волю судьбы и не хочу терять ни минуты!» - восклицал он. «Но сейчас нас тут лишь двое, и Маэль не нужен твой труп», - возражала Люнэ. – «Нам следует продумывать каждый шаг. Тот тип на берегу – ты видел, что он сделал. И хуже всего... ты видел его лицо. Ему на вид сколько? Лет пятьдесят? Шестьдесят? Он как-то пережил Гоммаж. Мы не знаем, с кем имеем дело. Мы лишились всей группы...»

«Вот именно!» - прервал ее Гюстав. – «Он так легко их всех убил, ему незачем оставлять ложные сообщения... Люсьен погиб, спасая меня... И... Тристан, Марго... все они... Я не дам Маэль погибнуть. Я увезу ее домой!» «Что?!» - изумилась Люнэ. – «У нас же миссия...» «Да нахрен эту миссию!» - взорвался Гюстав, всплеснув руками. – «Нахрен миссию, Люнэ. Что мы будем делать, а? Скажи! Что будем делать? Мы собираемся втроем Художницу одолеть? Мой пистолет и... твои искры?» «Не думала, что ты такой трус», - зло бросила Люнэ.

«Я не трус», - попытался возразить инженер. «Ты давал клятву», - напомнила ему женщина. – «’Когда гибнет один, мы идем дальше’. Когда гибнет один. Не ‘если’. Когда! Мы знали, что уцелеют не все. Но – ‘Мы идем дальше’. Пока жив хоть один из нас, борьба продолжается». «Я драки не боюсь, все дело в Маэль», - говорил Гюстав. – «Она...» «Маэль давала такую же клятву», - отчеканила Люнэ. – «Она сделала свой выбор! Мы всегда говорили, что будущее Люмьера важнее, чем любая отдельная жизнь. Ты все еще веришь в это?»

Гюстав долго молчал, глядя в сгущающуюся тьму, после кивнул, пожав плечами: «Надеюсь, что да». Собственная вспышка казалась ему смешной, инфантильной...

Поутру двое продолжили путь к области, ведомой как Парящая вода. Здесь застыла во времени толща воды — волнообразные массы, замершие среди коралловых гряд, казались сном, оставшимся после Разлома мира. Гюстав и Люнэ шагали сквозь эту причудливую, почти нереальную стихию, где каждый шаг отзывался мягким эхом в водяной тишине.

Они сражались с водными невронами — порождениями искажённой природы, защищавшими чуждый порядок — и в те редкие мгновения, когда меч был вновь вложен в ножны, позволяли себе восхищаться красотой окружающего: всполохами света, играющими в толще застывших струй, багряными водорослями, извивающимися, как ленточные танцовщицы, мимо полупрозрачных архов, застывших в вечном плавании. Парящая вода жила вне времени — и в её зыбком великолепии таилась непостижимая скорбь.

Набрели двое на остов лодки... заметив несколько мертвых тел людей с нашивками «68» на рукавах. «Экспедиция Элоди», - констатировал Гюстав, и Люнэ обернулась к нему: «Ты знаешь командиров всех Экспедиций?» Гюстав коротко кинул, продолжил: «Экспедиция 68. Их лодку буря зашвырнула в небеса. Люмьер потерял их из виду, но считалось, что их выбросило на побережье континента». «И они выжили», - протянула Люнэ. – «В буре, как минимум».

Вскоре добрались они до хижины, примостившейся на дне морском. Внутри, вопреки ожиданиям, обнаружилась одна-единственная дверь — старая, с латунной ручкой. Но стоило Гюставу и Люнэ распахнуть ее, как пространство дрогнуло, и перед ними открылся совершенно иной мир.

Теперь они находились в просторном холле величественного особняка. Потолки терялись в темноте под сводами, из которых ниспадали хрустальные люстры — каждая сверкала, будто собранная из застывших слёз света. На стенах пребывали картины, сцены на которых двигались едва заметно, как живописные сны. Пол был выложен мрамором, и отражения героев скользили по нему, будто призраки. Зеркала в золочёных рамах стояли по углам, отражая не столько реальность, сколько её отблеск.

Двери особняка были плотно закрыты, и воздух внутри казался недвижимым, как в музее, забытом богами. Не обменявшись ни словом, Гюстав и Люнэ начали исследовать этот странный дворец — место, в котором каждый зал хранил свою тишину, свою историю... и, возможно, свою ловушку.

В одной из комнат отыскали они Маэль – девушка была поглощена изучением сияющего тетраэдра с данными. «Ты настоящий?» - выдохнула она, и Гюстав бросился к названной сестре, крепко обнял. Он сбивчиво произносил извинения – за то, что оставил ее там, на берегу... «Все в порядке», - улыбалась Маэль. – «Ничего. Мы выжили».

«Как ты тут оказалась?» - обратилась к Маэль Люнэ. «Не знаю...» - призналась та. – «Все как в тумане. Я помню, все были на берегу. А потом я очнулась тут. С ним... с Куратором».

В дверном проеме возникла гуманоидная сущность. Внешне походила она на полуразложившегося человека, тело которого было искажено воздействием хромы. Облачен Куратор был в темные, изношенные одежды, а движения его были плавны и неспешны – как у куклы, приводимой в действие невидимыми нитями. «Он мне очень помог», - заверила Маэль спутников. – «Усилил мои пиктосы».

«Что он такое?» - выдохнула Люнэ в изумлении. «Не знаю, он не очень разговорчивый», - призналась Маэль. «Хрома вокруг него...» - протянула Люнэ, не отрывая взгляда от загадочной сущности. – «Она не такая, как у невронов».

Куратор медленно побрел прочь, и вскоре растворился в тенях особняка. Обратившись к Маэль, поинтересовалась Люнэ, не знает ли та, кто оставил послание на плите у индигового дерева. «Послание?» - удивилась Мэаль. – «Возможно... Нет, я не знаю».

Трое покидали особняк, и Куратор выразил стремление последовать за люмьерцами. Держался он в отдалении, препятствий им не чинил, и выжившие решили не обращать на странного спутника внимания. Но, когда разбивали члены Экспедиции 33 лагерь, приближался Куратор, предлагая людям усилить их оружие катализаторами хромы, если находили те подобные предметы в странствиях своих.

Проследовав в двери особняка, трое вновь обнаружили себя у хижины, затерянной в ирреальном пространстве Парящей воды. Остановились, обсуждая, следует ли им вернуться к индиговому берегу...

«Ноко обычно бывает тут», - протянула Маэль, озираясь по сторонам. Будто отвечая ее словам, из зарослей выпрыгнул маленький юркий неврон, относящийся к виду жестралей, деревянных человечков. Маэль пояснила, что Ново – местный торговец, как и многие иные его сородичи, и обменяет много чего полезного на хрому.

Люнэ завороженно взирала на жестраля, ибо о сем народце слыхала прежде лишь в легендах. «Может, грандисы и Эскье тоже существуют?» - выдохнула она, обратилась к Ноко: «А есть другие жестрали вроде тебя? Хочу с ними познакомиться!» «Может, и есть», - протянул Ноко.

«Их селение недалеко отсюда», - просветила Маэль сородичей. Похоже, девчонка уже успела исследовать окрестные пределы и даже свести знакомство с их обитателями.

«Нам нужно добраться к Художнице», - напомнил Люнэ, пребывавшей вне себя от восторга, и та сникла. «К Художнице?» - встрепенулся Ноко. – «Как же вы переплывете море? Вы медленные. И плавников у вас нет». «Есть еще какое-то море между этим местом и Художницей?» - уточнила Люнэ.

Ноко колебался, но, поддавшись уговорам Маэль, заявил: «Спросите Гольгру. Наша вождиня знает ответ, так что идите в селение. Оно посередке Древнего святилища. Деревья красные, не пропустите!» Люнэ просияла: похоже, ей все же выпал шанс познакомиться с другими жестралями...

Гюстав, Маэль и Люнэ продолжили исследование Парящей воды, и лицезрели бренные останки корабля Экспедиции 68. Ныне здесь хозяйничали лишь глубинные невроны; некоторые из сих порождений - крюлеры - ковали мечи на импровизированных наковальнях – стало быть, обладали зачатками разума, иные – бутонье - были поистине гигантскими, и путники старались избегать их.

Мертвые тела участников Экспедиции 68 сохранились в пучине... ровно как и журнал Элоди. Последняя сообщала, что сумели они выжить в страшной буре, насланной Художницей, и расправиться с невронами.

В иной области Парящей воды зрели путники здания города, означившиеся здесь, на дне морском, - ничем не отличимые от тех, пребывали кои в родном Люмьере. Ибо то действительно был их родной город: та его часть, которая в час Разлома не была оторвана и отброшена от континента, а скрылась под толщей эфемерных вод.

Трое заметили цветочную лужайку... Но стоило им обратить на цветы излишне пристальное внимание, как здоровенный неврон, гоблю, ринулся в атаку... Впрочем, создание отступило, стоило путникам отдалиться от лужайки, а Маэль, протянув к неврону ладонь, призналась, что ощущает в монстре что-то... знакомое.

Гоблю сорвался с места, запрыгнул на нависающий над лужайкой утес. Гюстав сделал несколько выстрелов ему вслед, и Люнэ возмутилась: «Гюстав, вы не поймем, что происходит, если будем убивать всех подряд». Гюстав, однако, не соглашался с мнением женщины: невроны опасны, и попытки понять их приведут лишь к более стремительному летальному исходу для излишне любопытных.

Маэль указала спутникам на красные деревья вдалеке: вероятно, где-то там находится Древнее святилище - и селение жестралей.

Трое покинули Парящую воду, разбили лагерь. В грезах, обратившихся в ужасающий кошмар, Маэль зрела образы резни. Маэль изготовилась к поединку с обнажившим клинок человеком, сознавая, что суждено ей умереть... Образы сменяются, и Маэль оседает наземь близ гигантской фигуры Художницы, крича от ужаса...

Пробудившись, девушка отошла в сторонку, созерцая пылающее в ночной тьме число «33» на далеком Монолите. Гюстав присоединился к ней, и какое-то время они молча стояли, глядя вдаль. «Тут все совсем не такое, как я ожидала», - призналась Маэль. «Этого стоило ожидать», - отозвался Гюстав. – «Ты как?» «Смерть здесь и смерть в Люмьере – это большая разница, верно?» - помолчав, поинтересовалась девушка. – «Мне казалось, я уже привыкла терять людей. Такова жизнь приемного ребенка, да?.. Но не... не так, как там... на берегу... этот человек...»

«Да, понимаю...» - вздохнул Гюстав. – «К невронам мы были готовы, но не к... этому... А теперь мы наконец нашли других уцелевших, и... Понимаешь, это... это то, что для меня самое подлое в Гоммаже. Он предсказуемый. Мягкий. Он заставляет Люмьер смириться, принять его, но... На самом деле Гоммаж так же беспощаден как смерть... А смерть приходит раз и навсегда».

«Мне снятся кошмары», - призналась девушка, и инженер отстраненно кивнул: «Мне тоже... Послушай. Если смерть приблизится, я хочу, чтобы ты сбежала. Дай слово. Беги! Особенно, если мы встретим того типа с побережья. Нам его не одолеть. Увидишь – беги». «Только если ты сделаешь то же самое», - улыбнулась Маэль. «О, да я кинусь наутек, едва увижу его седину», - заверил девушку Гюстав. – «Поверь. Ты меня и заметить не успеешь, так быстро я побегу».

Перед сном Гюстав сделал несколько записей в своем дневнике, отметив, что искусственная рука, изготовленная его учениками, прекрасно показала себя в противостоянии с водными невронами.

Вернувшись к костру, присел он рядом с Люнэ, наслаждающейся игрой на гитаре, и та, отложив инструмент, произнесла мечтательно: «Селение жестралей...» «До сих пор не могу в них поверить», - признался Гюстав. – «А какие еще сказки окажутся правдой?» «Мы по-прежнему слишком многого не понимаем», - вздохнула Люнэ. – «Откуда взялась Художница? Зачем она все это делает? Кто она? Семьдесят лет прошло, а мы так почти ничего и не знаем». «А еще тот тип на берегу», - напомнил Гюстав. – «Да, слишком много неясностей... Но, если мы прикончим Художницу, по крайней мере у следующих поколений будет шанс раскрыть тайну».

«А тебе получше, чем прежде», - улыбнулась Люнэ. «Да, шок прошел», - отвечал Гюстав. – «Отчасти... Мы никого не вернем. Но мне казалось, мы сохраним их дух, если будем без устали идти вперед. По крайней мере, теперь нас трое. Миссия не изменилась». «Завтрашний день грядет», - прошептала Люнэ, и Гюстав усмехнулся печально: «Завтрашний день грядет».

...Поутру трое направились к Древнему святилищу, что пребывало в сердце суровых скалистых земель, где камень рассекали трещины веков, а ветер пел над обрывами печальные, безымянные гимны. Всё вокруг было пронизано странной, торжественной тишиной, которую не осмеливалась нарушить даже птица. Меж острых, как лезвия, утёсов тянулись деревья — изломанные, с алыми листьями, будто покрытые кровью воспоминаний. Они не шелестели — лишь слегка колыхались, будто вздыхали сквозь вековую усталость. В их багряной листве солнце ломалось, как в стекле, и вся земля казалась залитой закатом, который не заканчивался.

Следуя через сии чуждые, странные земли, Гюстав и спутницы его лицезрели множество мертвых невронов... а в следующее мгновение атаковал их жестраль, управляющий конструктом – бульбомехом.

Путники повергли конструкт, поспешили объяснить управлявшему бульбомехом жестралю, Каратому, что прислал их Ноко, и направляются они в селение. Поразмыслив, Каратом согласился проводить чужаков – взяв обещание, что Гюстав сделает для жестралей какое-нибудь полезное изобретение.

Через лабиринт скальных отрогов, густо поросших красными деревьями, Каратом провел людей к селению своих сородичей, сокрытому в сердце чащобы. Жестрали жили в беспорядке и веселье, сродни детской шалости на грани безумия. Их хижины лепились к деревьям и скалам, как грибы после дождя, а воздух был пропитан дымом, смехом и запахом раскалённого железа. Они обожали сражения и, не зная усталости, устраивали поединки на своей грубо сколоченной арене, где дерево встречалось с костью.

И всё же, среди всей этой дикости, скрывалось нечто странное и зловещее. В одной из хижин, почти заросшей плющом и выкрашенной в немыслимые цвета, они нашли дверь — такую же, как в доме среди Парящей воды. Тяжёлая, из старого чёрного дерева, она не принадлежала ни лесу, ни времени, что текло за его пределами. Один из старейших жестралей, урча от удовольствия, поведал: подобные врата разбросаны по всему континенту, и никто не ведает, где на самом деле находится тот загадочный особняк, в который ведут эти двери. Будто сам дом скользит по реальности, являясь то одним, то другим... но всегда чужим. И, быть может, живым...

Гюстав, Люнэ и Маэль проследовали в хижину вождини, Гольгры. «Нам надо добраться до Художницы», - заявил Гюстав. – «Ноко говорил, что поможешь нам перебраться за море?» «Люди», - пророкотала Гольгра, скрестив руки на груди. – «До сих пор с ума сходите по этой Художнице». «А что, тут были и другие?» - уточнила Люнэ. «Пара ваших Экспедиций», - пояснила вождиня. – «Раз в несколько лет приходят. Мы не считаем... А своей лодки у вас нет, что ли? Как вы вообще тогда тут оказались?»

«Ее уничтожил человек с белыми волосами», - молвила Люнэ, и Гольгра хмыкнула: «И вы уцелели? Уважаю. Однажды он напал на селение. Некоторым из нас удалось уцелеть – чудом... В общем, лодки у вас нет. Тогда вам, наверное, нужен Эскье. Если вежливо попросите, возможно, Эскье переправит вас на ту сторону». «Так Эскье существует!» - воскликнула Люнэ. «Конечно», - подтвердила вождиня. – «Эскье живет неподалеку отсюда. Но туда нет хода никому, кроме великих воинов. Нужен пароль».

«Зачем?» - озадачилась Маэль. «Эскье очень дружелюбный, но Эскье может вас случайно сожрать», - пояснила Гольгра. – «Эскье временами не осознает свою силу. Было бы безответственно отправлять к Эскье слабаков».

Вождиня предложила троице записаться на Легендарный Турнир, проводимый в селении, дабы проявить на нем свою силу. Лишь тогда обещала Гольгра озвучить пароль, необходимый для допуска к Эскье.

Покинув хижину вождини, Гюстав, Маэль и Люнэ направились к арене, где приняли участие в турнире – развлечении, обожаемом жестралями. И, когда одержали верх они над бойцами-жестралями, на арену ступила женщина, на которую трое воззрились с изумлением, ибо то была Сиэль – одна из членов Экспедиции 33!

Сиэль бросилась к товарищам, которых не чаяла уже увидеть в живых, порывисто обняла Гюстава. Собравшиеся на арене жестрали возмущались, ибо ждали представления, и путники согласились явить оное. В противостоянии Маэль одержала верх над Сиэль, и обитатели селения остались весьма довольны красивым боем с применением неведомого им оружие, возникающего, казалось бы, из воздуха, а затем так же бесследно исчезающего.

«Как ты тут оказалась?» - спрашивал Гюстав к Сиэль, когда возвращались они к хижине вождини, и отвечала та: «После побережья... я очутилась в странном желтом лесу неподалеку отсюда. Пришлось немножко побегать от невронов. Но мне повезло, я встретила жестраля, и он привел меня сюда».

Вождиня приветствовала чемпионов турнира, сообщила им пароль: «’Прочь с дороги’». «Пароль – ‘Прочь с дороги’?» - Маэль подумала было, что ослышалась, а Сиэль усмехнулась: «Очень по-жестральски». «Убежище Эскье – к востоку от нашего селения», - заявила Гольгра. – «Саннисо охраняет тропу. Прокричите пароль как можно громче, и Саннисо вас пропустит».

Гюстав и спутницы его поблагодарили вождиню за помощь, и, покинув селение, выступили на восток – к пещере, обитал в которой Эскье. Ближе к вечеру разбили они лагерь в горном ущелье, собрались у костра.

Сиэль пребывала в собственных невеселых думах, и, отойдя в сторонку, призналась Гюставу, что снедают ее дурные воспоминания, однако делиться тревогами не пожелала. «Я рада, что ты здесь», - молвила она, и усмехнулся Гюстав: «Я бы никогда не бросил работника третьей Аквафермы». «Да, третья Акваферма», - протянулась Сиэль, оставившая некогда учительство и избравшая для себя работу на ферме. – «Как давно это было... Вы с Софи были на том проекте не разлей вода». «Да, вроде того...» - тихо произнес Гюстав, мрачнея. «Это был хороший проект», - продолжала Сиэль. – «Столько людей удалось накормить! Вспоминаешь, и ностальгия накатывает. Мы правда верили, что можем что-то изменить». «Мы и сейчас пытаемся», - напомнил собеседнице Гюстав, и та кивнула: «Да, конечно!»

Сиэль и Гюстав присоединились к Люнэ и Маэль, остающимся у костра и с восторгом обсуждающих события минувшего дня. И жестрали, и Эскье существуют! Легенды оказались правдой!

Маэль ощутила, как время остановилось и фигуры спутников замерли у костра. Предстала ей беловолосая девушка, лицо которую скрывала маска. «Кто ты?» - выдохнула Маэль, но ответа не последовало. Девушка приблизилась к Маэль, протянула руку...

«Алисия!» - послышался окрик, и за спиной девушки выросла фигура пожилого мужчины – того самого, с побережья! «Я же велел тебе остаться дома», - продолжал он. – «Тебе не нужно этого видеть».

Девушка указала на Маэль пальцем, и беловолосый кивнул: «Да, я понимаю. Это ее вина, и она этого даже не знает. Но тебе тут делать нечего». «О чем вы говорите?» - пролепетала Маэль, отступая. – «В чем моя вина?! Что происходит?!» «Тебе не стоило сюда приходить», - прервал ее мужчина. – «Ты сделаешь только хуже. Для всех. Забирай своих друзей и возвращайся домой. Пусть доживут последний год мирно. Это последнее предупреждение».

Время возобновило свой ход; пугающие образы исчезли, и Маэль опустилась на камень, дрожа всем телом. Едва сдерживая рыдания, девушка поведала о беловолосом мужчине и его странных словах, адресованных ей. Пережитое донельзя напугало Маэль, и до самого утра не сомкнула она глаз...

...На следующий день достигли четверо сети подгорных тоннелей – Гнезда Эскье. Путь в оное преграждал здоровенный жестраль, Саннисо. «Прочь с дороги!» - выкрикнул Гюстав, и Саннисо, недовольно бурча, отступил в сторону.

Углубляясь в пещеру, путники словно шагали сквозь сон, в котором реальность теряла очертания. Из-под каменных сводов свешивались причудливые светильники — похожие на прозрачные плоды, наполненные жидким светом. Они пульсировали, будто дышали, окрашивая тьму мягким, ирреальным сиянием — ни тёплым, ни холодным, но тревожным, как предчувствие. Странно, но Маэль испытывала здесь чувство дежа-вю...

Каменные стены были гладки, словно вытесаны не руками, а волей самой земли, — покрытые тонкими, как серебро, жилами кристаллов, что переливались в ответ на шаги. Здесь не было звуков, кроме собственного дыхания и слабого звона — будто капли стекали по невидимым струнам.

И наконец, открылось Гюставу и спутникам его обиталище легендарной сущности. В центре каверны витал Эскье — существо, больше напоминающее образ из снов, чем плоть. Он парил среди кольцевых узоров, вырезанных на камне, озарённый светом, что не имел источника. Казался Эскье порождением бездны и света, созданием, чья природа ускользала от понимания. Его тело, как будто сотканное из пепельных туч и мраморного пуха, не принадлежало этому миру: он парил, не отбрасывая тени, и каждое его движение было сродни мазку кисти по небу перед бурей. В нём не было враждебности. Выступал Эскье зримым напоминанием о том, что в мире сем граница между ужасом и изяществом, между реальностью и сном, стерта до прозрачности.

Но, если отбросить излишнюю поэтичность и позабыть о грандиозности момента, походил Эскье то ли на огромную зефирину, то ли на бурдюк с вином; лицо его – а было ли у него лицо в принципе? – скрывала маска.

«Привет, никудышная пловчиха», - буднично обратился Эксье к Сиэль. – «Пришла наконец научиться плавать?» «Нет...» - выдавила Сиэль, ошарашенная словами существа. – «Я не очень-то люблю воду».

«Вообще-то, мы здесь в некотором роде из-за этого», - заявил Гюстав, выступая вперед. – «Нам надо перебраться за море. Гольгра сказала, ты сможешь помочь?» «Под лежачий камень вода не течет», - проронил Эскье. «Прошу прощения?» - опешила Люнэ, и Сиэль пояснила ей: «Легенды гласят, что Эскье говорит загадками».

«Нам правда нужно пересечь море», - взмолилась Люнэ. – «Ты нам поможешь?» «Многовато вас, чтобы туда отнести», - заявил Эскье. – «Но не настолько. Без Флорри не обойтись». «Кто такая Флорри?» - осведомилась Сиэль. «Одна из моих каменюк», - просветил ее Эскье. – «Понимаешь, Флорри помогает ме плавать. Но мой заклятый враг украл Флорри! Тот, чей каждый шаг сотрясает основание мира! Тот, кого именуют Франсуа». Эскье указал на тоннель, ведущий в соседнюю пещеру, молвив: «Франсуа – мой сосед».

Гюстав, Маэль и Люнэ выступили к тоннелю, дабы навестить помянутое создание; Сиэль задержалась в обиталище Эскье, обратилась к последнему: «Мне кажется, ты меня знаешь». «Да», - подтвердил тот. – «Люди не о горы спотыкаются, а об обычные камни». «Ясно...» - протянула Сиэль, поспешила за остальными...

Франсуа путники заметили не сразу. То, что на поверху чудилось здоровенным валуном в центре пещеры, оказалось на поверху существом, о котором и упоминал Эскье. «Кто посмел зайти в мое логово?» - прогудел Франсуа, и из-под камня – поросшего светящими грибами панциря – показалась физиономия. – «Нельзя заходить в чужой дом без стука. Это непозволительно грубо».

«Говорящий камень!» - воскликнула Маэль, что вызвало новую порцию негодования. «Камень?!» - лютовал Франсуа. – «Я никакой не камень, а вас что – камни вместо глаз? И точно камни вместо мозгов! Я же черепаха. Эскье, прекрати присылать сюда хулиганов!» «А ты прекрати ворчать!» - донеслось из соседней пещеры. – «Это славные люди». «Вот и держи их на своей стороне пещер!» - надрывался Франсуа. – «А вы – прочь с моей лужайки».

«Хорошо, вы уйдем, но нам нужна Флорри», - начала Люнэ. «Так вы не просто незваные гости, а еще и ворюги?» - возмутился Франсуа. – «Нет слов!»

Франсуа атаковал; будучи совершенно неподвижен, он умудрялся творить ледяные иглы, направляя те на противников. И все же путники повергли противника, и тот велел им забирать сияющий камень, лежащий на полу пещеры, и убираться прочь. Те поспешили последовать совету, и, вернувшись в соседнюю камеру, продемонстрировали находку свою Эскье. «Это не Флорри», - заключил гигант.

«Ха!» - донеслось презрительное. – «У меня и не было твоей Флорри! Она на Утесах Каменной Волны!» «Ну и ну, славно он меня надурил», - расстроился Эскье.

«Постой, так ты нам не поможешь?» - встревожился Гюстав. «Если пообещаете вернуть Флорри, мы подружимся», - заверил его Эскье. «А ты не плаваешь без Флорри!» - с надеждой вопросила Люнэ. – «Мы же видели, как ты летал». «Вы тяжелые», - напомнил ей Эксье с нескрываемым сожалением. – «Мне нужны каменюки! А я их потерял... Я же могу не только плавать, но еще и летать! В космос! Мы раньше все время летали с моим другом Версо!»

«Мы поможем тебе собрать камни», - заверила Эскье Люнэ, и тот, поблагодарив женщину, устремился прочь из пещеры, заявив, что станет ждать людей снаружи. Сие создание – бывшее, подобно жестралям и невронам, творением Художницы, - вознамерилось сопровождать путников, и даже переносить их на своей спине через образовавшиеся в час Разлома ущелья и отроги, преодолеть которые люди были неспособны своими силами.

...Кошмары продолжали преследовать Маэль в грезах, когда разбили путники лагерь на подступах к Утесам Каменной Воды. Пугающие образы сменяли друг друга: люди, исчезающие в час Гоммажа, мужчина, пронзающий тело ее мечом, Монолит с горящим на поверхности его числом «100»... и созерцающие его двое: девушка в маске и беловолосый мужчина... Иное – пылающий особняк, и мужчина, протягивающий ей руку...

Не в силах уснуть, Маэль оставила спутников, дремлющих у костра, направилась к ближайшему утесы, чтобы с вершины его бросать камни вдаль. Гюстав всегда так делал, когда нервничал или размышлял о чем-то.

Гюстав приблизился к девушке, присоединился к ней в сем нехитром занятии. «Ты совсем ушла в себя с тех пор, как увидела тех людей», - произнес он. «Мне показалось, они меня знают», - призналась Маэль. – «По-настоящему. Я не понимаю, что происходит. И мне кажется, я... никогда не понимала, словно мне недоступно что-то, что очевидно всем вокруг. В Люмьере жизнь не имела смысла, и я была лишней, а здесь мне показалось, что может стать лучше... но тут началось это все...»

«Да, я тоже терпеть не могу всего, что мы не понимаем», - признался Гюстав, босая очередной камень в ночные тени. Это заставляет нас ощущать себя маленькими и беззащитными. Но если сосредоточиться на том, что я понимаю, становится легче. На людях, которыми я дорожу и которые любят меня. И знаешь, я ощущаю себя чуть менее потерянным, ведь мы потерялись вместе». Маэль прыснула со смеха; тревоги чуть отступили...

Не ведала Маэль, что, когда вновь погрузилась она в сон, созерцали ее двое, незримые остальным, существующие в лишенной красок ирреальности. Беловолосый человек позволил девушке в маске приблизиться к спящей, и рекла та: «Завидую тем, кто незряч. Они не знают, что их нет. И кто живет в блаженстве и свободе, грехи их забыты и отпущены. Над их площадкой игровой заря встает, а наш удел – лишь тень, купание в чернилах. Мы – хрупкое видение ночное, сорняк, что в одиночестве дает отпор железной грязи, вечному закону. Те, кто незряч. Те, кто не знает, что их нет... Ты знаешь? Мы родные души. Те, кто не знает, что их нет».

В каждом движении девушки сквозила безмерная печаль, которую невозможно выразить словами. И, отступив на шаг, обняла она мужчину, пряча лицо у него на груди, будто пытаясь спрятаться от мира, что вот-вот рухнет...

...Близ Утесов Каменной Волны лицезрели путники обломки старого мира, зависшие в воздухе – остовы зданий... и гигантского колеса обозрения, многие из кабинок его были сорваны и разбросаны окрест.

«Прокатиться не хочешь?» - с усмешкой обратилась к Гюставу Сиэль. – «Мне кажется, люди приходили сюда на свидания. Как думаешь, что происходило в этих кабинках?» «Вообще-то, подозреваю, что это была Экспедиция 50», - отозвался тот. – «Они сконструировали гигантское колесо и пытались на нем исследовать мир».

Эскье летал в воздухе, ликуя от осознания того, что Флорри уже близко. «Слушай, ты же умеешь летать, так достань Флорри сам», - устало бросила ему Маэль. «О нет, слишком много усилий», - отказался Эскье.

На пути его восстал неврон поистине исполинских размеров, и Эскье атаковал создание волной энергии, разом уничтожив порождение. Путники наблюдали за кратким, но зрелищным противостоянием, разинув рты. «Это что, Эскье такой сильный?» - только и сумел выдавить Гюстав. «Видимо, да», - подтвердила Сиэль. – «Но еще и ленивый... Что за странное создание!..»

Четверо приступили к исследованию утесов, обитали средь которых невиданные ими прежде невроны – шестиграны да сектанты.

Повстречали они причудливое создание, походящие на мальчишку, вот только остов того разлагался, и ветер уносил частички сущности прочь — клочья тумана, пепельную пыль... как будто он рассыпался понемногу, стираясь из бытия.

«Это вы», - прошелестел мальчик. – «Я вас знаю». «Как ты можешь нас знать?» - выдохнул Гюстав. «Я видел вас много раз...» - звучали слова. – «Но никогда не мог уловить суть... Вы не отсюда...» «Отсюда?..» - повторил инженер. «Это место было создано для радости, а не для страданий», - изрек мальчишка. – «Но сейчас боль повсюду. Как и темная тварь в конце этого пути. Это лишь одно из ее созданий. Прекрасное, но смертоносное. Ее излюбленное сочетание».

«Ты про Художницу?» - уточнила Люнэ. – «Зачем она это делает?» «Не знаю», - признался мальчик. – «Я и сам хотел бы понять. Это на нее не похоже. Она была моим лучшим другом. Но она нас переросла. У нее появились более важные дела, более ценные друзья. Она оставила меня». Мальчик умолк, и боле не проронил ни слова.

Чуть поодаль заметили путники алтарь, созданный по образу и подобию Художницы. Как воздвиг сие место поклонения в столь гиблых позабытых пределах?.. «Слабые разумом готовы поклоняться всему, что объясняет необъяснимое», - заключила Люнэ, и Сиэль согласно кивнула, молвив: «Когда твоя жизнь зависит от сил, которые ты не понимаешь, можно пробовать что угодно».

В сердце Утесов Каменной Волны пребывали разрушенные, поросшие мхом и занятые невронами фермы, а за ними открывался зев глубокой пещеры. В оной зрели четверо преотвратного неврона, являвшего собой средоточие извивающихся щупалец и человеческих рук, сжимал он в которых как светильники, так и оружие. Хозяин ламп – так именовалась могущественная тварь...

Гюставу и спутницам его удалось повергнуть неврона, и рухнул тот с вершины утеса вниз, в море. На краю утеса Сиэль обнаружила камень с нанесенными на поверхность его сияющими символами. Эскье тут же поглотил Флории, и, плюхнувшись в воду, заявил: «К отплытию готовы!»

Люсэ и Сиэль спрыгнули на спину создания; Гюстав и Маэль задержались на утесе, разглядывая Монолит – теперь тот казался ближе. Перед тем, как покинуть сии пределы и отправиться в плавание, Гюстав вознамерился бросить вдаль камень – на удачу. Он принялся выбирать подходящий... когда из теней выступил седовласый мужчина, облаченный в старомодный сюртук, нанес Гюставу стремительный удар тростью.

«Беги», - выдавил Гюстав, ограждая бросившуюся было к нему Маэль энергетическим щитом, и, превозмогая лютую боль, обернулся к приближающемуся человеку. «Зачем... ты это делаешь?» - произнес он, в то время как беловолосый продолжал медленно приближаться к намеченной жертве.

Призвав меч и пистолет, Гюстав, несмотря на тяжелейшее ранение, попытался атаковать противника, выпалил: «Мы тебе ничего не сделали. Мы должны быть на одной стороне».

...Звуки боя донеслись до Люнэ и Сиэль. Женщины просили Эскье поднять их на вершину утеса, но из пучины морской вырвался хозяин ламп, и двое вынуждены были вновь противостоять гибельному неврону...

...Гюстав собрал в себе последние крохи силы — всё, что оставалось в измотанном теле и отчаявшейся, но непокоренной душе, — и направил их в свою механическую руку. Энергия, сверкая и треща, прошла сквозь протез, обращаясь в яростный поток разрушения. В следующее мгновение беловолосого отбросило прочь, и воздух вздрогнул от удара.

Но цена оказалась слишком высока: рука, верно служившая инженеру столь долго, не выдержала. Металл вскрикнул и сжался, искривляясь под невыносимым напряжением, пока, наконец, не выпал из крепления на предплечье.

Наблюдая за медленным приближением смерти, олицетворением которой стал беловолосый незнакомец, выдохнул Гюстав с печальной улыбкой, обращаясь к Маэль: «Для тех, кто пойдет следом, да?»

Девушка отчаянно била кулаками в стены энергетической полусферы, ее ограждающей, наблюдая, как сводный брат вновь ринулся к противнику... и тот, не двигаясь с места, пронзил тело его насквозь. Гюстав распластался на земле... Маэль истошно закричала, и энергетический щит раскололся...

Девушка бросилась к погибшему, тормоша его, не в силах поверить в то, что случилось непоправимое. Беловолосый наблюдал за нею, и в глазах его не отражалось ни веселья, ни удовлетворения, - лишь печаль. «Сейчас ты этого не поймешь», - проронил он, и Маэль отпрянула в сторону, взирая на мужчину настороженно. – «Но это доброта, а не жестокость».

Коснувшись ладонью груди девушки, он толкнул ее – не тело, но душу, исторгая из этой реальности. Во тьме, объявшей сущность Маэль, зазвучали голоса – мужской и женский.

«Ты позволил ей прийти?!» - восклицала женщина. – «Ты же знаешь, что она слишком слаба, как ты мог позволить ей так рисковать?» «Тебе есть дело только до того, что у тебя перед глазами», - отвечал мужчина. – «Дитя мое, ты должна была сидеть дома. Я же сказал тебе ни о чем не беспокоиться. Но, раз уж ты теперь тут, стой смирно...» «Что ты говоришь?» - женский голос. «Отправляйся домой, немедленно!» - требовал мужчина. – «Тебя это не касается... Когда тут все закончится, мы вернемся домой вместе». «Нет!» - женский крик... а в следующее мгновение душа Маэль вернулась в тело, и девушка осела наземь, пытаясь прийти в себя от пережитого.

«Сейчас тебе этого не понять, но мы все хотим, как лучше для близких», - проронил беловолосый. – «Мне жаль, что ты тут оказалась. Но я пытался тебя предупредить».

Он занес было трость для удара, должного оборвать жизнь Маэль... но парировал оным мечом подоспевший мужчина, черную шевелюру которого пронизывали белые пряди. Маэль завороженно воззрилась на незнакомца – того самого, из ее кошмаров!..

«Давно не виделись», - заключил беловолосый, и видя, сколь озабоченно неожиданный противник его разглядывает девушку, бросил: «Не суйся. Ты сам решил уйти. Теперь незачем возвращаться и вмешиваться». «Ты прожил больше своего срока», - процедил мужчин, скрестив взгляды с беловолосым. – «Пока ее отпустить».

«Жизнь», - протянул тот, качая головой. – «Жизнь в семье, разорванной на части. Нет, мне нужна моя семья». «Это не твоя семья», - вымолвил мужчина. – «А вот она – да». Он указал на утес, пребывала на котором беловолосая девушка в маске.

«Ты готов использовать ее?» - осведомился беловолосый. «Она сама сюда пришла», - отчеканил мужчина. – «Не я устанавливал правила для вас двоих».

Беловолосый молчал, наблюдая, как мужчина протягивает руку Маэль, помогая той подняться на ноги, велит возвращаться к друзьям. Девушка прыгнула с утеса вниз – туда, где оставались Люнэ и Сиэль, отчаянно противостоящие хозяину ламп.

«Что ж», - бросил беловолосый мужчине, - «ты нас направил на этот путь, но готов ли ты к последствиям?» «Она больше не будет рисовать», - отозвался тот, глядя вдаль, на громаду зловещего Монолита и число, сияющее на поверхности его...

...Позже, когда с невроном было покончено, Эскье доплыл до небольшого островка, где трое выживших остановились на ночлег. Маэль убежала подальше, дабы выплакаться в одиночестве. К девушке подошел Эскье, и она обняла это странное, чуждое создание... оказавшееся для нее сейчас единственной близкой душой в этом злом, безжалостном мире...

Сиэль и Люнэ расположились на бревне у костра, донельзя остро чувствуя понесенную утрату. В последний раз они так сидели в Люмьере... оплакивая родителей. «Когда мы сходимся вместе, это всегда время скорби», - заключила Сиэль, вздохнула: «Мне бы хотелось побыть с тобой... не в такой безнадежности».

Губы Люнэ дрогнули, и заключила она: «План прежний. Движемся к Монолиту. На север. Эскье поможет нам добраться». Видя, что Люнэ готова предаться отчаянию, ведь схемы преобразователя люмины были уничтожены убившим Гюстава человеком, Сиэль улыбнулась, и, опустив голову нп плечо подруги, тихо произнесла: «Все в порядке. Завтрашний день все равно грядет».

Этой ночью в лагерь ступил человек – мужчина, спасший несколько часов назад жизнь Маэль. Смерив взглядом державшегося поодаль Куратора, он проследовал к костру. Задремавшие было Сиэль и Люнэ вскочили на ноги, а мужчина, бросив на землю механическую руку Гюстава, молвил: «Добраться до Монолита проще через кратер на севере».

«Кто ты такой?» - выдохнула Люнэ. «И откуда у тебя форма Экспедиции?» - спрашивала Сиэль, не скрывая подозрения. «Странный способ поблагодарить», - произнес мужчина без тени улыбки. – «Сожалею, что не смог спасти вашего друга. На мне форма, потому что я тоже участник Экспедиции – самой первой, Экспедиции ‘Зеро’». «Экспедиции ‘Зеро’?» - Люнэ ушам своим не верила. – «Но ты живой? И не...» «...Старый?» - закончил за нее мужчина. – «Я не знаю, как так вышло, но кто-то из нас перестал стареть. И на нас не действует Гоммаж».

«’Кто-то’...» - повторила Люнэ. – «Как тот человек на утесе». «Ренуар», - подтвердил мужчина. – «Наш командир». «Зачем он перебил нашу группу?!» - воскликнула Люнэ. «Как он мог напасть на своих?» - спрашивала Сиэль. «Он считает, что бессмертие ему дала Художница», - пояснил мужчина. – «И, если убить ее, он тоже умрет. А он хочет жить вечно». «А ты – нет?» - уточнила Люнэ, и мужчина покачал головой: «Похоронить всех, кого ты знал, и продолжать жить... Это слегка утомительно».

Мужчина выразил желание присоединиться к троим выжившим из Экспедиции 33. Люнэ и Сиэль переглянулись, ибо не ожидали подобных слов, а Маэль уточнила: «Значит, если я хочу убить Ренуара, сперва надо прикончить Художницу?» Мужчина коротко кивнул, и, отвечая на вопрос девушки о его имени, произнес: «Версо».

Позже, когда Люнэ, Сиэль и Маэль отошли ко сну, Версо приветствовал старого друга, Эскье. Поболтали немного о том, о сем, а затем осведомился Версо: «Скажи... а ты им говорил... сам знаешь о чем?» «Нет, конечно, я же обещал!» - воскликнул Эскье, и Версо улыбнулся: «Отлично. Я на тебя полагаюсь».

...Поутру Версо обнаружил Маэль на краю одного из утесов неподалеку; едва сдерживая слезы, девушка бросала вдаль камни. «Это был... твой брат?» - проронил Версо. «Что-то вроде», - отозвалась Маэль. «Терять близких нелег...» - начал Версо, и девушка обернулась к нему, выдавила: «Я знаю. Знаю, что ты хочешь сказать. Хочешь принести соболезнования. Сказать что-то в утешение. Но... это ни к чему. Хватит с меня соболезнований. Я... потеряла столько близких, что... мне сейчас нужно...»

Маэль расплакалась, и Версо оставил девушку наедине с ее горем. Дневник Густава, коий сжимал в руках, он бережно опустил на камень, зная, что Маэль непременно найдет его, когда будет возвращаться в лагерь...

...Верхом на Эскье путники пересекли холодное, вечно колышущееся море, чья чернильная гладь будто втягивала в себя свет и звук. Они достигли северного побережья — мертвого, безмолвного, как если бы само время здесь остановилось, чтобы не тревожить покой павших. Берег был усыпан черными остовами кораблей Экспедиций, рассечённых, изломанных, с вывернутыми рёбрами корпусов, словно эти суда пытались кричать в момент гибели — и были разорваны на сем крике.

До самого горизонта растянулось поле брани, выжженное и оплавленное, испещрённое рвами и окопами. Здесь больше не было надежды. Искорёженные, поросшие мхом осадные орудия торчали из земли, как останки доисторических чудовищ, забытых и преданных. Между ними лежали тела — сотни, может, тысячи бойцов прежних Экспедиций. Их позы застыли в напряжении: вытянутые руки, вывернутые лица, в которых застыли страх, ярость, мольба. Кровь, давно впитавшаяся в землю, теперь казалась частью её, и подёрнутая фиолетовым налётом почва, казалось, была отравлена воспоминаниями о насилии.

Над всем этим висела тишина — густая, вязкая, как масляная краска, размазанная по полотну мира. Ни птиц, ни ветра, ни шорохов — только чёрные флажки, одиноко покачивающиеся на изломанных древках, и редкие порывы воздуха, словно вздохи кого-то, кто слишком давно перестал дышать.

Здесь царила безысходность, выписанная чьей-то жестокой кистью — в манере Художницы, создающей шедевры из страдания и разложения. Невроны — её бездушные творения — не оставили места для жизни. Они не побеждали, они вычищали. И каждое тело, каждая смятая пластина брони, каждый шрам на орудии — были мазками в её бесконечной, мрачной фреске, от которой хотелось отвести взгляд, но невозможно было отвернуться.

Прижимая к груди механическую руку инженера, обратилась Маэль к спутникам: «Мы можем похоронить Гюстава?» «Мне бы этого очень хотелось, но правила велят двигаться дальше», - развела руками Люнэ. – «Гюстав бы понял...»

Сиэль заверила девушку: они подыщут по пути подходящее место. «Вообще-то, такое место есть», - подтвердил Версо. – «За карьером – вдали от взора Художницы. Уютное пристанище в окружении величественных деревьев. Думаю, ты оценишь». Маэль кивнула, улыбнулась едва заметно.

Четверо ступили на позабытое поле боя, испещренное руинами древних твердынь, разрушенных за прошедшие десятилетия практически до основания. Разя многочисленных невронов, рыщущих окрест, пересекали Версо и спутницы гиблые пределы. По словам мужчины, большую часть уроженцев Люмьера перебил один-единственный неврон; но случилось то годы назад, и, похоже, создания сего нет поблизости.

Достигли путники каменного моста, переброшенного через пропасть, и остановилась Маэль, созерцая мертвые тела членов Экспедиций, ставших неотъемлемой частью ужасающих пейзажей. «Ты в порядке?» - обратился к девушке Версо. «В порядке?» - выдавила та, оборачиваясь к нему. – «Куда бы мы ни шли, везде смерть. И только смерть! Я больше не хочу этого видеть». «Послушай, Маэль...» - начал Версо, но девушка прервала его, выкрикнув: «Я думала, ты поймешь! Ты говорил, что все свое бессмертие хоронил тех, кто был рядом. Неужто тебя это совсем не беспокоит?»

Версо угрюмо молчал, и Маэль обернулась к Сиэль, выпалив: «А ты? Гюстав мертв. Как ты можешь идти дальше, как ни в чем не бывало?!» «Мы должны идти дальше», - молвила Сиэль, сжав ладонью плечо отчаявшейся девушки. – «Ты знаешь, что мы должны сделать. ‘Когда гибнет один’...»

Гигантский неврон, Дуэлянт, низринулся вниз со скального утеса, расколол мост под ногами путников, и те рухнули в пропасть, на дне которой пребывали сотни мертвых тел бойцов Экспедиций. Неврон спрыгнул следом, стремясь прикончить чудом уцелевших людишек.

Те, однако, выстояли, сразили порождение Художницы... после чего сумели покинуть обращенную в чудовищное кладбище пропасть, вновь выбравшись за поверхность. За пределами поля брани простирались луга — зелёные, ласковые, усыпанные мелкими цветами, что колыхались под вялым дыханием ветра. Но и они не несли покоя. Природа здесь не праздновала жизни — она лишь покрывала раны, стараясь скрыть их под покрывалом трав.

Следуя за молчаливым Версо, Маэль, Люнэ и Сиэль ступили на лужайку — ту, что была обращена в погост. Здесь не было могил, не было памятников — лишь десятки кольев, вбитых в землю с пугающей равномерностью. На каждом — нарукавная повязка, аккуратно завязанная, будто кто-то вложил в этот жест всё уважение, на которое был способен. На ткани – числа... и только числа. Память о тех, кто пал. Отголоски тех, кого забыли.

Погребение без тел, прощание без слов — как последнее признание в том, что продолжение пути возможно... но не все способны пройти его до конца...

Маэль опустилась на колени, положила механическую руку Гюстава у корней старого дерева, распростершего крону свою над усыпанной цветами лужайкой. «Не мог меня дождаться, да?» - плакала девушка, отдавая последнюю дань памяти родному человеку. – «Я закончу то, что ты начал. Художница, Ренуар – они заплатят... Я спасу их, Гюстав. Эмму, твоих учеников... всех... Мы никак не могли решить, брат ты мне или отец. Для меня ты был всем. Лучший брат и отец на свете... Спасибо, что ты был моей семьей. И до встречи... в следующей жизни».

Шептали слова прощания и Люнэ с Сиэль, обещая, что продолжат дело друга... и доведут начатое до конца, избавив мир от тирании Художницы - ради павших, ради тех, кто ещё жив. ‘Когда гибнет один, мы идем дальше’ – аксиома, лежащая в основе мировоззрения, красная нить, связующая Экспедиции сквозь годы и кровь. И не отступят они от нее. Ни шагу.

...Ближе к ночи четверо вновь разбили лагерь, и Версо предложил спутницам отправиться к Станции Моноко, находящейся средь заснеженных горных отрогов. «Там живет мой давнишний друг», - пояснил он. – «Еще один боец нам не помешает, потому что следующей нашей целью будет сердце Художницы». «Ее сердце?» - озадачилась Сиэль, и Версо подтвердил: «Да. Нельзя просто взять и приблизиться к Художнице. Хрома там слишком насыщенная, она сотрет любого, кто подойдет близко. Но, если мы уничтожим ее сердце, барьер рухнет».

«Ясно...» - протянула Люнэ. – «И где это сердце? Как оно выглядит?» «Не знаю, как выглядит», - признался Версо. – «Но я точно знаю, что находится оно где-то в центре Старого Люмьера». «Ты нашел Старый Люмьер?» - изумилась Сиэль. «Да», - подтвердил Версо. «Так это правда!» - воскликнула Люнэ. – «До Разлома наш Люмьер был частью большого города на континенте». «Я странствовал со многими Экспедициями», - продолжал Версо. – «Я был с 58-й, когда мы нашли Старый Люмьер. Но Ренуар стер моих спутников прежде, чем мы успели продвинуться дальше. И больше я ничего не знаю». «Что ж, отлично», - резюмировала Люнэ, воодушевившись. – «Отыщем твоего приятеля на Станции Моноко... а потом уничтожим сердце Художницы».

Сиэль и Люнэ пытались разговорить Версо, однако тот избегал упоминать о своем прошлом, отвечал уклончиво, порой отшучивался, а то и угрюмо отмалчивался. Что касается Моноко, то – по словам Версо - друг его был жестралем, Искателем, и странствовал по миру в поисках сородичей, потерявшихся после Разлома.

Позже Версо и Маэль отошли ко сну; Сиэль расположилась прямо на земле, наблюдая, как Люнэ сосредоточенно наполняет данными сияющий тетраэдр. «Это запасные планы», - пояснила Люнэ подруге. – «Если мы потерпим поражение, Экспедиции 32 пригодятся все собранные нами знания». «Верно, но как ты хочешь им это передать?» - осведомилась Сиэль. «Я попросила жестралей о помощи», - призналась Люнэ, и Сиэль усмехнулась: «Отличная мысль».

Помедлив, осведомилась Люнэ: «А что тебе шепчут звезды?» «Вообще-то, это я им шепчу», - отозвалась Сиэль, неотрывно глядя в ночное небо. – «Когда-то мы делали так с папой. Когда мне было страшно, тревожно, да и когда я была счастлива. Он говорил: ‘Расскажи звездам. Когда тебе сложно о чем-то говорить... звезды поймут’. Я много говорила со звездами, когда его не стало».

«Я помню», - улыбнулась Люнэ, растянувшись на себе рядом с Сиэль. – «В ту ночь, когда мы встретились. В Перекошенной башне». «Точно», - вздохнула Сиэль. – «После Гоммажа». «Я не ожидала тебя там увидеть», - призналась Люнэ. – «Думала, никто больше не знает об этом месте». «Я хотела убраться от гавани», - отозвалась Сиэль. – «Эти чертовы лепестки везде... Вот и забралаьс наверх».

Помолчали, наслаждаясь ночным покоем. «Это было нелогично, но часть меня правда верила, что мои родители и их Экспедиция не погибли», - произнесла Люнэ с печальной улыбкой. – «И остановили Ее. А потом Художница проснулась. И я поняла, что они не вернутся».

«Знаешь, я была благодарна тебе за ту встречу», - призналась Сиэль. – «За утешение. Но потом ты меня избегала. Почему?» «Я... это не что-то личное», - молвила Люнэ, чуть замешкавшись с ответом. – «Я... многих вычеркнула из своей жизни... В тот день я поняла, что родители погибли. Они хотели, чтобы я довела их дело до конца. Я не могла отвлекаться». «Друзья – это не помеха», - возразила Сиэль, и Люнэ улыбнулась в ответ: «Теперь я это знаю». «И вот мы торчим неизвестно где, и жить нам осталось всего год», - заключила Сиэль. – «Когда же заводить друзей, как не теперь?»

...Оставшись наедине с Маэль, Люнэ призналась, что тоже скучает по Гюставу. «Боль, которую мы испытываем каждый раз, когда кого-то теряем...» - говорила она. – «Я все испробовала, чтобы с нею справиться. И бегала от нее. И проживала. И отделяла от себя. Но то, что мне было нужно... это использовать ее. Использовать все». «В каком смысле?» - удивилась девушка, и Люнэ скрестила руки на груди, пытаясь сформулировать ответ. «Я чувствую... все...» - произнесла она, наконец. – «И позволяю этому гореть внутри себя... Когда я устаю, когда теряю надежду, когда хочется послать все куда подальше... я использую боль, использую страх, стыд, вину, злость – я все это использую, чтобы не сдаваться. Чтобы идти дальше... Я почти ощущаю их рядом. Всех, кого мы потеряли... Они идут рядом со мной... Особенно когда я использую хрому. Я ощущаю их присутствие, близость. И они помогают мне».

«Ты ощущаешь Гюстава?» - выдохнула Маэль с надеждой, и Люнэ подтвердила: «Да». «Я бы тоже хотела почувствовать, что он рядом со мной», - молвила девушка. «Ты ведь тоже умеешь использовать хрому», - напомнила ей Люнэ. – «Так давай, попробуй». Маэль кивнула, улыбаясь сквозь слезы: «Как ты всегда знаешь, что делать?» «Я не знаю», - призналась Люнэ. – «Хочешь, раскрою секрет? Я понятия не имею, что делаю. И, по-моему, никто этого не знает...»

Поблагодарив Люнэ за столь откровенный разговор, Маэль отошла в сторонку от остальных, дабы осмыслить прозвучавшие слова. Заметив Версо, прислонившегося спиной к дереву задумчиво глядящего вдаль, на громаду Монолита, выдавила девушка: «Спасибо. Там и правда было очень красиво». «Рад, что тебе понравилось», - отозвался Версо без тени улыбки. – «Я тоже хоронил там друзей... И, кстати, ты была права – насчет соболезнований. Мы их приносим, поскольку не знаем, что еще говорить. Но в них нет утешения. Мы можем только нести их дальше с собой». «Да, наверное», - согласилась Маэль, рассмеялась нервно.

«Зачем ты отправилась в Экспедицию?» - осведомился Версо. – «В смысле, Гоммаж... Я понимаю решимость остальных, но ты их вдвое моложе». «В то время мне казалось, тут будет лучше, чем там», - призналась Маэль. «Это естественно – стремление сбежать от жизни, которая не по тебе», - пожал плечами Версо. «Сбежать...» - протянула девушка, будто смакуя слово на вкус. – «Да. Этого я и хотела... Но Гюстав и остальные... они действительно стремились что-то изменить». «Изменить свою жизнь – это тоже считается», - произнес Версо. – «Нельзя всегда взваливать на себя мировые проблемы, ты знаешь? Это быстро ведет к выгоранию».

«Гюстав бы, наверное, сказал, что, если бы неравнодушных было больше, бремя стало бы легче для всех», - отметила Маэль. «Он был хорошим человеком, похоже», - отозвался Версо, зашагал было прочь, но девушка окликнула его, протянула нарукавную повязку с числом «33». «Себе я взяла повязку Гюстава», - пояснила она. – «А ты можешь взять мою. Без этого никак, если ты хочешь быть официальным участником нашего похода».

Версо улыбнулся, позволил Маэль завязать повязку на своем предплечье...

...На следующее утро четверо снова отправились в путь, оставив за спиной мертвое поле и безмолвные колья. Перед ними простирались земли, искалеченные Разломом — треснувшие, будто сама плоть мира была изломана в конвульсиях боли. Скалы зияли шрамами, деревья стояли безлиственными призраками, а воздух был тяжёл, как перед бурей.

Спустя долгое молчаливое шествие они достигли заснеженных предгорий — белых, безукоризненно тихих, словно застывших в вечном выдохе. Там, у подножия гор, располагалась старая железнодорожная станция: ржавая громада забытых времён, полузасыпанная снегом.

Кладбище поездов. Вагоны стояли перекошенными скелетами, их боковые панели были пробиты, окна выбиты, а колёса заржавели в безмолвной агонии. Рельсы вились, как сорванные с петель струны, уходя в никуда — туда, где когда-то был путь, а теперь лишь белая пустота. Ветер пронзал пустые кузова, играя на них как на старых, тронутых забвением органах.

Всё здесь дышало отголосками — тревожными, сломанными, но по-прежнему живыми в своей печальной музыке.

Обитали на станции грандисы, бывшие для жителей Люмьера живыми легендами – как и жестрали. Мудрые, сведущие в изысканной риторике создания, прежде жили они в горах, но нашествие невронов вынудило их укрыться здесь, на станции. В руках грандисы сжимали посохи, навершия коих украшали колокола; перезвон оных отпугивал невронов – тех из них, конечно, кто обладал ушами и способен был воспринимать звук.

Версо и Эксье приветствовали старого приятеля, Моноко. Последний держался настороженно, созерцая новых спутников тех. То был первый жестраль, говорящий на человеческом языке; как оказалось, некогда речи научил его Версо.

Первым делом Моноко предложил путникам поединок, дабы оценить их боевые навыки. «Не о чем говорить, пока мы не угомоним Моконо ‘успокоительной’ дракой», - пояснил Версо спутницам, и Маэль усмехнулась: «Типичный жестраль!»

Моноко поразил противников своей способностью принимать во время боя обличья невронов – подобное казалось Маэль, Сиэль и Люне чем-то, весьма необычным!..

«Неврон!» - на станцию ворвался малыш Ноко. – «Там сталакт на подходе! Грандисы прячутся. Скорее, скорее!»

Действительно, приближался к станции огромный ледяной неврон, и Моноко, отступив, заявил, обращаясь к недавним противникам: «Друзья Версо, вы тут ‘почетные гости’, так что первый бой за вами! Одолейте сталакта своими ужасающими способностями!» Сам же жестраль уютно расположился на ящике у входа в здание станции, приготовившись безучастно наблюдать за сражением.

Вскоре сталакт был повержен, и грандисы покинули укрытия, вернувшись на станцию. Моноко приблизился к ледяной туше неврона, оторвал ногу того... и на глазах потрясенных путников сам обратился к сталакта! «Для превращения ему нужны ноги невронов», - пояснил Версо уроженкам Люмьера. – «Не спрашивайте, как это работает, я никогда не мог понять».

«Ну вот, мы хорошо подрались и слегка взбодрились», - заключил Моноко, принимая свой прежний облик. – «А теперь расскажите, с чем вы ко мне пожаловали?» «Мы направляемся в Старый Люмьер», - отвечал ему Версо.

«Ясно, до свидания», - Моноко зашагал прочь. «Эй, да ладно тебе!» - устремился за ним Версо. – «Да, в прошлый раз все было плохо, но...» Он указал на Маэль, о чем-то беседующую с Ноко, молвил: «Посмотри, тупица – ты что, не узнал ее?» «Конечно, узнал...» - отозвался жестраль. «Тогда ты знаешь, что это означает», - настаивал Версо. – «Это наш шанс. Возможно, единственный».

«Это твой единственный шанс», - возразил Моноко. – «И хватит об этом. Больше я с тобой никуда не пойду». «Но там будут отличные драки», - улыбнулся Версо, и Моноко заключил: «Тогда я в деле».

Ноко подскочил к Моноко и Версо, заявив: «Ноко тоже пойдет! Мало кто из торговцев бывает в Старом Люмьере! Там будет уйма редких блестящих сокровищ, и я стану лучшим торговцем на свете!»

...Покинув станцию, путники пересекали северные равнины — холодные, безликие, укутанные тонкой пеленой утреннего тумана. За ними, у горизонта, возвышались остовы Старого Люмьера — руины, в которых камень хранил эхо утраченной эпохи, а ветер нашёптывал имена тех, кто больше не вернётся.

Состав нынешней Экспедиции 33 казался странным даже по меркам мира, пережившего падение предвечного уклада. Трое люмьерцев — Маэль, Люнэ и Сиэль — были её сердцем. Но с ними шли иные. Бессмертный человек, чьё молчание таило минувшие года; двое жестралей... И, наконец, те, чьё существование больше походило на символ, нежели на плоть: Эскье, скользящий по воздуху, как мазок кисти, и Куратор — воплощение древней памяти.

Их объединяло не происхождение и не вера, но нечто иное — замысел, пока не до конца понятый даже ими самими. Что влекло их вперёд? Раскаяние? Долг? Пепел невыполненных обещаний? Или зов чего-то большего — того, что лежит за пределами боли, побед и поражений?

Они не задавали лишних вопросов – в том числе и друг другу. Не сейчас. И не здесь. Пока ещё оставался путь — и шаг за шагом, они шли...

Наконец, достигли они Старого Люмьера – бренных руин, пронзенных сотнями гигантских, сияющих мечей, некогда низвергнувшихся с небес; по сей день оставались клинки раскалены добела. То не было городом — но эхом города. Осколком былой грандиозности, затертой до полублеска, как старая фреска, с которой сошли краски, оставив лишь очертания. Руины возвышались, как каркас мёртвого титана: изломанные арки, башни с выдранными шпилями, мостовые, по которым давно не ступала нога человека. Камень был тускл, будто сам свет отказывался задерживаться на этих стенах. По стенам стекали тени — вязкие, неспешные, словно Люмьер всё ещё пытался дышать сквозь пыль веков.

Когда-то здесь пели хоры, играли пьесы, зажигались огни. Теперь — только ветер, завывающий в пустых оконных проёмах, как голос тех, кто остался здесь навсегда. И этот голос не обвинял — он вспоминал... Фрески, едва различимые под копотью и плесенью, хранили сцены прошлого — праздники, молитвы, восхождения... и падение. Здесь всё было началом и концом. Улицы, покрытые трещинами, казались картой трещин самой истории. Статуи, лишённые лиц, стояли не как украшение, а как стражи — усталые, ослепшие, но не покинувшие пост.

В час Разлома, когда мир был разорван надвое, часть города оказалась отброшена в море, став последним осколком человеческой цивилизации. Руины Старого Люмьера же заполонили невроны...

Путь Версо и спутникам его преградили руины зданий, через которые необходимо было каким-то способом перебраться. Моноко обратился в сталакта, ринулся на здание... и обрушились те прямо на головы опешивших путников...

...Придя в себя средь руин, зрели Люнэ и Сиэль рыдающего Моноко; Версо, Маэль и Ноко окрест видно не было; должно быть, находились те по другую сторону образовавшегося завала.

«Извините, оплошал», - стенал седой жестраль. – «Просто хотел покрасоваться». Сиэль и Люнэ велели Моноко брать себя в руки и продолжать путь – к центру Старого Люмьера; наверняка Версо, Ноко и Маэль направятся туда же.

Трое следовали улицами разрушенного города, разя пребывающих здесь невронов – фарфоровых и стальных шевальерок. «Какой была жизнь до Разлома?» - спрашивала Сиэль у Моноко, созерцая бренные руины Старого Люмьера, и отвечал тот: «Мир был меньше и уютнее. Живее. Нас, жестралей, в ту пору было намного больше. Разлом разметал наши селения во все стороны. Уцелела только частичка частички. Леса полны жестралей, ожидающих перерождения».

Вскоре лицезрели трое силуэт мужчины, тающего на глазах. «У меня нет ничего, кроме времени, полагаю», - прошелестел он. – «Сидеть и размышлять». «Кто ты такой?» - осведомилась Люнэ. «Сейчас я просто человек, который сидит и размышляет», - прозвучал ответ. – «Когда она была юна, ее печалили мысли о смерти. Но когда я стал спрашивать о причинах ее печали, ответ меня удивил». «О ком ты говоришь?» - удивилась Люнэ. «О той, что нарисовала невронов...» - изрек тающий мужчина. – «Она страшилась не смерти. Она печалилась из-за того, что не успеет увидеть все произведения искусства за свою жизнь. Столько на свете легенд, которые она не успеет собрать. Чтобы оживить их в своей мастерской. Столько в мире красоты, которой она не сможет насладиться. Это ее печалило... Я учил их верить, что любую мечту можно осуществить. Но она выставила меня лжецом. Ей нравилось бросать мне вызов. Из всех них, мы с ней похожи сильнее всего».

«Из всех них?» - озадаченно произнесла Люнэ, и молвил мужчина: «Это важно – помнить тех, кого мы любим. Чтобы в нашей памяти они жили, даже когда уходят. Очень, очень далеко... Я их рисую, чтобы не забывать. Чтобы помнить их лица...»

По пути обнаружили женщины камень с сияющими на поверхности его символами, похожий на приснопамятную Флорри. Сиэль камень подобрала, дабы позже вручить его Эскье, оставшемуся поодаль от руин и ступить в Старый Люмьер не пожелавшему.

Люнэ же в недоумении разглядывала неподвижную фигуру вдали, отдаленно напоминающую гуманоидную; существо поистине исполинских размеров было давно мертво; затылок его пронзал один из сияющих мечей.

«Мне казалось странным, что ты так быстро согласилась с планом Версо», - обратилась к подруге Сиэль, и та передернула плечами: «Не то, чтобы у нас были сейчас другие варианты. Мы слишком мало знаем». «Ты ему доверяешь?» - уточнила Сиэль. «Только в том, что он действительно хочет добраться до Художницы», - отвечала Люнэ. – «Так что пока наши интересы совпадают». «Он нам очень помогает», - согласилась Сиэль. – «Но у меня все равно такое чувство, будто он что-то скрывает».

Женщины обернулись к жестралю, и поинтересовалась Люнэ: «Моноко, как вы познакомились с Версо?» «Даже не припомню», - отозвался тот. – «Мне кажется, я всегда знал Версо». «Он говорил, что путешествовал с другими Экспедициями», - настаивала Люнэ. «И не раз», - подтвердил Моноко.

Сиэль и Люнэ переглянулись озадаченно, и уточнила Люнэ: «Не раз – а сколько? И что с ними случилось?» «Что с ними случилось...» - задумался Моноко, замолчал. «Наверное, лучше спросить Версо, когда отыщем его», - предложила спутникам Сиэль. «Да, верно», - согласилась Люнэ, вздохнув. – «Сперва надо их найти».

Люнэ заметила на земле мертвые, лишенные хромы тела бойцов Экспедиции. На нарукавных повязках тех значилось число «58». Поблизости отыскался сияющий тетраэдр – дневник Экспедиции.

Люнэ немедленно приступила к анализу данных, находящихся в хранилище. «Они на удивление далеко прошли...» - протянула женщина. – «Аксон... Любопытно...»

Следующее откровение, касающееся Версо, заставило Люнэ измениться в лице, и, продемонстрировав данные Сиэль и Моноко, потребовала она ответа: «Это правда?!» «Маэль с ним!» - выдохнула Сиэль, изумленная не меньше подруги. «Версо не причинит ей вреда», - заверил спутниц жестраль, но те уже бежали со всех ног, стремясь как можно скорее достичь центра Старого Люмьера...

...Маэль, Версо и Ноко спешили к центру Старого Люмьера; девушка то и дело в недоумении озиралась по сторонам, не в силах избавиться от ощущения, что она... дома?

Противостояли они шевальеркам, остающимся средь гиблых руин... когда Версо неожиданно исчез!.. Ноко заверил встревожившуюся спутницу: Версо всегда так себя ведет – то исчезает, то возвращается.

В сердце Старого Люмьера означился величественный старинный особняк. Маэль замедлила шаг, нахмурилось: здание казалось ей донельзя знакомым...

Двери особняка распахнулись пред Маэль, явив силуэт тающей, на глазах распадающейся женской фигуры.

«Я знал, что ты откроешь ей дверь!» - невесть откуда взявшийся Версо бросился к проему, но был отброшен волной энергии, исторгнутой выступившим из особняка Ренуаром. «Серьезно, Версо?» - процедил мужчина презрительно. – «Это и был твой план?»

За спиной Ренуара возникла беловолосая девушка в маске, обняла тающую женщину, наблюдая за нежеланными визитерами. Двери особняка медленно закрылись, и обратился Ренуар к Версо, вопросив: «Сколько еще ты будешь терзать семью?» «Ты не вправе читать мне нотацию про семью!» - бросил Версо в ответ, отступая и становясь между Ренуаром и Маэль.

«Почему ты не хочешь понять, что я все это делаю ради нас!» - настаивал Ренуар. – «Но нет же, ты упрямо стремишься к смерти. Ты пытаешься остановить не тот цикл». «Ты делаешь это только ради себя!» - воскликнул Версо запальчиво. «Конечно, тебе проще считать, что так и есть», - хмыкнул Ренуар, всплеснув руками. – «Проще предавать нас, если злодей – это я».

«Версо, отойди», - бросилась вперед Маэль. – «Я убью его нахрен!» Ренуар воззрился на девушку, хмурясь, а после обратился к Версо, заключив: «Ты не сказал ей правду... не так ли, сын?»

Маэль лишилась дара речи, воззрилась на Версо... Во внутренний двор особняка вбежали Сиэль и Люнэ, и молвила последняя, прожигая Версо взглядом: «Ты собирался сообщить нам, что человек, убивший всю нашу группу, - твой отец?» «Не люблю говорить о семье», - буркнул Версо, отворачиваясь. – «И мы можем поговорить об этом потом? Мне бы очень хотелось, чтобы вы все здесь уцелели».

Версо, Моноко и спутницы их схлестнулись с Ренуаром в противостоянии у запертых дверей особняка...

Ренуар вскинул руку с зажатой в ней тростью... и потоки гибельных энергий обрушились на головы противников его. Шквал сей оборвал жизнь малыша Ноко...

В ярости Маэль метнулась к Ренуару, пытаясь пронзить того рапирой, но ограждал мужчину незримый щит. «Почему ты не принимаешь себя как есть?» - бросил Ренуар, занося трость над головой девушки, но выпад его парировал Версо, выкрикнув истошно: «Алисия, в сторону!»

Время замерло вновь... для всех, кроме Маэль. Двери особняка распахнулись, и выступила из здания беловолосая девушка, приблизилась к Маэль, глядя той прямо в глаза. Сняла маску, закрывавшую нижнюю половину лица ее, открывая взору Маэль обожженные щеки и горло. А после... коснулась ладонью запястья Маэль, и пред внутренним взором той вспыхнули картины страшного пожара, снедающего особняк...

«Ты... назовешь мне свое имя?» - выдохнула Маэль, но беловолосая отстранилась, покачав головой, и, вновь закрыв обезображенное лицо маской, вернулась в особняк, и двери закрылись за нею.

Время возобновило свой бег... но и особняк, и Ренуар бесследно исчезли! «Алисия!» - кричал Версо в отчаянии и гневе, пытаясь осмыслить произошедшее.

Путники, измотанные противостоянием с загадочным Ренуаром, покинули руины Старого Люмьера, разбили лагерь на равнине за пределами руин. Сиэль передала Эскье найденный в городе камень. «Дорри!» - радостно воскликнул Эскье, искренне радуясь подарку.

Атмосфера в лагере царила напряженная. «Ты ничего не хочешь объяснить?» - бросила Люнэ Версо желчно. – «Твой отец?..» «Я давно не считаю его своим отцом», - отозвался мужчина, глядя в сторону. «Все равно, почему ты нам не сказал?» - спрашивала Сиэль. «Это личное», - пожал плечами Версо. – «И причиняет боль. И вас не касается. Я много лет назад с ним порвал».

«Ложь через умолчание – тоже ложь», - стояла на своем Люнэ. «Я рассказал все, что вам нужно знать...» - устало произнес Версо. «Я предпочту сама решать, что мне нужно, а что – нет!» - вспылила Люнэ.

Сиэль попыталась было успокоить двоих, напоминала Люнэ, что Версо не сделал им ничего плохого, и далеко они не уйдут, если не будут доверять друг другу.

Замолчали... Тишина становилась тягостной, невыносимой...

Моноко присел у костра, прижимая к груди помещенное в капсулу тельце Ноко. «Говорят, жестрали возрождаются?» - выдавила Люнэ. – «Это правда? Ты можешь вернуть Ноко к жизни?» «Частично», - отвечал седой жестраль. – «Мы можем вернуть Ноко к жизни, но вернется Ноко не целиком. Это будет... уже другой Ноко. Того, которого вы знали, больше нет».

«Мне... очень жаль, друг мой», - тихо произнес Версо, как никогда остро ощущая внутреннее опустошение. – «Все... оказалось впустую. Сердце Художницы было в этом особняке, но теперь его там нет. У нас нет способа достичь Монолита».

«Экспедиция 58, похоже, считала, что ты знаешь иной путь», - молвила Люнэ, испытывающе глядя на Версо. – «Мы нашли их дневник». «Так вот как вы...» - осознал Версо, осекся, покачал головой: «Я ничего не скрывал, если ты об этом. Там просто тупик». «О чем ты?» - попыталась уточнить Маэль, но Версо продолжал угрюмо молчать, глядя на огонь костра.

«Есть кое-кто еще, кто может нам помочь», - заявила Люнэ, и, подойдя к Куратору, по обыкновению своему державшемуся поодаль, поинтересовалась: «Это правда? Ты можешь сделать оружие, способное пробить барьер хромы? Тебе нужно для этого что-то от аксонов? Их... сердца?» «Аксоны...» - встрепенулся Куратор.

«Чтобы создать подобное оружие, ему понадобится уйма чистой хромы», - пояснил спутницам Версо. – «Намного больше, чем мы можем добыть из невронов. Аксоны – ее единственный источник, но это невозможно. Тупик». «Почему?» - озадачилась Маэль. – «Кто такие аксоны?» «Громадные создания, обитающие на островах вокруг Монолита», - пояснил Версо. – «Они куда сильнее и намного – намного! – опаснее, чем невроны. Хоть я и бессмертен, но убить их я все равно не могу».

«Но труп одного из них мы видели в Старом Люмьере», - молвила Люнэ. – «Это как?» «Не знаю, как и отчего он умер», - отвечал Версо, - «но говорю тебе: шансы прикончить одного из них и уцелеть при этом близки к нулю!» «Близки, но нулю не равны», - настаивала Люнэ. – «Смерть все равно нас найдет. Мы примкнули к Экспедиции – стало быть, мы готовы умереть. В бою».

«Ладно...» - сдался Версо. – «Если мы хотим сражаться с аксонами, надо делать это по-умному. У меня была пара стычек с ними. Я знаю трех, которые живут на островах вокруг Монолита. А нам нужно хотя бы два сердца, чтобы обрести достаточно хромы. Один живет высоко на горе и его не достать, так что вычеркиваем. Начнем с того, который обитает к западу от Монолита. Он уже ослаблен схватками с предыдущими Экспедициями». «Хорошая мысль», - согласилась Люнэ. – «Это увеличит наши шансы». «Или пойдем на риск и начнем с того, что на востоке!» - воодушевилась Сиэль, и Версо закатил глаза: хоть кто-нибудь способен услышать то, о чем он говорит, и не спешить с очевидным самоубийством?!.

Рассказывал Версо спутницам о том, как вскоре после Разлома возвращался в Люмьер, дабы помочь поселенцам отстроить город. «Мы с отцом помогали возводить Купол», - говорил он. «А почему ушел?» - поинтересовалась Люнэ. «Самые первые Экспедиции», - печально улыбнулся Версо. – «Они отправились искать и спасать уцелевших. Мы тогда не знали про Художницу. Просто хотели найти своих близких. Я искал свою мать». «Но потом ты уже не вернулся», - заключила Люнэ, и Версо кивнул, скрестив руки на груди: «Люди мне не доверяли. Видимо, верить мне нелегко?» «Возможно», - протянула Люнэ. «Видимо, они считали, что я знаю больше, чем говорю», - предположил Версо. – «На полпути к Монолиту меня попытались убить. Я чудом выжил. После этого возвращаться как-то расхотелось... А ты сама скучаешь по дому?» «Я всю жизнь изучала Художницу и Монолит», - отвечала Люнэ уклончиво. – «Мое место здесь».

Позже, когда остальные улеглись спать, Маэль подошла к Версо, расположившемуся на краю обрыва и созерцавшему далекий Монолит, поинтересовалась: «Та девушка в маске, с Ренуаром, - твоя сестра?» Версо промолчал, и Маэль вздохнула: «Да, догадаться несложно. Что с ней произошло? Вечно ходит в маске, ни слова не говорит, только смотрит». «Случился пожар», - тихо произнес Версо. – «Давно. Она сильно обгорела – лицо, горло. Поэтому... вот».

«Зачем... они приходили на меня посмотреть?» - осведомилась Маэль. «Не знаю», - отвечал Версо. – «Сам удивился, когда ты мне рассказала... Она помогала мне раньше, и я думал, что поможет опять. Но она, кажется, выбрала другую сторону»

Спрашивал Версо, хочет ли девушка получить обратно свою повязку, но Маэль покачала головой: «Нет, оставь себе. Ты же сказал, что свою сторону выбрал, так?» «Так», - подтвердил Версо. – «Ты не злишься на меня?» «Как ни странно, нет», - заверила его Маэль. – «Я ненавижу секреты, но... Гюстав говорил, что людям надо доверять. Важнее то, что ты делаешь. Я тебе доверяю».

...На следующий день Эскье доставил путников на клочок земли, затерянный в море, именуемый – по словам Версо – ‘островом Многоликого’. С берега островок выглядел молчаливым и хмурым — утёсами, вырастающими из мёртвого моря, поросший мшистыми соснами, скрытый туманом, что никогда не рассеивался. Но чем дальше вглубь, тем отчётливее становилось: земля здесь смотрит.

Скалы, холмы, сами обрывы — всё было усеяно ликами. Бесчисленные каменные маски, чудовищные и человеческие, вытесанные с изуверской одержимостью. Они смотрели с уступов, из-под земли, нависали над тропами, тонули в озерцах — тысячи лиц, и ни одно не повторялось. Ужас в каждом. Широко раскрытые рты, в которых навечно застыл крик. Глаза — одни пустые, другие заплаканные, в третьих отражается безудержное веселие. Некоторые были величиной с ладонь. Другие — размером с фасад храма. Лица изогнуты, искажены, словно вытянуты кистью безумного художника, чья рука не знала покоя. Никто не знал, кто их вырезал — одни считали, что это творения самого Многоликого. Другие — что маски выросли сами, как плод боли и памяти тех, кто ступил сюда.

«Многоликий – Тот, Кто Ограждает Истину Ложью», - вымолвил Моноко, когда следовали путники к центральным областям чудовищного острова. Зрели они исполинского аксона вдалеке – сонм каменных масок, образующих фигуру сего создания. Аксон не нападал: казалось, созерцал незваных гостей, чего-то ожидая...

«Многоликий приглашает вас в свои покои», - из теней выступил Хранитель масок, указал на путь средь скал, после чего удалился.

Путники, однако, не спешили принимать приглашение, приняв решение сперва исследовать остров. В отдаленных уголках оного находили они огромные каменные маски, вещавшие о радости, печали и гневе того, кто нарисовал сей мир в поисках недостижимой мечты, дабы разделить ее с семьей. Версо, Моноко и спутницы их разили каменных невронов, призываемых масками, и угасала в тех искра жизни, а тишину разрывал исполненный ярости рев Многоликого.

Следуя к сердцу острова, зрели путники тающую на глазах фигуру мужчины. «Я обменял бы свои годы на его», - прошелестел он. – «Его жизнь оборвалась до срока. Он мог бы еще столько сделать, испытать... Это бессмысленная война. Зачем? С какой целью? Загубленные жизни – ради чего? Он был невинным... невинным... Это было безумием старших. Он поплатился за нашу гордыню. Я обменял бы свои годы на его...» «О ком ты говоришь?» - поразилась Люнэ, пытаясь отыскать в бессвязных речах крупицу смысла. «Это место... аксон... все это – часть его истории», - изрек мужчина, и боле не добавил ничего.

В центральной области острова предстала Версо и спутникам его гигантская фигура аксона – Многоликого. Бросила сущность каменную маску к ногам Сиэль; женщина подняла ее с земли, и страшные образы наполнили разум ее... Сиэль отшвырнула маску в сторону... тем самым, похоже, разозлив аксона.

Исполин атаковал пятерку дерзких... Каменные маски, образовывающие его остов, то и дело сменяли друг друга, и обретал аксон все новые способности. Версо, Моноко, Маэль, Люнэ и Сиэль сражались в полную силу, применяя гибельные пиксели и градиент-атаки, обращая пигменты в потоки стихий, раскалывая камень масок, нависающих над ними...

Наконец, каменный гигант пал... и путникам вновь предстал Хранитель масок, которого прежде они ошибочно приняли за причудливого неврона – служителя аксона. «Всем немедленно надо знать, ‘что скрыто за маской’?» - произнес он, поднимая с земли маску, отброшенную Сиэль, и закрывая ею свое лицо. – «Искусство всегда и окно, и зеркало. Неважное, твоя это маска, или чужая». «Это и есть настоящий аксон!» - осознала Сиэль.

«Нам всем нужны маски!» - взревел Хранитель масок, и множество каменных масок закружились вокруг путников. Одна из них легла на лицо Версо, и пал тот на колени, сражаясь с внутренними демонами, иные закрыли лица Маэль, Люнэ, Сиэль... Но последняя с легкостью сорвала маску, и, подступив к Хранителю масок, молвила: «Эта маска не может причинить мне вреда. Потому что это я».

С этими словами Сиэль сорвала маску с лица противника, и пал тот, поверженный. «Аскон мертв», - заключила Сиэль, демонстрируя сподвижникам маску, переполняла кою хрома. – «Отнесем ее Куратору».

Путники, избавившиеся от туманивших разум масок, тяжело дышали, приходя в себя. Версо подошел к исчезающему остову Хранителя масок, опустился наземь, прошептал: «Это был Версо, не так ли, Ренуар?..»

Покинув остров, пятеро вновь разбили лагерь у скальных отрогов, и Люнэ протянула обретенную маску Куратору. Тот, однако, принимать дар не спешил, и, вытянув руку, указал на Маэль. «Ты хочешь, чтобы я вручила это тебе?» - растерялась девушка, но, приняв маску из рук Люнэ, отдала ее Куратору.

На мгновение Маэль показалось, что перед ней – Ренуар, и отшатнулась девушка... Но нет: Куратор оставался самим собой – ирреальной безликой сущностью, их сопровождающей.

«Ренуар?» - выдавила Маэль, и Версо поспешил сжать плечо девушки ладонью, заверив: «Когда-то я тоже видел его в кошмарах. Он может серьезно травмировать психику».

Маэль еще долго созерцала безмолвного Куратора...

...Этой ночью Версо самозабвенно играл на пианино, призвал которое из пиктоса и установил которое на самом краю утеса, а Эскье танцевал, наслаждаясь чарующей мелодией. «Что это за музыка?» - поинтересовалась Маэль, когда закончил Версо играть. – «Мне кажется, я ее знаю». «Это старинная мелодия, которую я играл своей сестре», - смущенно улыбнулся Версо. Рассказывал он девушке о том, как до Разлома учился в консерватории, и, хоть и исходил он из семьи художников, музыка всегда была его истинной страстью. Обещала Маэль, что, когда все закончится, они непременно возведут в Люмьере оперный театр, и первое выступление в нем проведет Версо, и никто иной.

...На следующий день Эскье доставил спутников на восточный остров, рекомый ‘островом Сирены’. Он не был похож ни на одно другое место, посещенное Экспедицией прежде. Он не дик, не враждебен, не мрачен — напротив, он прекрасен до невыносимости, как сон, от которого невозможно проснуться... и в котором слишком поздно понять, что ты спишь.

Посреди туманного моря, среди скал и бурь, вдруг предавало чудо — здание, величественное и нереальное. Построенное из гладкого камня цвета лунного света, с арками, уходящими в небо, и балконами, оплетёнными виноградной лозой. Пол был устлан тяжёлыми коврами — малиновыми, сапфировыми, пепельными, — что колыхались, будто дышали. А с высоких карнизов спускались гобелены, вышитые золотыми и чёрными нитями: на них — сцены танца, битвы, любви и падения, всё слитое в единое неразрывное движение.

Внутри — нет комнат, нет дверей, только бесконечный зал, куполообразный и прозрачный, как слеза, ярусы коего разделяли витиеватые колонны и изваяния. И в его сердце, паря в невесомости, в вечном танце кружилась аксон - Сирена.

Она была прекрасна.

И ужасна.

Она пела.

С ладоней ее срывались лепестки роз — алые, как кровь, с золотистой прожилкой. Песнь Сирены — не песнь, но зов, проникающий в глубины памяти, вытягивающий изнутри всё самое хрупкое, сокровенное... и ломающее.

Вокруг неё, подчиняясь ритму, как загипнотизированные марионетки, кружились невроны, фуэте — стройные, гибкие, в разноцветных, струящихся юбках. Их лица лишены черт, движения грациозны до неестественности, но в каждом — боль. Их руки протянуты к Сирене, но никогда не касались её. Их тела вращались в вечном хоре, без усталости, без конца.

То, что зрели путники, было истинной красотой, но то, что ощущали они — ужасом. Ибо в этом танце не было воли. В нём — лишь отдача. Зов. Подчинение. «Сирена... Та, Что Играет С Чудесами», - проронил Моноко.

Те, кто однажды услышал песню Сирены, возвращаются... если возвращаются, — другими. В очах у них танец. В сердцах — тишина. В памяти — лепестки, что никогда не увянут.

Наблюдая за Сиреной, отдавались танцу Люнэ, Сиэль, Маэль – одна за другой. Взоры их туманились, губы кривила блаженная улыбка, на лицах отражалась безмятежность.

«Она манипулирует вашими эмоциями!» - обратился к спутникам Моноко. – «Сосредоточьтесь. Вспомните, зачем вы здесь».

Он с силой ударил посохом о каменный пол — колокол на его навершии дрогнул, издав резкий, чуждый звук, что прорезал пространство, словно трещина в стекле. Звук этот был неприглашённым — чуждым совершенству, диссонансом, вспоровшим ткань чарующей мелодии. Волна дрожи прошла по залу: фуэте отпрянули, подобно испуганным птицам.

И в тот же миг женщины очнулись, будто всплыли из глубины тяжёлого сна — взгляды их прояснились, дыхание сбилось, а над залом повисло молчание, впервые за долгое время свободное от песни. «Ее не зря называют Той, Что Играет с Чудесами», - предупредил спутников жестраль. – «Хотя на самом деле она играет с тем, что у вас в голове».

Версо и сподвижники его устремились к глубинам величественного здания – туда, где пребывала Сирена. Люнэ испытывала странное чувство: казалось, она знает и, звучащую под сводами, и танец, исполняла коий аксон... Щемящее чувство, будто она... дома...

Рассказывал Версо: прежде до острова сего добралась Экспедиция 67 и успела сокрушить немало стен причудливого здания, стремясь добраться до Сирены. Однако отголоски эмоций той вызывали у людей «эмпатический дистресс», и отступали они от намеченного. Как следствие – погибли, все до единого...

Вновь наблюдали путники силуэт тающего на глазах мужчины: в старомодном сюртуке, цилиндре. Был ли этот отголосок личности тем же, которого встречали они на острове Многоликого?.. Или же кем-то – или чем-то, - совершенно иным?..

«С возрастом я все больше сомневаюсь, можно ли по-настоящему узнать другого человека», - звучал глас мужчины. – «С другой стороны, а кто по-настоящему знает себя самого?.. Благословение ли это – понимать свою темную сторону... или проклятие, от которого мы спешим отвернуться?.. Мы постоянно лжем себе, разве нет? О чем, в чем не хотим сознаваться. Или чего страшимся. О себе. О других... А ведь есть и то, чего мы искренне не замечаем...» «Разве это не в человеческой природе?» - уточнил Версо. «Не знаю...» - прошелестел мужчина. – «У меня теперь есть все время мира, чтобы гадать... Что такого я упустил... что могло бы все изменить. Чего я не заметил? На что я не смог заставить себя взглянуть?» «Похоже, ты много о чем сожалеешь», - заключил Версо. «Когда она начала отдаляться...» - начал было мужчина, но замолк, так и не закончив фразу.

В недрах огромного, многоярусного здания зрели пятеро огромного неврона – Ткача, неустанно работающего за станком. Гигантские рулоны ткани покрывали соседние помещения, и Ткач продолжал свой труд, не отвлекаясь ни на что. «Надо его прикончить», - обратился Версо к спутницам. – «Сирену это должно ослабить».

В противостоянии путники сразили Ткача, после чего продолжили путь к сердцу острова. Покончили они с огромным невроном, Глиссандо, проследовали к платформе, у которой продолжала своей вечный танец исполинская Сирена. Изумленные, наблюдали путники, как предстают им образы ушедших близких. Возникли пред Люнэ призрачные фигуры родителей, Маэль предстал Гюстав, Моноко – малыш Ноко, Сиэль же – супруг с младенцем на руках...

Но стоило Сирене взглянуть на Версо, как она отшатнулась, будто в его облике узрела что-то недопустимое, противное самой сути её песни. Мелодия, до того манящая, вдруг сорвалась, оборвалась — и вновь вспыхнула, но уже не как зов, а как яростный гимн, искривлённый и отчаянный, словно вопль отвергнутого божества.

Морок рассеялся. Пелена спала.

Путники, обретя ясность создания, атаковали Сирену — не с ненавистью, но с решимостью. В едином порыве повергли они аксона, сорвав с небесного танца, разбив ритм, в котором погибали чужие воли.

Истончаясь, Сирена протянула руку к Люнэ — жест не враждебный, но исполненный какой-то древней печали. Женщина, не отводя взгляда, ступила на раскрытую ладонь аксона, как на сцену, где ждала последняя реплика.

И тогда Сирена исчезла — развоплотилась, растворившись в воздухе, как мелодия, исполненная до последнего аккорда. На руках у Люнэ остался лишь свёрток тонкой ткани, наполненный хромой — зыбким светом, что был сердцем этого таинственного создания.

Так ушло нечто древнее и прекрасное.

И осталась — память, хранимая в ладонях.

...Путники покинули остров Сирены, вернулись на континент, остановились на ночлег в предгорьях, предварительно удостоверившись, что не рыщут окрест невроны.

С опаской Маэль передала Куратору ткань, наполненную хромой... и замерло время, и зрела девушка тающую фигуру женщины – ту самую, которая распахнула пред нею двери особняка в Старом Люмьере. Но исчез пугающий образ, и время возобновило свой бег, вновь заставив Маэль терзаться вопросами: почему она все это видит?

«Кто ты?» - обратилась Маэль к Куратору, но не ответил тот. Из хромы, составлявшей жизненную эссенцию аксонов, сущность сотворила сияющий клинок, способный рассечь барьер, ограждающий Монолит. Куратор протянул меч Маэль, и приняла та с трепетом чудесное оружие.

...Эскье раскрыл Сиэль свой секрет: внутренности его составляло вино, причем превосходного качества! Вот уж, действительно, первое впечатление оказалось верным – странствуют они по миру верхом на огромном говорящем винном бурдюке!..

Пока Люнэ, Сиэль и Моноко кружились в танце на цветущей поляне, смеясь и вкушая вино, а Маэль хлопала в ладоши, отдаваясь искренней, беззаботной радости, — Версо стоял в стороне, в тени склонённого дерева. Он не разделял веселья, но и не нарушал его: просто всматривался вдаль, где на горизонте возносился Монолит — безмолвный, чуждый, неизбежный.

До его подножия оставался лишь один день пути.

Из ночных теней выступила Алисия, приблизилась брату, и, сложив руки за спиной, замерла рядом, протянула Версо конверт, запечатанный сургучом. Тот коротко кивнул, опустил письмо в карман сюртука, а после снял маску с лица Алисии, молвив: «Моей красавице-сестре не нужна эта уродливая маска».

Двое обняли друг друга... когда разорвал воцарившуюся тишину голос Ренуара: «Ты обнимаешь ее, но ты же обрекаешь ее на смерть». Версо резко отстранился от Алисии, выдохнул: «Ты привела его сюда?!» Девушка покачала головой, а Ренуар подошел к детям своим, заверил Версо: «Я здесь не для того, чтобы сражаться. Но сын мой, знаешь ли ты, что означает раствориться в пустоте? Ты до конца продумал все последствия? Не для себя или даже для меня, а для них».

Тростью указал Ренуар в сторону поляны, где веселились и наслаждались жизнью члены Экспедиции 33, судьба которой на следующий день решится окончательно. «Их память, их месты, их любовь друг к другу?» - продолжал говорить Ренуар, созерцая попирающую небеса громаду Монолита. – «Как же на самом деле рисует смерть? А кто – вместо этого – жизнь? Мы существуем и будем существовать, пока этого хочет она. Ты же хочешь испортить то, что нам было дано... Иногда мы рисуем стены собственной тюрьмы. Отчаяние ослепляет тебя. Ты считаешь, что готов заплатить любую цену. Но готов ли ты к тому, что они заплатят ее за тебя?» «Пусть все решится у них на глазах», - отвечал отцу Версо. – «В стенах их тюрьмы. В тени Монолита».

Версо вернулся к остальным, зная, что Ренуар не нарушит покой их сей ночью...

Лишь забрезжил рассвет, как устремились пятеро к барьеру из хромы, ограждавшему Монолит. Маэль расколола оный клинком, созданным Куратором, и, наконец, достигла Экспедиция 33 подножия Монолита.

Монолит не строили. Его не воздвигали, не вытёсывали, не возводили. Он просто был — как тень, как ось, как безмолвный нерв мира.

Он возвышался над землёй, чёрный, как пепел ночи, и гладкий, как зеркало, что отказывается отражать. Ни одной трещины, ни одного следа времени — будто время обтекало его, не смея коснуться. Высота его терялась в облаках, и даже в ясную погоду верхушка оставалась скрыта — как будто мир сам прячет то, что жрецам и простым смертным видеть не положено.

Говорят, Монолит пребывал в самой трещине между реальностями. Что его грани — это границы мира, а его тень меняет форму в зависимости от того, кто на неё смотрит. В ней можно узреть погибших. Будущее. Или — себя, таким, каким быть не должен был.

У основания Монолита восседала исполинская Художница - с ногами, подтянутыми к груди, — утонувшая в себе, словно отвернулась от мира, который когда-то сама же создала. Руки были обвиты вокруг колен, а голова покоилась на них, закрытая от чужих взглядов, как бутон, не решившийся раскрыться.

Монолит, нависавший над спящей сущностью, был подобен памятнику нерешённой истины. И всё вокруг — дышало ожиданием. Как будто само пространство затаило дыхание, опасаясь ее пробуждения.

Призвав в руки оружие, пятеро атаковали Художницу... но даже самые мощные градиент-атаки их не причиняли той ни малейшего вреда...

Путники отступили... и преобразилась реальность, и зрели они образ тающей женщины, означившейся в отдалении. Пламя охватило Маэль, Сиэль и Люнэ, и закричали те в панике, не разумея, что происходит. Версо подступил к Маэль, прижал к груди, успокаивая, а тающая фигура отступила, скрывшись в разломе, рассекшем пространство. В следующее мгновение пламя исчезло, будто и не было его вовсе...

«За ней!» - указал на разлом Версо. – «Скорее! Возможно, другого шанса у нас не будет».

Пятеро ступили в разлом... обнаружив себя в ирреальном пространстве – внутри Монолита. Обсидиановые скалы пребывали в пустоте, всплывая и исчезая, будто чьи-то мысли, застывшие в камне. Их формы — неестественно резкие, геометричные и вычурные, словно не рожденные природой, а вычерченные чьей-то волей.

Повсюду витали рамы — колоссальные, тяжёлые, не содержащие полотен, а вместо того — обрамляющие пустоту, в которой колыхались отзвуки воспоминаний Каждая рама — как окно в чужую судьбу, вытесанную хромой...

Вместо неба — искусно нарисованная панорама Люмьера, будто кисть, что создала её, не ведала перспективы. Строения — искажены, улицы изгибаются, нарушая законы пространства. А в центре полотна — Перекошенная башня, изломанная и величественная, вздымающаяся, подобно сердцу расколотого мира, где пульсировала сама боль создания. Вокруг — город, простирающийся у её подножия, искажённый, как сон, увиденный сквозь слёзы.

Здесь не было ни времени, ни направления. Тени не следовали за светом, а свет — не имел источника.

«Там, наверху, она... Художница», - Маэль указала на вершины обсидиановых столпов, теряющиеся во мгле. – «Истинная Художница... Ее сердце где-то над нами».

Следуя извилистыми тропами заключенной в Монолит ирреальности, зрели путники причудливые образы далекого прошлого. Женщину у мольберта, пожираемого пламенем, после – ее же, обучающую живописи троих своих детей: двух девчушек и мальчугана... затем – о чем-то жарко спорящую со своим супругом... Образы возникали стремительно, и тут же исчезали. Версо лишь плечами пожимал, когда допытывались спутницы о том, чему становились свидетельницами: мол, понятия не имею.

Противостоя великому множеству невронов, все выше и выше поднимались пятеро, не уставая поражаться сему чудесному пространству. Пределы Весенней левады сменяла Парящая вода, за которой представало взорам Древнее святилище, а после – Утесы Каменной Волны. Казалось, осколки всего мира находятся здесь, пребывая внутри Монолита...

А дальше было позабытое поле боя, означилась за которым скованная льдами железнодорожная станция. «Мы в ее сознании...» - неожиданно произнесла Маэль, когда следовали они меж искореженных проржавевших вагонов. – «Это воспоминания...» «Откуда ты знаешь?» - обернулась к девушке Люнэ, и та пожала плечами: «Хрома здесь... я могу ее ‘читать’».

У одного из составов приветствовал пятерых безликий мальчик, поинтересовавшись, не желают ли господа отправиться в Люмьер?.. Те проследовали в вагон, и поезд переместился в осколок реальности, походящей на их родной город. Вот только обитали здесь исключительно невроны – как, впрочем, и в иных пространствах, заключенных в загадочном Монолите.

Осень царила в Люмьере, и пожухлые лепестки роз устилали городские улицы... Достигли путники обширного зала на вершине Монолита, где зрели видение двух фигур – мужчины и женщины. Те держались за руки, а после обняли друг друга...

Как завороженный, созерцал Версо фигуры... когда выступил из теней Ренуар, приблизился к сыну. «Мы ее уничтожим», - уверенно заявил тот. «Она не одна скорбит», - проронил Ренуар. – «Боль оттого, что она тебя потеряла... она мне ее передала. Возможно, в наказание за то, что меня не было рядом, когда я был нужен. Я не хочу потерять своего сына». «Тот сын был чужаком», - бросил Версо в ответ.

«Но ты – нет!» - едва сдерживая гнев, выпалил Ренуар, и, глядя Версо в глаза, повторил: «Ты – нет». «Ты потерял меня много лет назад», - устало произнес Версо. – «А я – тебя». «То есть, ты не оставляешь нам выбора?» - процедил Ренуар. – «Чем же ты отличаешься от нее, если сделаешь это?» «Я устал», - признался Версо. «Тогда доверься мне», - говорил Ренуар. – «Мы – твоя семья». «Семья... это сложно», - повторил Версо слова, произнесенные Маэль однажды.

Ренуар отступил на несколько шагов, вымолвил, обращаясь к сыну: «Если спасти тебя – значит, тебя потерять, то пусть будет так».

Пятеро атаковали Ренуара, повергли его, но раны мужчины затянулись, и, поднявшись на ноги, выдавил он, прожигая Версо взглядом: «Вспомни, кто твоя настоящая семья. Это не она. Это твоя сестра. Твоя мать. Я. Мы – твоя семья! И ты хочешь приговорить нас к смерти? За что?.. Кого ты на самом деле спасешь своей жертвой?..» «Ты слишком опьянен своими иллюзиями, чтобы понять», - отвечал отцу Версо. «Так давайте же отпразднуем повторное уничтожение семьи Дессандр!» - желчно предложил тот.

Ренуар ударил тростью оземь, обрушив на головы противников потоки хромы, обращенные в мощное гравитационное поле. Версо, Моноко, Сиэль, Маэль и Люнэ были обездвижены и беспомощны... когда ступил в зал Куратор. Сущность сия приблизилась к Ренуару, замерла в нескольких шагах от него.

«Наконец-то мы встретились», - выдохнул Ренуар, взирая на безликую фигуру, кивнул в сторону Версо: – «Это все, что тебе осталось от сына. Так ты не вернешь свою жену. Это уничтожит лишь последнее, что вас связывает».

Куратор протянул руку Маэль, сделал ей знак коснуться ладонью груди Ренуара. Девушка подчинилась, Куратор накрыл ее ладонь своею... «Я тоже их люблю», - выдохнул Ренуар, и в следующее мгновение фигура его обратилась в прах, познав Гоммаж... Исчез и Куратор...

«Как тебе это удалось?» - изумилась Люнэ. «Не знаю», - пролепетала девушка. – «Куратор... я почувствовала...» «А сможешь сделать это еще раз?» - уточнила Люнэ, и Маэль, поколебавшись, кивнула: «Да, думаю, что смогу».

«Что имел в виду Ренуар?» - обратилась к Версо Сиэль. – «Я о том, что он говорил Куратору». «Я... не уверен», - ушел тот от ответа.

Миновав зал, Версо и его спутники ступили на вершину Монолита, где предстала им она – тающая, безликая женщина, истинная манифестация Художницы... фигура коей донельзя походила на обличье Куратора. «Ренуар упоминал о жене Куратора», - припомнила Люнэ. – «Она и есть Художница?»

«Ты... вернулся...» - изрекла Художница, оборачиваясь к Версо и медленно приближаясь. – «Но пожар... Ты правда здесь?» Расколотый лик обратился к Маэль, и прошелестела Художница: «Или это он... Или это вновь его фокусы?.. Алисия... твое лицо...» «Мое лицо?» - выдохнула Маэль, касаясь лица руками. – «Что не так с моим лицом? Ты снова его сожжешь?»

Сиэль и Люнэ переглянулись, и молвила последняя, осознавая прозвучавшие слова: «Алисия – твоя дочь». «А Маэль просто напоминает тебе ее», - добавила Сиэль. – «Дочь, которую ты потеряла».

Художница вновь обернулась к Версо, коснулась его рукой, молвив: «Пойдем. Пойдем домой». «Да», - хрипло выдавил Версо. – «Ты должна вернуться домой».

Отстранилась Художница, бросила: «Это опять обман... Она не Алисия, а ты – не мой Версо». «Нет, Версо мертв», - подтвердил Версо, и возвестила Художница: «Стало быть, вы - его творения, не мои... Ты не отнимешь у меня этот Холст!»

Пятеро сошлись в противостоянии с могущественной сущностью, сознавая, что то – их последний бой... В руках Художницы возникли кисть, сотканная из света, и палитра, и обращала она хрому в гибельные энергетические формы – пустотные метеоры, атакуя Версо и спутников его. Та сдерживали натиск, переходили в контратаку...

Земля под ногами путников содрогнулась, и, попирая головой небеса, восстала исполинская фигура Художницы, пробуждаясь ото сна; в груди ее зияла огромная дыра, и тающая безликая женщина – средоточие сущности Художницы – заняла свое место в ней.

Версо кликнул Эскье, и, когда подлетел тот к путникам, передал ему найденный прежде камень. «Соурри!» - возликовал Эскье, поглощая энергии камня.

Версо, Моноко, Маэль, Люнэ и Сиэль поспешили разместиться на спине Эксье, и взмыл тот в воздух, устремился к гигантской противнице. Пятеро продолжили бой, атакуя средоточие Художницы, кое ныне повелевало огромным своим остовом. «Ренуар может скорбеть, сколько душе угодно», - желчно бросила Художница Версо. – «Но я буду делать это по-своему. Передай отцу, что мне не нужно, чтобы он ‘заботился обо мне’».

На глазах изумленных путников исполинская фигура разрывала реальности, как будто та была листом бумаги, и потоки хромы, рвущиеся из-за пределов континуума, устремлялись к противникам Художницы, едва успевавшими укрыться за наведенными энергетическими барьерами. «Какая дерзость!» - лютовала Художница. – «Я научила его Рисовать. А он пытается использовать мои творения против меня?»

Наконец, Художница была повержена. Гигантский остов ее рухнул, а средоточие сущности опустилось на вершину Монолита, подле пятерых путников, впервые в истории сего мира успешно завершивших свою Экспедицию.

Художница осела наземь, и Версо бережно поддержал ее тающий силуэт, скорбно склонил голову. «Отдохни», - прошептал он. – «Скоро все станет лучше».

Маэль присела рядом, протянула к Художнице дрожащую руку. Версо сжал запястье девушки, успокаивая ту, и коснулась она ладонью груди тающей сущности... «Алисия...» - прошептала Художница, обращаясь в прах, познавая покой посмертия, в котором отказано ей было столь долго!

Сияющее число «33» исчезло с поверхности Монолита, и означало это, что обретают жители Люмьера свободу – и будущее!..

Маэль установила на вершине Монолита стяг Экспедиции 33 – символ одержанной победы, поистине великой.

После чего, вновь разместившись на спине Эскье, пятеро отправились домой. Версо, Моноко и Маэль пребывали в глубоких раздумьях, в то время как Люнэ и Сиэль ликовали, пытаясь расшевелить спутников, не понимая их кручины, ведь впереди у них – долгие, долгие годы. Правда, несмотря на то что Экспедиция завершилась, множество вопросов так и остались без ответов... Но, несмотря на испытывающие взгляды, которые бросали Люнэ и Сиэль на Версо, тот продолжал безмолвствовать, и лик его был мрачен...

...Жители Люмьера тепло встретили своих вернувшихся с континента героев, наперебой поздравляя их с одержанной победой. Улицы наполнились светом голосов, площадь — цветами, а сердца — надеждой, что, наконец, зародилась во мраке. Они праздновали победу, как будто сама судьба была сокрушена. Бурю эмоций у городских детишек вызвало появление Моноко: подумать только, легендарный жестраль почтил их своим присутствием!

Но даже сквозь ликование звучала тихая скорбь — словно в самой музыке города пряталась минорная нота, и омрачала всеобщее веселье весть о гибели доблестного Гюстава. Маэль передала бережно сохраненный ею дневник инженера верным ученикам того.

Версо не остался с толпой. Он медленно ушёл с пристани, спустился к пирсу, где ветер был свободен от людских голосов. Там, наедине с шумом воды, он достал из внутреннего кармана сюртука письмо, давно хранимое, нераспечатанное — со знакомым почерком Алисии и печатью, которую теперь без колебаний сломал.

Конверт раскрылся с лёгким шелестом. Лист бумаги дрогнул на ветру, и Версо, задержав дыхание, медленно пробежал глазами строки, словно искал в них не слова, а голос из прошлого.

«Брат», - значилось в письме. – «Мне опротивели конфликты и обманы, что в нашей семье, что в их. И потому я вручаю тебе это письмо. А уж вручать ли его ей – дело твое. Я смирилась с тем, что грядет. Когда настанет час, я надеюсь, и ты это примешь».

Следующие строки адресовались Маэль, и писала Алисия: «Маэль, это так странно – видеть тебя рядом с моим братом. Вы смеетесь, радуетесь. Без шрамов воспоминаний, которые терзают меня. Алисия – какой она должна была стать... а не срисованная копия, какой являюсь я. Моя семья – точный слепок твоей. И этот мир – зеркало. Его нарисовала твоя мать, Художница, в муках скорби. Успех вашей Экспедиции ознаменует гибель всех нас. Ведь, если избавить мир от Художницы, у вас больше не будет защиты от того, кто хочет всех стереть. От того, кто призывает цветы Гоммажа. Во имя любви... ибо он любит ее. Твой отец... На своем Монолите она рисует предупреждение для всех нас. Лишь немногих она может спасти: сила ее угасает... Мне все хотим, чтобы наши семьи процветали. Но твоя семья считает, что выжить может лишь одна. Возможно, ты отыщешь иной путь. Ведь ты жила среди нас. Возможно, ты не похожа на отца и сестру. Я тоже от своих отличаюсь. Твоя мать рисует жизнь, а твой отец – смерть».

Дочитав письмо до конца, Версо бросил лист в воду...

И в тот же миг — небо раскололось.

Из глубин Монолита хлынула волна энергии, невидимая и всепроникающая, и в одно дыхание захлестнула бренный мир.

Воздух затрепетал, земля задрожала, а ткани самой реальности начали истончаться, ломаться, пылать.

Гоммаж — не акт памяти, но приговор — обрушился с мощью, неподвластной разуму. Царствие жизни со всеми его мечтами, помыслами, именами — начало обращаться в обитель смерти. Один за другим жители Люмьера останавливали шаг, поднимали лица к небу — и видели, как их тела рассыпаются в прах, а души — исчезают, словно были лишь фрагментами чужой картины. Разделили печальную участь сию Люнэ, Сиэль... Маэль...

И в этом последнем мгновении в каждом взгляде отражалось осознание: надежда, которую они обрели, была лишь иллюзией, украденной высшими силами, что плели узоры судеб далеко за пределами человеческого разумения.

И тишина, что наступила после, была уже не от этого мира...

Дабы понять подоплеку сей трагической истории, обратимся в прошлое – в год 49 Монолита... за 16 лет до событий, описанных выше.

В тот день Алисии вновь снился пожар, случившийся в их родовом особняке, и брат, Версо, средь пламени. «Ты в порядке», - говорил он, протягивая ей руку...

Девушка пробудилась, тяжело дыша, коснулась ладонями обожженного лица. За окном шел дождь, сквозь серое марево виднелись очертания далекой Эйфелевой башни...

Покинув опочивальню, Алисия устремилась вниз по лестнице – к мастерской отца. В столовой у камина мирно спали псы – Ноко и Моноко Третий...

Девушка остановилась на пороге мастерской, созерцая неподвижные фигуры родителей, замерших у Холста, свет и тень на поверхности коего пребывали в постоянном движении. Здесь, в мастерской, оставалось немало картин – как законченных полотен, с твёрдой и ясной композицией, так и еще далеких от завершения - лишь эскизы, мазки, полутона, в которых угадывались прорехи в реальности.

На них — причудливые пейзажи, невероятные существа. Многоликий, чьё лицо повторялось, дробилось и исчезало в камне. Сирена, кружившая в вечном танце лепестков. Невроны — то прекрасные, то пугающие. Образы — рождённые воображением, но оказавшиеся слишком настоящими.

Мастерская была сердцем особняка, и каждый её уголок хранил отпечатки истинной магии: не той, что творит чудеса, а той, что делает мир живым, через руку художника.

«Наша маленькая тень пробудилась», - буднично приветствовала Алисию ее старшая сестра, Клеа, указала в сторону родителей: «Наши родители на редкость упрямы. Они все еще противостоят друг другу внутри Холста. Он запер ее на вершине Монолита, а она загнала его в ловушку внизу. Это тупик». «Я тревожусь», - Алисия воспользовалась мыслеречью, ибо после страшного пожара не могла ни слова вымолвить. – «Они так давно находятся внутри Холста!» «Им доводилось пребывать внутри Холста и подольше», - отмахнулась Клеа. – «Ничего страшного... Да, мама там довольно давно, а Ренуар тратит время зря, пытаясь помочь той, кому его помощь не нужна. Хотя у нас есть дела поважнее».

«Ты видела... Версо?» - уточнила Алисия. «Ты ничем не лучше Алины», - поморщилась Клеа. – «Это не Версо. Он – рисунок, копия, созданная матерью из воспоминаний. Не забывай об этом». «Я это знаю», - заявила Алисия. – «Я не дитя». «Не закатывай глаза, дражайшая сестрица», - усмехнулась Клеа. – «Я знаю, что ты не ребенок, но и взрослой тебя не назовешь. Слишком многие в нашей семье за последнее время утратили осторожность и трезвость рассудка».

«Ты можешь помочь маме?» - уточнила Алисия. «Помочь ей в чем? Убежать и спрятаться?» - бросила Клеа с горечью. – «С этим она прекрасно справилась и без меня. Нет, серьезно! Если Алине приспичило нырнуть в Холст и утонуть в нем – вольно же ей... И скорбь не может быть ей оправданием. Мы все скорбим. Она взрослая женщина. И была главой Совета Художников. Она презрела свои обязанности. У меня нет времени с ней нянчиться. И до того, как погиб Версо, она сказала бы то же самое».

«А папе помочь можешь?» - допытывалась Алисия, и отвечала сестре Клеа: «Я ему уже помогла. Алина сильнее Ренуара, но я склонила чашу весов в его пользу. Мои зверушки делают свое дело. ‘Кто контролирует хрому, контролирует Холст’. Отнять у нее хрому я не могу, зато могу сделать так, чтобы хрома к ней не возвращалась. И этого вполне достаточно. Вопрос времени. По мере того, как она слабеет, Ренуар стирает ее более ранние творения. За исключением мерзкой лже-семейки. Этих она сделала бессмертными. Но они, к счастью, совершенно бесполезны... Так что береги себя, пока меня не будет».

«Ты уходишь?» - встревожилась Алисия. «Не будь наивной», - отозвалась Клеа. – «Мир не замирает только потому, что наша семья в трауре. Конфликт ширится, и мне надо многое успеть, если я хочу, чтобы Художники уцелели». «Я... хочу помочь», - вымолвила Алисия. «Нет», - отрезала Клеа. – «Ты слаба и пользы не принесешь. Будешь только отвлекать. Однажды Писатели уже использовали тебя против нас. Они могут сделать это снова. И я не могу обещать, что сделаю тот же выбор, что и Версо. Он отдал жизнь, чтобы тебя спасти. Я люблю его за это и ненавижу одновременно. Чертов дурак!»

Клеа осеклась, размышляя, а после произнесла: «Хотя... если ты действительно хочешь помочь, ступи в Холст и помоги Ренуару. Мне он нужен здесь, и как можно скорее. Я могу воевать в одиночку, если придется. Но вдвоем проще... И не забудь, что наши родители находятся сейчас там по единственной причине: твоя наивность стоила жизни Версо. Так что отправляйся в Холст, когда будешь готова. И закрась себе горло, когда будешь там, пока не забыла окончательно, как люди разговаривают».

Алисия обернулась к Холсту, вспоминая, как в детстве играла с Версо в той ирреальности. Именно там ее брат нарисовал некогда Эскье и Моноко... а теперь в том чудесном – и ужасающем - мире противостоят друг другу родители. Да, Клеа права: это действительно ее вина. И она должна все исправить!..

...Следуя предложению Алисии, сестры переместили Холст из мастерской в потаенное помещение, сокрытое в подвалах особняка.

«Если мы вытащим маму из Холста, она попытается вернуться», - говорила Алисия сестре. – «Поэтому мы должны спрятать Холст...» «Логично», - согласилась Клеа. – «И ты нашла... такое хитрое место... Она все равно отыщет его, но... я впечатлена... Все закончится по-настоящему, лишь когда ты уничтожишь Холст. Тому, что осталось от души Версо, нельзя позволять рисовать».

Алисия медленно подняла руку, будто опасаясь нарушить дыхание комнаты. Её пальцы дрогнули — и коснулись поверхности Холста, где свет и тень продолжали свой вечный, неспокойный танец. В ту же секунду — время будто задержало дыхание, и мир под её ногами растаял, расплывшись в водовороте цвета. Холст раскрылся, не как картина — а как ворота, ведущие в иное измерение.

И вот уже нет стен, нет мастерской, лишь ирреальное пространство, простирающееся меж миров. Здесь, в сердцевине всего сущего, жили краски, стихии, линии и тени, вечно рождаясь и умирая в неукротимом вихре. Всполохи лазури сталкивались с алыми мазками, золото струилось по воздуху, а багровые тучи завихрялись, как гнев. Это было не место — а средоточие творения, где мысль становилась формой, а чувство — ландшафтом.

Алисия шагнула в это безвременье, словно в собственную душу, и реальность — позади и внутри неё — начала переписываться заново.

Хрома Алины объяла Алисию, и зазвучал в разуме девушки голос старшей сестры: «Не дай ей завладеть собой! Держись, Алисия, или она тебя зарисует!»

Алисия отчаянно противилась вихрю хромы, но сознание оставляло ее. «Что ж, ты возродишься в этом мире одним из творений Алины», - резюмировала Клеа неизбежное. – «Удачи...»

...И так, среди вихря красок и тишины вне времени, в той ирреальности, что легла меж мирами, в Люмьере - городе, вынырнувшем из памяти и света, — родилась девочка.

Теплый свет скользнул по её коже, а ветер, сотканный из лепестков и шёпота, прошептал имя, что мать произнесла с дрожащей нежностью: Маэль — «принцесса», дитя надежды, что явилась в мир как новое полотно — чистое, бесконечное, живое...

Беловолосая девушка медленно шагала по улицам мертвого Люмьера, города, в котором угасло последнее дыхание жизни вместе с финальным Гоммажем. Тени зданий вытягивались, словно сами пытались удержать остатки света, а мостовые походили на выцветшее полотно, где краски поблекли, оставив лишь эскиз воспоминаний. Ветерок — слабый, почти стыдливый, - перекатывал увядшие лепестки роз, последние следы празднества, что давно истлело.

На скамье посреди площади сидел, сгорбившись, человек — один-единственный, кто остался. Версо. Взгляд его был отрешен, а лицо оставалось угрюмым, как небо перед бурей.

Девушка приблизилась, присела рядом.

«Алисия?..» — выдохнул Версо, словно боялся, что голос его разобьёт призрак. Но девушка улыбнулась, и ее голос прозвучал мягко: «Вообще-то, я предпочитаю ‘Маэль’». Знакомое лицо, исчезли с которого страшные шрамы... но рыжие некогда волосы были ныне белоснежны.

«По правде сказать, я тоже», - признался Версо. – «Но я на самом деле не Версо, как и ты не Маэль, верно?» «Ты не Версо, нет», - подтвердила девушка. – «Ты выглядишь и говоришь совсем как он. Но ты это ты. А вот я по-прежнему Маэль».

Версо рывком поднялся на ноги, зашагал прочь. «Тебе следовало бы помочь мне вспомнить», - окликнула его Маэль, и Версо замедлил шаг, остановился, выдавив: «Да, я... хотел, но... Мне очень жаль». «Мне тоже», - улыбнулась девушка, пожимая плечами. – «Если бы я послушала маму... Если бы не поверила Писателям, Версо бы остался жив, а ты...»

«Меня бы не было», - хрипло произнес Версо. «Ты бы не оказался втянут во все это», - поправила его Маэль, подошла к брату. – «Мама поступила ужасно, когда вписала тебя в Холст Версо... и наделила тебя его воспоминаниями. Делая вид, что пожар забрал только меня. Но я рада, что ты есть».

«Твой отец был прав, когда хотел всех стереть», - вымолвил Версо, оборачиваясь к сестре. – «Так лучше». «Лучше для кого?» - возразила Маэль. – «Версо никогда бы не согласился, чтобы не стало его Холста. Он любил Эскье, и своих жестралей, и грандисов». «Это убивало мою... нашу мать», - отозвался Версо. – «Она все время проводила в фальшивом мире, со своей фальшивой семьей». «Это не фальшивка», - настаивала Маэль, глядя Версо в глаза. – «Ты... не фальшивка... Для меня...»

На глазах Версо и Маэль пожухлая листва дерева на центральной площади города вновь заиграла красками. «Папа здесь», - улыбнулась девушка. – «Он поможет исправить Люмьер». «Ты так считаешь?» - бросил Версо, терзаясь сомнениями. «Мама нарисовала его в очень нелестном свете», - напомнила брату Маэль. – «Он теплее того Ренуара, которого знаешь ты». «Наверное», - пожал плечами Версо.

Версо и Маэль, восстановившая свою память Художницы, покинули площадь, выступив в направлении гавани. «Твой отец был тем, кто всех стирал», - продолжал сомневаться Версо. – «И теперь он поможет рисовать все заново?» «Я спрятала Холст перед тем, как сюда войти, так что мама не сможет вернуться», - пояснила Маэль. – «И нужды стирать Холст больше нет». «Он хочет, чтобы ты вернулась домой», - напомнил Версо. «Я не потеряюсь тут, как мама», - заверила брата Маэль. – «Я не так долго пробыла в этом Холсте. А папа любит меня, он уступит».

Впереди показалась одинокая фигура Куратора, сжимающего в правой руке сияющую кисть. Сущность взмахнула ею, приняла обличье Ренуара – истинного, принадлежащего миру иному.

Отец и дочь обнялись, и улыбнулся мужчина: «Я же велел тебе остаться дома». «Строго говоря, мое тело – дома», - напомнила ему Маэль».

Ренуар перевел взгляд на Версо, протянул: «Одно из лучших творений Алины. Жаль, что оно причинило столько боли. Алина поступила дурно. В первую очередь, с тобой. Приношу извинения от всего семейства Дессандр. Я понимаю, абсурдно предлагать забытье как плату, но, возможно, для нас обоих это желанный исход».

«Что...» - опешила Маэль, и отец вновь обратился к ней, молвив: «Я горжусь тобой. Вытащить мать из Холста было непросто. Но когда мы сотрем Холст, можно будет дальше жить спокойно». «Но ведь она теперь дома, так зачем...» - начала Маэль, обескураженная словами Ренуара. «Ты знаешь свою мать», - напомнил тот. – «Версо написал этот Холст, в нем частица его души, и она никогда с ним не расстанется. Ради живых, мы должны прощаться с мертвецами».

«Нет, папа!» - воскликнула Маэль в отчаянии. – «Я спрятала Холст...» «Она все равно его найдет», - безапелляционно заявил Ренуар. – «Это наша единственная возможность, пока она слишком слаба после долгого погружения в Холст и не может вернуться». «Нет, папа, прошу тебя!» - молила Маэль, сжимая ладони отца. – «Это единственный Холст Версо. Ты не можешь уничтожить последнее, что у нас от него осталось. Это теперь мой дом! Ты не можешь вот так взять и решить...»

«Твой дом?» - перебил ее Ренуар, едва сдерживая гнев. – «После всего, что произошло с твоей матерью, ты хочешь остаться?» «Ты знаешь, как мало от моей жизни осталось там, снаружи», - произнесла девушка. «Алисия, ты умрешь», - напомнил ей отец. – «Ты и так пробыла тут дольше, чем следовало бы. Я говорю – нет! Я не позволю моей дочери рисковать жизнью!» «Я не мама», - настаивала Маэль. – «Я не утрачу себя, если останусь!» «Утратишь, непременно», - стоял на своем Ренуар. – «Неминуемо. И я не собираюсь все это повторять».

Но с силой ударил тростью оземь, и волна хромы прокатилась по Люмьеру, преображая город, порождая ужасающих невронов. Версо начал развоплощаться, и Маэль коснулась брата ладонью, наполняя его хромой, поддерживая физическую манифестацию.

Направляемый Моноко, с небес спустился Эскье, устремился к друзьям. Велев Версо забираться на спину сего создания, Маэль отыскала в вихре хромы, объявшей Люмьер, средоточия двух дорогих ей сущностей, вобрала их в себя. После чего бросилась с Эскье, и воспарил тот ввысь, покидая город, волею Ренуара обращающийся в средоточие самых темных кошмаров.

...Эскье опустился у приснопамятного индигового дерева. Маэль тут же принялась делать сложные пассы руками, работая с хромой, стремясь придать двум сущностям, коим принадлежала она, новые физические воплощения. Покамест усилия ее плодов не приносили, и Версо, приблизившись к практически уже отчаявшейся сестре, советовал: «Вспомни их. Смысл живописи не в правдоподобии. Главное – передать суть. То, чем они взаправду являются... Твой отец сотворил аксонов, так?»

«Ту, Что Играет с Чудесами», - с готовностью подсказал Моноко, с интересом наблюдавший за родичами. – «Того, Кто Ограждает Истину Ложью». «Они – суть твоей матери и... твоего брата», - подсказал Версо Маэль.

Кивнув, Маэль обнажила клинок, закружилась в танце, рассекая лезвием пространство, стремительно работая с хромой, творя знакомые образы – Сиэль и Люнэ. Последние были изумлены своим чудесным воскрешением, ибо последним, что помнили они, был Гоммаж, единовременно забравший жизни всех без исключения люмьерцев...

Маэль без утайки поведала подругам всю свою историю – о мире ином, где тоже существует Люмьер и продолжается противостояние гильдий Художников и Писателей, о семье Дессандр, об истинной природе Куратора и Художницы – Ренуара и Алины. Об отчаянии последней, о создании ею в сей реальности новой семьи – в тщетном стремлении укрыться от всепоглощающей боли, вызванной утратой единственного сына...

«Значит, ты ее дочь», - протянула Люнэ, когда закончила Маэль рассказ. – «И ты тоже Художница». Бросившись к продолжавшему хранить угрюмое молчание Версо, женщина с силой ударила его в грудь кулаком, выпалив: «Ты все это время знал правду! Трус поганый! Ты нас предал. Мы доверяли тебе, а ты...»

«Их ты тоже можешь вернуть?» - обратилась Сиэль к Маэль, и Люнэ осеклась, отступила от Версо, воззрилась на девушку с надеждой. – «Всех, кого мы потеряли?» «Я... да», - подтвердила Маэль. – «Но мне нужна хрома. А папа контролирует всю хрому этого Холста». «Нет, не всю», - возразила Люнэ. – «Участники Экспедиций, которых убили невроны. Гюстав заметил, что хрома остается в их телах. Они не растворились, их не тронул Гоммаж». «Это старая хрома, не чистая», - изрекла Маэль, разведя руками. – «С ней нельзя никого вернуть, но... можно использовать ее по-другому».

«Пришло время для величайшей Экспедиции в истории!» - возвестил Моноко, и четверо согласились с древним жестралем: их путь еще далек от завершения!..

Долго и много говорили они той ночью. Призналась Сиэль Версо: все, что она знала о мире, оказалось ложью. Но... теперь ей было все равно. «Потому что смерть – больше не смерть», - пояснила женщина. – «А это значит, я снова смогу увидеть своего мужа, Пьера».

Призналась Сиэль: после того, как погиб Пьер, она хотела свести счеты с жизнью – утопиться. Потому бросилась в море, поплыла прочь от Люмьера. Плыла, пока силы не оставили ее и не лишилась она чувств. В себя Сиэль пришла на городской пристани, не ведая, как оказалась здесь. Лишь позже узнала, что была беременна, и... потеряла ребенка... Слушая ее рассказ, Эскье поведал, что именно он спас женщину в тот день, услышав ее плач...

Люнэ, однако, не готова была простить Версо в одночасье. «Я правильно делала, что не доверяла тебе», - злилась она. «И что бы ты сделала на моем месте?» - осведомился Версо. «Не предавала бы свою Экспедицию», - отчеканила женщина. – «Предупредила бы их, что все их родные и близкие скоро будут стерты. Что они сами скоро будут стерты. Я бы сказала им правду. Потому что после всего, через что мы вместе прошли, мы это заслужили». «То есть, ты бы выбрала Экспедицию, а не свою мать?» - уточнил Версо. «В этом твоя проблема, ты мыслишь ложными дихотомиями», - бросила Люнэ в ответ. – «Это была не ситуация ‘или-или’. Можно было поискать другое решение, если бы ты нам доверился и спросил». «Зная то, что ты знаешь сейчас, ты стала бы помогать мне исторгать мою мать из Холста?» - вопросил Версо, и, когда Люнэ замешкалась с ответом, молвил: «Я не прошу прощения за то, что ее спас. Но сожалею, что обманул ваше доверие. И сделаю все возможное, чтобы всех вернуть». «Что ж, посмотрим...» - скрестила руки на груди Люнэ.

Маэль замерла чуть поодаль, созерцая далекую громаду Монолита. «Надо изгнать папу из Холста, пока он все тут не стер», - молвила она, обращаясь к подошедшему Версо. «Удивительно, что он еще этого не сделал», - отвечал тот, и Маэль предположила: «Думаю, он ослаб после противостояния с мамой. Наверное, потому и не взялся до сих пор за нас. Но это не задержит его надолго». «Если вы с отцом продолжите ссориться, то рискуете опять расколоть мир», - предупредил девушку Версо. – «Еще один Разлом – но теперь под Монолитом можешь оказаться ты».

«А какая альтернатива?» - воскликнула Маэль. «Может... тебе просто вернуться домой», - предложил Версо. – «Вы боретесь друг с другом, но делаете одно и то же». «Нет», - покачала головой Маэль, но Версо продолжал: «Алина хочет вернуть сына. Ренуар хочет вернуть тебя и Алину. Ты хочешь вернуть Гюстава. Порочный круг, который мы должны разорвать, - это не Гоммаж. Это бесконечная скорбь твоей семьи. Ведь мир несет на себе бремя ее».

Позже, у костра Сиэль и Люнэ обсуждали откровение, которым поделилась с ними Маэль. «Поверить не могу, что где-то там есть целый иной мир», - вздыхала Люнэ. – «И я его не увижу...» «Мне очень жаль», - молвила Маэль. – «Моя память... Я бы сказала, если бы сама знала...» «Не извиняйся», - улыбнулась Люнэ. – «Ты была в беде вместе с нами. Ты жила среди нас. Ты одна из нас. Даже если ты в то же время одна из них». «Это так... странно», - призналась Маэль. – «У меня две памяти о детстве. Два дома. Два Люмьера».

«Но ты больше не сирота», - напомнила ей Сиэль. – «Ты только что нашла свою семью. Разве ты не хочешь быть с ними?» «Я люблю свою семью, но... их всех больше нет», - отвечала Маэль. – «Так или иначе. А вы тоже моя семья. И Гюстав с Эммой. И хотя я не сразу это осознала, но все семьи, которые заботились обо мне...» Она замолчала, не в силах продолжать. Тем не менее, Сиэль и Люнэ пребывали в приподнятом настроении, ибо впервые за долгое время у них появилась надежда.

Поутру путники снялись с лагеря, выступив в «величайшую» - по заверениям Моноко – Экспедицию в истории. В последующие дни посетили они множество уголков континента, оставались в коих мертвые тела членов предыдущих Экспедиций. Пробуждала Маэль хрому, остающуюся в бренных телах, и восставали люмьерцы, дабы выступить против силы, угрожающей саму существованию единственного мира, который был ведом им.

Исследуя континент, вернулись путники на остров Сирены, где обнаружили журнал Экспедиции 46 – той самой, приняли участие в котором родители Люнэ. Согласно записям в нем, умирая, те были уверены, что дочь их доведет начатое до конца – пусть и годы спустя.

Откровение это повергло Люнэ в смятение. «Вся моя жизнь», - говорила она Версо. – «Все, что мы делали... целью была Художница. Как постоянный гул в ушах. Тревога, ответственность. Это было... всегда с нами. Всегда! И никакой передышки – никогда. Даже когда я спала... это все равно давило. Будто втянула в себя воздух – а выдохнуть не могу. И последними словами родителей было – ‘доведет начатое до конца’». «Это показывает, как они в тебя верили», - попытался ободрить подругу Версо. «Да, можно и так сказать», - согласилась Люнэ. – «Но в этом – моя единственная ценность для них. Не дочь, а запасной план. Для их наследия». «Ты правда в этом веришь?» - поразился Версо. «Они всегда говорили, что в конце игры очки не дают за старания», - проронила Люнэ. – «Только за результат».

«Если тебе это так ненавистно, зачем ты продолжила их работу?» - осведомился Версо. «Не знаю», - пожала плечами Люнэ. – «Может, потому что их голоса до сих пор звучат у меня в голове? И бежать некуда – они не смолкают». «Они мертвы», - напомнил ей Версо. – «Это не их голоса, а твои. Даже будь они живы, голоса у тебя в голове, голоса, к которым ты прислушиваешься, должны быть твоими собственными». «А для тебя самого это как?» - уточнила Люнэ, и вздохнул Версо: «Я стараюсь, чтобы так было. Хотя это долгий путь».

...Моноко просил спутников о помощи в возрождении Ноко, провел их к Священной реке, протекающей близ станции, на которой он жил прежде. Здесь, в чудесных водах, возрождались жестрали...

Но, стоило путникам приблизиться к реке, как путь им преградила Гольгра. «Моноко!» - загремела вождиня. – «Ты что, опять собрался влезть без очереди, ты... старый... ленивый... ушедший на покой боец?!» «Как ты вообще узнала, что я здесь?» - возмутился Моноко. «Ты таскаешь за собой десятки невроньих лап», - пояснила Гольгра. – «Эту вонь я учую и с другого конца континента». «Резонно», - согласился Моноко.

Указав на множество жестральских коконов на берегах Священной реки, вождиня напомнила Моноко, что возрождение их сородичей происходит в строгой очередности. «Это глупое правило, мы должны вернуть их всех немедленно!» - упрямился Моноко. «Ты знаешь, что тогда наступит хаос», - говорила Гольгра. – «У нас не хватит взрослых жестралей, чтобы позаботиться обо всех новорожденных. К тому же, я ненавижу шум. А теперь представь себе лес, полный малолеток».

Моноко потребовал испытания боем, наряду с Версо поверг вождиню в противостоянии. Принимая поражение, та позволила Моноко опустить кокон с тельцем Ноко в воды Священной реки, и возродился жестраль – конечно, лишившись воспоминаний о прежней жизни. Расчувствовавшись, Гольгра вознамерилась сопроводить Ноко в деревню, где тот пребудет в безопасности.

Наблюдая, как Гольгра и Ноко удаляются, проронил Моноко: «Версо хотел, чтобы мы ощущали восторг нового начала. Он подарил нам реку. Так почему бы не использовать ее?.. Ноко нашел меня после Разлома. Он вырастил меня, обучил, он меня защищал. Теперь моя очередь защищать его, так уж устроено. Он заботился обо мне, теперь я забочусь о нем... И я знаю, зачем ты все это делаешь. Знаю, чем все может закончиться. Я не ставлю на завтрашний день». «Зачем ты мне тогда помогаешь?..» - растерялся Версо. «Ради Версо», - пояснил Моноко. – «И ради тебя. Версо дал нам много новых начал. Он был хотел, чтобы у тебя тоже было новое начало. Ты его заслуживаешь – если, конечно, сам этого хочешь. Как и все мы».

...Перед тем, как отправиться в Люмьер и бросить вызов Ренуару, Маэль надеялась встретиться с Алисией. По словам Версо, пребывала та на вершине Выси - огромной горы близ Монолита.

Но, прибыв в сии пределы, зрели путники невронов - сироток, орудующих строительными инструментами, разрушающими простирающиеся к небесам деревянные леса, подобные башне. «Папа и его притчи», - покачала головой Маэль, наблюдая за сим. – «Он никогда не рисует просто чтобы что-то нарисовать. Во всем должно быть множество слоев подтекста и смыслов. Все служит уроком». «И в чем же урок здесь?» - уточнила Люнэ, и отвечала Маэль: «Надежда... Моя сестра – подле аксона, на вершине горы. И папа знает, что я боюсь высоты».

Разя невронов, пятеро приступили к восхождению к вершине горы. «Та, Что Тянется К Небу», - так назвал аксона Моноко. – «Невроны ей завидуют. Хотят уничтожить ее труды. Стащить ее обратно на землю».

Один из невронов-сироток, встретившихся им на пути, оказался совершенно не агрессивен – в отличие от сородичей. Он созидал, не разрушал, и протянул Маэль сделанные им крылья, подобные дельтаплану.

«Страх высоты, помнишь?» - печально улыбнулась девушка, отказываясь от дара. – «Знаю, у папы добрые намерения, но... его методы... Я младшая в семье, и это все осложняет. Клеа старшая. Он просто... совершенство. Такая... безупречная и талантливая. Любимица папы, он так ею гордится! А Версо... Версо всегда умел папу рассмешить. У них было столько своих шуток! И, наконец, я...»

«И наконец-то ты, да», - прервал девушку Версо. – «Его настоящая любимица. Та, кого он называется своей ‘тайной звездой’, слишком застенчивая и неуверенная в себе, чтобы это увидеть». «И что я делаю сейчас?» - развела руками Маэль. – «Запутываю все еще больше». «Оглянись вокруг», - предложил ей Версо. – «Он хочет, чтобы ты летела».

Наконец, путники достигли вершины горы, лицезрели Алисию, которая самозабвенно рисовала на холсте. Чуть в отдалении маячила голова – вернее, навершие, - исполинского аксона, Выси.

Версо подошел к сестре, вернул ей письмо, кое Маэль каким-то чудом сумела отыскать в Люмьере. Алисия приняла конверт, но тут же отбросила его в сторону. А затем щелкнула пальцами – и время остановилось... для всех, за исключением Маэль.

Последняя приблизилась к своему альтер-эго сей ирреальности, воплощенной в жизнь Художницей, взяла с расположенного у холста столика маску Алисии, протянула задумчиво: «Она обвиняет нас, верно? Ты этого не заслужила...»

Повинуясь воле Алисии, навершие аксона приблизилось, и двое проследовали в зев, походящий на вход в пещеру. Внутри аксона зрели они фигуру с белыми волосами, отходили от которой во все стороны сияющие жгуты. То было средоточие Выси, управляющее конечностями внешней оболочки аксона.

«Ты знаешь, что папа ее нарисовал?» - обратилась Маэль к Алисии, и, когда та кивнула, улыбнувшись, молвила: «Значит, ты знаешь, кого олицетворяет она... Скажи, тебе... нравится? Быть здесь? С ней?»

Вместо ответа Алисия призвала клинок, призывая Маэль сделать то же самое. Та вызов приняла, и девушки скрестили клинки, закружились в стремительном танце, несущем смерть...

Позже отступили они друг от другу, удовлетворенные исходом, и произнесла Маэль, созерцая средоточие Выси: «Думаю, это... олицетворяет его надежду. Для всех нас. Значит, и для меня».

Покинули двое навершие аксона, и Маэль возвестила, обращаясь к Выси: «Иди. Возьми себе свое небо». Исполинская сущность устремилась прочь... а время возобновило свой ход...

«Мы обе заслуживаем полета», - изрекла Маэль, глядя Алисии в глаза. – «Позволь, я подарю тебе новое начало». «Отправь меня к моей семье», - еле слышно выдавила та.

Версо с ужасом осознал, что сейчас произойдет, бросился вперед... но опоздал: Маэль коснулась ладонью груди Алисии, стирая ее из этой реальности...

Потрясенный до глубины души, Версо ни слова не проронил, когда спускались они к основанию горы и разбивали лагерь в ущелье. Сразу же отошел от остальных в надежде уединиться, но Маэль разыскала Версо, молвила: «Мне очень жаль. Это то, чего она хотела. Это был мой долг. Наш общий долг. Я исполнила ее волю. Это то, чего не делал ни ты, ни Ренуар. Да и мама, если уж на то пошло».

«Я с ней не попрощался», - проронил Версо, упрямо глядя в сторону. – «Ты не захотела ждать. Не дала мне шанс ее переубедить». «Она точно знала, чего хочет», - возразила Маэль. – «Ты бы не смог ее поколебать». «Она – не ты», - отозвался Версо. – «Ты этого не знаешь. Я знаю ее лучше, чем ты. Но ты даже не дала мне шанс попытаться. Просто стерла ее – и все».

«Версо...» - выдавила девушка. «Ты лишилась двух братьев», - напомнил ей тот. – «Ты знаешь, каково это – терять близкого человека и не успеть даже попрощаться. Художники... Вы творите, что пожелаете, и вам плевать, как это действует на нас, остальных». «Мне не плевать», - заверила его Маэль. – «Я знаю, что тебе больно. Но это не я приняла такое решение, а она. Неправильно было бы отказывать ей лишь ради того, чтобы ты мог попытаться ее отговорить».

«Она была последней из моей семьи», - напомнил девушке Версо. – «Теперь у меня никого не осталось». «У тебя есть я», - молвила Маэль. – «У тебя есть мы». «Маэль, я был не готов», - вздохнул Версо, качая головой. «Я не понимаю», - призналась Маэль озадаченно. – «Ты был готов, когда дал свободу папе. Ты ожидал, что он сотрет Холст и всех, кто на нем. Разве это не одно и то же?»

«Это другое», - уверенно заявил Версо. – «Почему она так поступила?» «Ты знаешь, почему», - мягко произнесла Маэль, вздохнула: «Но ты прав. Я должна была о тебе подумать. Я должна была дать тебе шанс попрощаться... Я очень сожалею, Версо». «По крайней мере, теперь она свободна», - улыбнулся Версо печально.

Поинтересовалась Маэль, встречал ли Версо в странствиях своих Клеа, и тот подтвердил: «Да, несколько раз. В первый раз – сразу после Разлома, с Экспедицией ‘Зеро’. Она остановила нас у барьера». «Она тебе все рассказала?» - уточнила Маэль, и Версо кивнул: «Да. А потом попыталась убить, когда мы отказались вернуться домой... Много лет спустя она меня нашла и попыталась завербовать. А затем отыскала вновь, 16 лет назад... и велела присматривать за тобой... Видимо, она считала, что тебе тут безопаснее. Подальше от ее войны».

Маэль осмысливала слова, сказанные Версо. Да, Клеа считает ключевой своей целью противостояние Писателям, ответственным за пожар, случившийся в их родовом особняке, и не желает, чтобы в сем начинании кто бы то ни было путался под ногами – даже родная сестра.

«Так ты все это время за мной следил?» - поинтересовалась она. «Издалека», - подтвердил Версо. – «Я время от времени возвращался в Люмьер». «То есть, ты знал, где я – и тоже меня там бросил», - произнесла девушка с горечью. «Я не мог забрать тебя с собой», - пояснил Версо. – «Но пытался о тебе позаботиться. И как только ты покинула Люмьер, я постарался оказаться рядом. Убрал всех слишком опасных невронов с твоего пути, оттолкнул там, на берегу...»

«Но ты позволил Ренуару перебить всю остальную Экспедицию», - напомнила ему Маэль. – «Им ты не помог». «Их было слишком много, я не мог спасти их всех», - отвечал Версо, и Маэль, глядя мужчине в глаза, задала вопрос, который долгое время не давал ей покоя: «Там, на утесе... ты позволил Ренуару убить Гюстава? Мог ли ты его спасти?»

«Да», - не стал отпираться Версо. – «Мне очень жаль... Я боялся, если ты узнаешь про Холст, а он будет рядом... ты не поможешь мне отправить маму домой». «И ты дал ему погибнуть», - заключила Маэль с горечью. «Да», - Версо твердо выдержал взгляд девушки. – «Я должен был во всем признаться раньше, но... я не мог рисковать». «Спасибо, что сказал правду», - произнесла Маэль, размышляя над поистине сложными решениями, которые им приходится принимать... и уповать на то, что тем самым поступают они правильно...

...Спустились Версо и спутники его в потаенные глубины под Монолитом – туда, где некогда был запечатан Ренуар. Пространство сие являло собой наброски картин его, и узнавали пятеро осколки земель континента, через которые лежал их путь, а также эскизы могучих аксонов.

Вновь предстал им тающий силуэт мужчины – отголосок сущности Ренуара. «Алина и я», - рек он. – «Когда-то мы понимали друг друга. Оба жили лишь ради творчества. Ради процесса, не результата. Ухватывать суть замысла – полуоформленного, размытого, застывшего на грани. И воплощать его в жизнь... Но она изменилась. Она больше не ценит живопись как процесс, ей важна лишь конечная цель. И она сводит себя с ума, пытаясь изобразить то, что изобразить невозможно». «Она не безумна, это просто скорбь», - возразил ему Версо. «Не вижу разницы», - отрезал мужчина. – «Я каждый день ощущаю то же самое. Поэтому и рисую. Творчество помогает мне упорядочить хаос, взять себя в руки. Каждая моя картина – доказательство того, что я не поддался отчаянию. Но ей... Алине... это больше не помогает».

В подземных недрах зрели путники огромные сияющие мечи – такие же, как в руинах Старого Люмьера... и сущность, бывшую некогда человеком, но обращенную в нечто иное. «Так это он прикончил аксона», - заявил Моноко, созерцая мечника, приближающегося к ним.

«Симон», - узнал индивида Версо, пояснил остальным: «Мой старый друг. Мы вместе были в Экспедиции ‘Зеро’. Он сгинул бесследно, и я думал... Но, похоже, он повстречался с Клеа».

Симон атаковал Версо и сподвижников его, а в разуме мечника звучал глас Клеа. «Любимый, эти враги тебя недостойны», - вещала та. – «Ты сражался с небом и землей... Ты покорял гигантов... чтобы найти меня. Вызволить из ее плена. И ты позволишь им одолеть себя? Так и не исполнив своего обета?»

И все же Симон был повержен; в последние мгновения существования своего сознание его прояснилось, и протянул он свой клинок Версо. С трепетом принял тот столь драгоценный дар...

Среди пожитков павшего обнаружили пятеро тетраэдр, содержащий запись, сделанную некогда Симоном. «Разум мой угасает, и чем дальше, тем хуже», - звучал тихий голос мечника. – «Мне надо успеть записать все это, пока я не утратил себя... Клеа, моя красавица... Что она с тобой сделала? Эта Художница... Она обманула меня, она была так на тебя похожа, и я поверил ее словам. Она даровала мне способность ощущать аксонов и ступать в Монолит... Слишком поздно я осознал, что она исказила мой разум, и, что, на самом деле, отняла тебя у меня, заперла где-то там, куда мне нет доступа, и наставила меня на путь, ведущий к уничтожению твоего будущего...

Но затем я встретил Алину, и она показала, как тебя спасти. С ее помощью я спустился в недра Монолита, где Алина заточила его. Того, кто вызывает Гоммаж. Того, кто грозит уничтожить всех нас. Но сила его велика, и мне все сложнее бороться с его влиянием... Разум мой гибнет. И все мои мысли напоследок – лишь о тебе одной. Я в отчаянии. И все же страданиям нашим рано или поздно придет конец, и мы отыщем друг друга. В этой жизни или в следующей».

...С тяжелым сердцем покидал Версо глубины Монолита, остро ощущая утрату дорогого друга.

Следующим местом, посетили кое путники, стал парящий в небесах над миром особняк. У входа в причудливое здание, походящее на хаотический набросок красок на полотне – замысел, еще не обретший окончательного воплощения, - повстречали Версо, Моноко и спутницы их жестраля. Поведал тот, что обитает в особняке женщина, поистине искусно обращающаяся с хромой. «Она появилась сразу после Разлома», - рассказывал жестраль. – «Взмахи хромы, как молнии – и переделала она изломанный мир».

Жестраль поспешил покинуть особняк и убраться восвояси; пятеро же углубились в хаос сего пространства, зрели знакомый образ тающего мальчика. «Здесь ее дом», - просветил он люмьерцев. – «Здесь, в этом холсте. Мы раньше часто тут играли... с другими... Но теперь та она, что здесь... не она прежняя. И никогда ею не будет. И она это знает». «О ком ты говоришь?» - насторожился Версо. «Она вечно хочет быть самой главной», - продолжал мальчик. – «Ее рисунки, ее скульптуры... Все должно быть совершенным, но я никогда не был совершенством. И она тоже не совершенна – та, которая здесь сейчас... Она заперта за дверью, в своей мастерской, и рисует без передышки... Она насмехалась над творениями Алины, хотя ее собственные картины стали для нее ловушкой. Ее невроны украли все краски. Если вы сумеете их отыскать и обесцветить, тогда, возможно, она обретет свободу».

Исследуя причудливый особняк, разили путники могучих невронов, возвращая краски изваяниям оных, установленным в центральной зале. Лишь после распахнулись массивные каменные двери, ведущие в мастерскую, и пораженные люмьерцы лицезрели молодую женщину, без устали рисующую невронов.

«Клеа?» - выдавил Версо, узнав в той старшую сестру. – «Ты жива?..» Он обернулся к Маэль, вопросив: «Что с ней случилось?» «Клеа не понравилось, как мама изобразила ее», - пояснила девушка. – «И она нарисовала себя поверх». «Ты можешь исцелить ее, сделать прежней?» - спрашивал Версо в отчаянии, но Маэль отрицательно покачала головой, молвив: «Я не могу ее перерисовать. Лишь Клеа талантлива настолько, чтобы зарисовать чужое творение».

Клеа атаковала незваных гостей, бросив в бой сонм невронов. Могущество Клеа было невероятным – оно и понятно, учитывая, кто создал сей воплощенный образ.

Но отступила Клеа, и – в отчаянной попытке найти избавление от жуткого существования – приказала невронам покончить с нею. На глазах путников создания пронзили Клеа клинками, и познала те развоплощение... и покой...

Вернувшись в главный зал особняка, Версо сообщил тающему мальчику о том, что Клеа боле не существует в сей реальности. «Так лучше – для нее», - согласился мальчик. – «Мне бы хотелось, чтобы она послушала меня. Тогда ей не пришлось бы заставлять страдать эту картину. Неважно, что с картиной... у нее были чувства – была душа. Так я думаю, по крайней мере, но она считала иначе. Для меня все на этом холсте – такое же живое, как и то, что снаружи. Эскье, жестрали, грандисы и даже то, что рисует Алина. Я все это приветствую. Живопись должна быть праздником. Как и музыка... Спасибо, что о ней позаботились...»

...Настал час возвращения в Люмьер — город, обратившийся в руины, затянутый пепельной тенью, где по выжженным улицам бродили сотни нарисованных Ренуаром невронов - искажённых, безмолвных, будто сотканных из боли и чужой воли.

Маэль подняла руку с зажатым в ней клинком — и в бой шагнули павшие, восставшие бойцы былых Экспедиций, чьё существование ныне держалось лишь на хроме, что дала им тень жизни и крохотный отблеск воли. И мёртвые, забытые — снова сражались за Люмьер.

Улицы города обратились в поле битвы, где прошлое и настоящее скрежетали друг о друга, где вопли, металл и всполохи хромы заполняли пространство. А в это время Версо и его спутники, не медля ни мгновения, прорывались сквозь хаос к подножию Перекошенной башни – кровоточащему сердцу гибнущего города. Туда, где ждал Ренуар. Туда, где решалась судьба всего, что осталось.

Миновали путники оперу, пересекли сады, достигли основания башни, оставался у которого Ренуар. «Папа, прошу тебя», - обратилась к нему Маэль, выступая вперед. – «Я просто хочу, чтобы ты понял, сколь дорог мне этот Холст...» «Я понимаю», - заверил ее отец. – «Я знаю, какое это сильное и пьянящее чувство, как сильно мы привязываемся к мирам, в которые вкладываем душу. Эта одержимость чуть не убила меня».

«Это не означает, что ты должен стереть Холст Версо!» - воскликнула Маэль. «Дитя, ты думаешь, я этого хочу?» - вопросил Ренуар. – «После всех горестей, что мы претерпели, думаешь, я хочу уничтожить последнюю частицу его души?» «Тогда не делай этого», - молила отца Маэль, сжимая его ладони. – «Не надо». «Жизнь навязывает нам жестокие выборы», - отвечал тот, отстраняясь. – «Мы делаем то, что должны сделать».

Осознала Маэль, что бесполезны слова, и Ренуара действительно невозможно заставить отвратиться от намеченного.

«Скорбь часто ослепляет нас», - обратилась к Ренуару Сиэль. – «И мы делаем выборы, которые потом нельзя отменить». «Ты оплакиваешь двоих», - обернулся к ней Ренуар, но Сиэль возразила: «Я оплакиваю многих».

«Решения, которые принимают родители, оставляют на детях неизгладимый след», - молвила Люнэ, подходя к Ренуару. – «Но в итоге голоса, которые звучат у них в голове, должны быть их собственными. Нельзя навязывать им свои ограничения – это их жизнь, а не твоя».

Маэль благодарно кивнула подругам, вновь попыталась донести суть своего порыва отцу: «После пожара... ты хотел, чтобы я научилась... заново радоваться жизни. И я пыталась, но... не смогла. Не смогла. Версо погиб из-за меня. Чему тут радоваться?..» «Дитя, со временем станет легче», - заверил дочь Ренуар. – «Обещаю. Но не так... Твои друзья все верно говорят, но это ничего не меняет. Можешь меня ненавидеть, но это тот выбор, что я должен сделать. Мой долг как отца – заботиться о тебе. Особенно, когда ты не можешь позаботиться о себе сама».

«Ты ведешь себя так, словно мне пять лет...» - возмутилась Маэль. «Я веду себя так, словно тень самого страшного дня нашей жизни готова задушить тебя и тоже отнять у нас!» - выкрикнул Ренуар в гневе, отчеканил, нависая над дочерью: «Довольно! Я сказал – довольно!»

Время для разговора прошло. Маэль и сподвижники ее воззвали к пиктосам, и в руках их возникло оружие. Принимая вызов, Ренуар принял обличье Куратора, воссоздав на глазах пораженных противников образы исполинских аксонов – Выси, Возчика, Многоликого и Сирены. Первая придавала преображенному Ренуару сил, второй и третий защищали его энергетическим барьером, в то время как четвертая исцеляла раны.

Близ сражающихся возникла брешь в реальности, и в Холст ступила Алина. «Ты же убьешь себя!» - выкрикнул Ренуар. – «Тебе рано возвращаться в Холст!»

Повинуясь воле Алины, восстала гигантская фигура Художницы, атаковав аксонов, оказывавших поддержку Ренуару. Версо, Маэль, Сиэль, Люнэ и Моноко продолжили противостояние, тесня Ренуара, спрашивал который у Алины, почему появилась она в Холсте, почему поддерживает дочь. «Отправляйся домой, Ренуар», - бросила Алина в ответ. – «И рисуй что-нибудь другое».

Ренуар был повержен, отступил, принимая свое прежнее, человеческое обличье. «Какая ирония!» - с горечью бросил он Маэль. – «Твоя мать спасла меня, когда я утратил себя в Холсте. Она... научила меня, как использовать наш дар безопасно, как устремляться ввысь, не возносясь слишком близко к солнцу. Мы нарисовали сотни миров на Холстах, расширяя границы творения».

Гигантская Художница протянула длань Ренуару, но фигура ее истончалась на глазах. «И она никогда не давала мне забыть: время, что мы тут проводим, имеет свою цену», - заключил Ренуар, созерцая, как обращается в прах творение его супруги. – «И... вот мы здесь».

«Так доверься ей!» - воскликнула Маэль, шагнув к отцу. – «Если она это делает...» «Я доверяю тому, чему она меня учила», - прервал ее Ренуар. – «Это не игра! Ты думаешь, что знаешь ставки, но это не так!» «Я совершенно точно знаю, каковы ставки!» - возразила Маэль. – «Тебе нужен контроль, ощущение, будто ты делаешь что-то важное. Ты не смог спасти Версо и теперь хочешь спасти нас. Не выйдет. Если ты уничтожишь Холст, это не позволит нам двигаться дальше, ты просто лишишь нас места, где нам было хорошо».

«67 лет», - устало проронил Ренуар. – «67 лет я провел в плену, внутри Монолита. Но я не сдавался. И знаешь, почему? Знаешь, почему я не могу бросить тут ни ее, ни тебя?»

Он рассек реальность, являя взорам Маэль и спутников ее окно в иной мир – в мастерскую особняка, где Алина, рыдая и едва не падая с ног от усталости, продолжала рисовать, а душу ее полнили скорбь и отчаяние. Изумленный, Версо медленно приблизился к разлому меж реальностями, неотрывно глядя на мать...

«Вот что я вижу изо дня в день», - продолжал Ренуар. – «Я не могу находиться рядом с живыми мертвецами. После пожара наша семья распалась. Алина в Холсте. Клеа ведет свою войну, в одиночку. Ты, Алисия, - живой призрак... Гибель Версо сломила всех нас. Я хочу это исправить! Мне необходимо это исправить...»

«Как ты не понимаешь?» - тихо произнесла Маэль, указывая в сторону спутников. – «Именно это я чувствую по отношению к ним. Я тоже не могу их потерять. Я слишком многого лишилась... Пойми, папа! Я так много утратила!» «Мы оба многое потеряли», - согласился Ренуар, и Маэль, приблизившись к отцу, молвила: «Я не хочу потерять и тебя тоже, папа. Я не бросаю тебя насовсем. Просто еще ненадолго».

«Мне хочется поверить тебе», - мягко произнес Ренуар, обнимая дочь. – «Надеюсь, ты обретешь покой. Держитесь друг за друга».

Маэль прижала ладонь к груди Ренуара, исторгая того из Холста...

Не в силах боле выносить происходящего, Версо метнулся к открытому Ренуаром окну меж реальностями, ступил в него... обнаружив себя в пространстве, являвшем собою буйство красок, знаменующих момент творения. Безликий мальчик, фигура которого таяла, истончаясь на глазах, стоял на коленях, продолжая рисовать на лежащем на земле Холсте...

«Привет», - вымолвил Версо, приближаясь. – «Ты устал рисовать, верно?» Мальчик едва заметно кивнул, и признался Версо: «Я тоже устал...»

«Как ты здесь оказался?» - в ирреальности воплотилась Маэль, подошла к Версо. – «Тебя тут быть не должно». «Подарок мамы», - отозвался тот, ощущая, что и его манифестация начинает распадаться, стираться. Скоро, очень скоро познает он благословенный покой забытия...

«Зачем ты пришел?» - спрашивала Маэль. – «Для тебя тут опасно». «’Смотри на вещи, как они есть, а не какими тебе хотелось бы их видеть’», - Версо обернулся к сестре, молвил: «Ты солгала. Своему отцу. Он тоже это понял. Но ему хотелось поверить... Ты здесь умрешь. Почему бы тебе не уйти? Ты же можешь потом вернуться». «Стоит мне уйти, и папа сотрет этот Холст», - пояснила Маэль. «Он не стоит твоей жизни», - настаивал Версо.

«Какой?» - воскликнула Маэль с горечью. – «Одинокой жизни в скорлупе своего тела? Без голоса и будущего?» «Ты – Маэль, где бы ты ни была», - возразил Версо. – «Тебе не нужен этот Холст». «Но все, чего я хочу, находится здесь», - настаивала девушка. – «Здесь у меня есть шанс на жизнь, Версо. Жизнь!.. А там, снаружи, я просто существую». «’Жизнь навязывает нам жестокие выборы’», - произнес Версо, и отчеканила Маэль: «Хватит цитировать отца!»

Версо вновь подошел к безликому мальчику – осколку души истинного Версо, протянул ему руку, молвив: «Пора прекратить рисовать». Мальчик готов был уже принять длань, но Маэль взмахнула клинком, заставив его отстраниться. «Папа говорил: ‘Держитесь друг за друга’», - напомнила девушка Версо.

Двое смотрели друг другу в глаза, сознавая, что противоречие их неразрешимо – иначе, как честным боем. Так, скрестили они клинки – в последний раз, в ирреальности творения – сердце Холста.

Маэль повергла Версо, и тот, сознавая, что время, отмеренное ему, уходит, осел наземь, взмолился, указывая на мальчика: «Прошу, не позволяй ему продолжать рисовать. Лишь ты можешь это сделать. Прошу, сделай это. Разрисуй меня!.. Умоляю... мне не нужна эта жизнь».

«Я просто... хотела прожить эту жизнь вместе с тобой», - рыдала Маэль, обнимая тающую фигуру брата. – «Жизнь, которую у нас украли. Брат, прошу тебя...» «Мне не нужна эта жизнь...» - вновь и вновь повторял Версо...

...Маэль сделала свой выбор — судьбоносный, безвозвратный: остаться в мире, сотканном из хромы, в нарисованной реальности, выросшей из частички души её погибшего брата.

Став новой Художницей, она вложила в кисть не только силу, но и любовь — и потому вернулись к жизни Пьер, Гюстав, Софи... и многие другие. Такими, как она помнила их.

Люмьер вновь наполнился красками, голосами, цветами. Город, умерший — снова дышал. И в этом дыхании было нечто прекрасное... и нечто неотвратимо ложное.

Версо тоже вернулся — приблизительно таким, каким она его помнила. Возможно, он и ощущал горечь своего затянувшегося существования, возможно, он знал правду... Но вынужден был принять её волю - волю той, кто выбрала сладкую иллюзию вместо горькой истины, отрицая скорбь и конечность смерти.

Выбор этот — останется с Маэль навсегда.

Как след от кисти на холсте.

Как тень на сердце.

Как мечта, что слишком прекрасна, чтобы быть настоящей.