Ян Птачек искренне наслаждался странствием. «Audentes fortuna iuvat!» - вопил он во все горло. Пес Барбос, увязавшийся за процессией, отвечал ему радостным лаем.

Индржих поравнялся с панычем, поинтересовался, что тот все выкрикивает. «Боже милостивый, Индржих!» - закатил глаза Ян. – «Ты что же, по-латински не понимаешь?» «Прости, вельможный пан», - отозвался парень с усмешкой. – «То навоз убери, то репу повыдергивай – все как-то не до латыни было!»

«Придется это исправить», - назидательно заявил Птачек. – «Негоже мне иметь в качестве телохранителя невежду. В общем, audentes fortuna iuvat – ‘удача любит смелых’!» «Оно конечно», - протянул Индржих. – «Но нам всего-то поручили – доставить пану Отто письмо да вернуться. Особой смелости тут же требуется».

Ян Птачек фыркнул: какой же, все-таки, нудный спутник ему попался! Сам-то паныч намеревался мир посмотреть, девок потискать да покутить – когда еще выпадет такой шанс?..

Вдали показался замок, Троски. Выглядела твердыня внушительно, и с легкостью могла посрамить Пиркштайн. Индржих задумчиво созерцал замок, вспоминая все, что рассказывали ему паны Радциг и Гануш об Отто из Бергова. Последний был выдающимся чешским шляхтичем тюрингско-мейсенского происхождения. Он представлял королевскую власть в земском суде и служил бургграфом Праги с 1388 по 1393 год. Позже, будучи одним из ведущих членов Панского союза, Отто входил в королевский совет, где активно выступал против своего короля Вацлава IV. Во время венского плена сюзерена он занимал должность верховного земского камергера, на которую его назначил венгерский король Сигизмунд Люксембургский. На сем посту отвечал он за такие задачи, как сбор налогов в королевских городах и некоторых монастырях, или утверждение назначенных советников. Изначально Отто был хозяином в Билине и Зееберге в северной Богемии, но продал свои владения, чтобы приобрести поместье Рогозец и замок Троски, коий основательно перестроил.

Но на подступах к твердыне путь посланникам пана Гануша преградили конники в ливреях Бергова. Воины рассредоточились, беря чужеземцев в кольцо и направляя на них арбалеты.

«Стоять!» - выкрикнул предводитель дружины. – «Что вам здесь нужно?» Птачек тронул коня, подъехал к воину, осведомился: «Мил человек, это так-то у вас встречают гостей?» «Так у нас встречают вооруженных незнакомцев, когда кругом шастают разбойники», - процедил тот, глядя на Яна с нескрываемым подозрением, а паныч пропел: «Сударь не отличает, шляхтич перед ним или разбойник?» «В наши дни одного от другого отличить непросто», - отрезал воин, потребовав ответа: «Вы чьих будете?»

«Ян Птачек из Пиркштайна», - представился паныч, протягивая воину скрепленный сургучной печатью свиток. – «У меня письмо пану Отто из Бергова от моего господина, пана Гануша из Липы». «Печать и впрямь липских панов», - заключил воин, возвращая свиток Яну. – «Но, если я не ошибаюсь, пан Гануш из Липы стоит на стороне короля Вацлава, а мой господин – член Панского союза, мы держимся короля Сигизмунда. Так что, похоже, мы с вами враги».

Птачека подобная прямолинейность обескуражила, и Индржих, понимая, что нужно спасать растерявшегося спутника выехал вперед, заявив: «Мы вам не враги. Мы везем письмо с предложением перемирия!» «А ты кто такой?» - потребовал ответа солдат. «Индржих из Скалицы», - представился юноша. – «Солдат и телохранитель пана Птачека. Моя забота – чтобы у него волос с головы не упал».

«Из Скалицы, говоришь?» - нахмурился воин. – «Той, которую разорили половцы короля Сигизмунда?» «Разорили и всех перебили», - подтвердил Индржих. – «Но при этом я еду в Троски не как враг, а как посланец мира». «Так или иначе, вы здесь все равно чужаки», - стоял на своем воин. – «Да еще и с оружием. А мы как раз вооруженную шайку выслеживаем. Так с чего мне вам верить?» «Мы едем с предложением заключить союз», - еще раз повторил Индржих. – «И с разбойниками этими можем тебе помочь. Вместе с ними разделаемся – в знак доброй воли! А потом сопроводишь нас в Троски и там самолично увидишь, что к чему».

Поразмыслив, воин решил принять слова чужаков на веру, представился: Томаш, сотник замка Троски. Однако проводить посланцев в замок отказался: засветло все равно не успеть, а по ночному времени пан Отто велит никого не впускать – особенно когда дружина его в разъезде. Ян с надеждой осведомился, есть ли в окрестностях какая корчма, и Томаш, поколебавшись, отвечал: «Ну... есть одна, но путь не близкий. И не думаю, что вельможному пану она придется по вкусу».

Дружина устремилась прочь, надеясь отыскать рыщущих в округе лиходеев, а Птачек, тяжело вздохнув, предложил спутникам разбить лагерь прямо здесь, у озерца, а поутру продолжить путь к оплоту пана Отто.

Солдаты споро расседлали коней, установили на берегу походный шатер для своего паныча. Пока воины занимались стряпней, Индржих и Ян провели тренировочный бой на деревянных мечах, а после, расположившись у костра, долго болтали с солдатами о том, о сем.

Вечером паныч предложил Индржиху окунуться в озеро – негоже появляться в Тросках, смердя после долгой дороги. Но, стоило двоим сбросить доспехи, одежду да войти в воду, как услыхали они женский смех неподалеку. «Бабы!» - с благоговением выдохнул Птачек, и на лице его появилась глупая ухмылка.

Крадучись, двое продирались через камыши, и, наконец, заметили троих селянок, стирающих белье в реке... А в следующее мгновение безмятежность летнего вечера сменилась сущим адом, когда некие лиходеи налетели на лагерь, перебили солдат Ратае.

Индржих и Ян схоронились в прибрежной заводи, страшась и слово сказать. Селянки бросились наутек, но одну из них настигли разбойники, и гнусные намерения их были очевидны.

Исполнившись праведного гнева, Индржих поднялся во весь рост, потребовав, чтобы оставили негодяи деву в покое. Ян застонал: нашел время играть в героя!..

Набольший головорезов, лицо которого скрывалось за забралом шлема, подъехал к насильникам, велел тем оставить селянку в покое, а, когда один из них заколебался, раскроил ему голову кистенем. После чего кивком наказал деве бежать прочь, да поскорее, - совет, коим та не замедлила воспользоваться.

Подначальным же конник приказал во что бы то ни стало изловить двух парней, отчаянно пытающихся переплыть пруд и уйти от погони. Разбойники принялись стрелять из луков по беглецам; одна из стрел пронзила Индржиху правое плечо, но юноша все же сумел доплыть до противоположного берега, и, тяжело дыша, распластался на земле.

Ян вырвал стрелу из тела друга, помог тому подняться на ноги, увлек в чащобу, сознавая, что затеряться в густом лесу – их единственный шанс на выживание. В вечерних сумерках двое в одном исподнем продирались через заросли и лощины, а тишину разрывали гортанные крики лиходеев, с факелами в руках прочесывающих лес в поисках намеченных жертв.

Двое сумели добраться до скального утеса, нависающего над рекой, когда настиг их один из разбойников. Каким-то чудом Индржих сумел вырвать меч из руки негодяя, схватиться с ним... Подоспевший верный Барбос бросился на лиходея, защищая Индржиха... и двое не удержались на ногах, рухнули вниз с утеса. Сознание Индржиха милосердно угасло...

...В видениях, порожденных измученным разумом, зрел он образы прошлого – Скалицу, кузню, отца...

«Знаешь, что плохого в жизни странника, сынок?» - наставлял названного Мартин, не отрываясь от ковки клинка. – «Она можешь закончиться, только начавшись. Вот так научишь тебя обращаться с мечом, а потом кто-нибудь подстрелит тебя из арбалета, как только ты высунешь нос за порог. Если ты хочешь доказать кому-то, что он не прав, то попробуй сделать это словами, а не кулаками».

Индржих открыл глаза, сел на траве. Все окрест скрывал туман, звезды с небес приветливо мигали, и царил во всем мире покой. Мартин подошел к юноше, присел рядом, молвив: «Да, профессия кузнеца не принесет тебе славы, но у нее есть другие преимущества – например, проще сохранить голову на плечах».

Ран на своем теле Индржих не обнаружил, а присутствие покойного названного родителя рядом могло означать лишь один прискорбный факт. «Я умер?» - выдохнул Индржих, и Мартин покачал головой, усмехнулся: «Еще нет... Зато я умер!»

Помолчали, наслаждаясь обволакивающей тишиной летней ночи. «Ты выбрал не тот путь, который я желал тебе...» - признался Мартин, сжав ладонью плечо парня. – «Может, так оно и надо... И, если уже избрал для себя стезю приключений, так дерись! Дерись до последнего, дерись изо всех сил! Тебе еще долгий путь предстоит, многое нужно сделать, Индро. Так соберись же и вставай!»

...Индржих очнулся, с трудом разлепил глаза. Все тело обратилось в один пульсирующий сгусток боли, сознание оставалось затуманенным. Ян Птачек с облегчением вздохнул, увидев, что спутник его выжил при падении с утеса; сегодня удача Индржиху благоволила, и упал он прямиком на разбойника. Тот расшибся насмерть, и предприимчивый паныч поспешил раздеть бедолагу догола и облачиться в его тряпье – довольно по лесу в одних портках щеголять.

Опасность ему не миновала, посему Ян помог другу подняться на ноги, и, поддерживая его, медленно побрел вглубь леса. Кровь продолжала сочиться из раны на плече Индржиха; он едва переставлял ноги, а разум порождал пугающие образы. Воинство, ведомое гетманом Марквартом фон Аулитцом, Скалица предаваемая огню, половцы, рубящие мечами селян, Бланку, его названных родителей...

Неведомо, пережил бы Индржих эту страшную ночь, если бы не заметил Ян огонек в ночной тьме и не набрели они на хижину в лесу, возведенную у основания скального утеса. Проживала здесь старая травница, и паныч, обратившись к ней, сбивающимся голосом просил о помощи, ведь друг его – при смерти.

«Ладно, поглядим, чем смогу помочь», - вздохнула старуха, и Ян осторожно опустил обессиленного Индржиха на дощатый пол.

Дверь с треском распахнулась, в проеме возник разбойник. «Вот вы и попались, сучьи дети!» - зло прошипел он, метнулся к панычу, занося меч для удара. Тот увернулся, и клинок вонзился в пол. Впрочем, лиходей сумел подобрать его, схватился с Яном, и двое исчезли за порогом...

...До самого рассвета Индржих оставался между жизнью и смертью, а воспаленный разум продолжал терзать сознание образами резни в Скалице...

Лишь к полудню следующего дня жар спал, и травница, хлопотавшая над раненым, вздохнула с облегчением: «Хвала всем святым! Я уж боялась, ты не очнешься».

Скрипя зубами от боли, Индржих сел на кровати, обнаружив, что на раны его наложены пропитавшиеся кровью повязки. Осмотрелся, заметил Яна, без сознания лежащего в углу хижины; повязки стягивали живот и грудь паныча.

«Что случилось?» - прохрипел Индржих, ибо события вчерашнего дня помнил весьма смутно. – «Что с Яном?» «Я его подлатала пока, но пришлось ему несладко», - молвила старуха, опускаясь на табурет у кровати. – «Да и тебе, сынок, так что успокойся. Ты вчера одной ногой в могиле стоял. Повезло вам, что сюда дошли». «Мне нужно поговорить с Яном!» - воскликнул парень. «Много с ним не наговоришь сейчас – лихоманка у него, много крови потерял», - пояснила травница. – «Тот лиходей, что за вами гнался, здорово его порезал. Ян с ним снаружи бился, а потом ввалился в дом, что-то пробормотал насчет Фортуны да повалился навзничь».

Травница назвалась Боженой, и, убедившись в том, что с Индржихом все в порядке, велела ему подкрепиться похлебкой, хлебом и сыром, а также смыть с себя засохшую кровь в бадье во дворе. Труп разбойника, которого Птачек прикончил ночью, оставался близ навозной кучи, и Индржих, собравшись с силами, отволок тело к реке, где и закопал.

Божена тем временем осмотрела раны остающегося в беспамятстве Яна, и, когда Индржих вновь ступил в хижину, одобрительно кивнула: «Не грохнулся в обморок? Ты меня радуешь, Индро. Мне в тебя пришлось вчера миску летейского отвара влить. Вот это лекарство, скажу я тебе! Либо мертвого на ноги поднимет, либо живого в гроб уложит. Считай, что тебе повезло». «Так и есть», - согласился Индржих. – «А как пан Птачек?» «Ну, ему повезло меньше», - развела руками старуха. – «Громила его изрядно измордовал, прежде чем пан Ян из него дух вышиб».

Надеялась Божена отпоить паныча чудодейственным отваром, но сперва надлежало изжить лихорадку. Посему и отправила Индржиха на холм, у подножья коего мостилась хижина – собрать ромашку и шалфей, дабы сварить травяной настой.

Юноша поручение травницы поспешил исполнить, и, спускаясь с холма, услыхал голоса, доносящиеся от хижины. Во дворике заметил Индржих двоих мужланов, расспрашивающих Божену, не видала ли та лиходеев, убивших накануне вечером рыцаря у пруда.

Парень подобрал валяющийся у поленницы топор для колки, и двое обернулись к нему, приблизились, не скрывая настороженности. «Пан Бергов послал нас искать разбойников, которые устроили вчера у пруда засаду на одного рыцаря и его отряд», - процедил один из незнакомцев. – «Двое из них сбежали и прячутся тут, в скалах. Так что говори: кто такой и что об этом знаешь!» «Непохожи вы на людей пана Бергова», - прищурился Индржих.

Видя, что мужланы начинают злиться, он заверил их в том, что действительно видел окрест двух бродяг, и направились те по тропе к развилке с березой. Мужики закатили глаза: путь им предстоит неблизкий.

Двое скрылись в лесу, и лишь тогда Божена вздохнула с облегчением и перекрестилась. «Видать, они из той шайки, что гналась за нами вчера», - предположил Индржих, провожая мужланов взглядом. «Слышь, малец, выходит, меня два раза за день чуть не порешили, и все из-за вас!» - возмутилась травница. – «Так что рассказывай давай, что происходит. Твой друг в лихоманке ночью говорил, мол, вы рыцари. Но если вы двое рыцари, так я царица Савская!» «Тогда кланяюсь вашему величеству!» - усмехнулся Индржих. – «Пан Ян – молодой хозяин Липы и Пиркштайна. А я - его телохранитель, Индржих из Скалицы, сын пана Радцига Кобылы. Мы ехали в Троски, чтобы принести весть от пана Гануша из Липы и маркграфа Йоста пану Бергову, но на нас вчера возле пруда напали разбойники. А остальное ты сама знаешь».

Индржих еще раз поблагодарил добрую женщину за помощь, и та предложили юноше помочь ей в приготовлении ромашкового отвара. Обычно занималась этим ее дочь, Павлена, но она еще не вернулась из деревни, куда отправилась продавать плетеные корзины и мази, посему придется обойтись своими силами.

Божена провела Индржиха в сарай, находилось в коем алхимическое оборудование, и, следуя советам травницы, довольно скоро парень изготовил отвар, которым женщина надеялась снять жар, снедающий пана Птачека. Индржиху же велела она возвращаться в хижину да как следует выспаться, чтобы восстановить силы.

Индржих совету последовал, провалился в сон. Вновь снедали его кошмары – образы Скалицы, отца... Иштвана Тота, забравшего выкованный Мартином меч...

Пробудившись следующим утром, Индржих зрел сидящую на табурете возле кровати миловидную девушку – Павлену, дочь Божены. Девушка успокоила Индржиха, заверив, что Ян уже на ногах и трещит без умолку. «Да, это на него похоже», - с облегчением улыбнулся юноша.

«Я слышала, как ты кричал во сне, и пришла проверить...» - призналась Павлена. – «Дурные сны?» «Мне Иштван Тот приснился», - помрачнел Индржих. – «Убийца, вероломный сукин сын, что меч мой скрал, последнюю память об отце. Я поклялся меч вернуть и за родителей отомстить». «Важная клятва, если даже во сне тебе душу выматывает», - молвила девушка. – «К снам нельзя абы как относиться. Порой в снах сокрыт тайный смысл, хоть и понять его ой как непросто. А что для тебя во сне самым существенным показалось?»

«Меч», - уверенно заявил Индржих. – «Мой батюшка его выковал прямо перед тем, как его убили. Может, странным кажется, но я чувствую, не обретет покой его душа, пока меч ко мне не вернется». «Ничего тут нет странного», - произнесла Павлена. – «Меч – есть королевский символ. Может означать власть и ответственность, или войну и раздор. Сам знаешь, у меча два острия, и все зависит от того, в чьих он руках...» Индржих поблагодарил девушку за толкование, обещав подумать над сказанным ею.

Павлена вывела Индржиха из хижины, пригласила позавтракать за столом во дворе, где ожидали их Божена и Ян. Трапеза прошла непринужденно; Индржих и Ян радовались тому, что остались в живых, благодарили за приют радушных хозяек и рассказывали им о своих прежних приключениях. Павлена завороженно слушала, как спас Индржих паныча из плена у половцев – дикарей из венгерских земель, как сражались за Тальмберг, захваченный врагом, когда умудрился Птачек получить стрелу в седалище... Истории, ныне казавшиеся забавными, еще не в недавнем прошлом были полны крови и боли...

«А как тебе удалось одолеть головореза той ночью, когда меня сюда приволок?» - обратился Индржих к Яну, и отвечал тот: «Если честно, простая удача. Мы дрались на улице, и этот сукин кон выхватил свой фальчион и вспорол мне брюхо. Я думал, там и преставлюсь, но пошарил вокруг, нашел ведро, да и приложил того гада из последних сил. Фортуна мне улыбнулась – в висок попал. А дальше я ничего не помню».

Вспомнив о своей миссии, поинтересовался Ян, как далеко отсюда замок Троски? «Недалеко», - заверила паныча Божена. – «Подниметесь на холм за Желеевым и увидите замок». Травница обещала собрать путникам снеди в дорогу, и Ян, расчувствовавшись, дал женщине слово чести: как только закончат они дела с Берговым, он вернется и наградит ее, как подобает рыцарю.

...Позже, когда готовились двое покинуть лесную хижину и выступить к Троски, Индржих признался Яну, что среди разбойников у пруда разглядел Иштвана Тота, свою немезиду. Паныч отнесся к словам спутника весьма скептически, списав на видение, вызванное усталостью и кровопотерей. «Быть не может!» - восклицал Ян. – «Тот служит Сигизмунду, допекает его противников. А Отто из Бергова – союзник Сигизмунда! Вряд ли Тот будет нападать на своих...» «Я его видел, этого ублюдка!» - злился Индржих. – «И я до него доберусь!»

Простившись с травницей и дочерью ее, Ян Птачек и Индржих покинули затерянное в лесу подворье, выступив в направлении замка Троски. Но, когда достигли они стен его, оказалось, что врата твердыни заперты на засов.

Птачек принялся стучать в створки изо всех сил, требуя, чтобы его, посланника пана Гануша, немедленно впустили, но добился лишь того, что на вершине крепостной стены появились двое скучающих стражей и опорожнили отхожее ведро панычу на голову. Ошеломленный и возмущенный до глубины души, тот принялся орать во все горло, и на стену ступил замковый камергер, Ульрих из Шаумберга. Смерив двух бродяг у ворот, именующих себя посланниками пана Гануша, презрительным взглядом, он высказал обоснованные сомнения в том, что благородный пан отправил бы с посольством попрошаек, измазанных в навозе. «Кроме того, пан Ян Птачек мертв», - заключил камергер, скрестив руки на груди. – «Мы нашли его тело у пруда. Его отряд попал в разбойничью засаду, и злодеи зарубили всех до единого».

«Да, да, на нас напали!» - надрывался паныч. – «Но мы смогли сбежать». «Пан, по дороге мы встретили вашего сотника Томаша», - добавил Индржих. – «Он подтвердит, кто мы такие. Он видел наше письмо и печать на нем». «Какое ужасное невезение!» - камергер и бровью не повел. – «Отряд сотника тоже в засаду к разбойникам попал! Сотник едва ноги унес, он уже третий день в бреду... Да и подтверди он вашу историю, у меня строгий приказ не пускать посторонних в замок».

На дороге показался всадник с гербом короля Сигизмунда, и Ульрих приказал стражникам немедля открыть ворота. Но, стоило верховому пронестись в проем, как тяжелые створки захлопнулись перед отчаявшимся панычем и спутником его.

Вздохнув, те зашагали прочь, расположились за столиком в тросковицкой корчме, ломая голову о том, как быть дальше. Корчемница Бета поглядывала на чужаков весьма косо, но Индржих убедил женщину в том, что скромный обед – похлебку и пиво - они непременно отработают.

Ян продолжал возмущаться приемом, который получили они в Тросках, и Индржих – как, впрочем, и всегда, - пытался урезонить неистового паныча, предлагая тому сперва отмыться как следует да одежонку получше сыскать. Тогда, быть может, и удастся убедить замковых в том, что они – посланники.

«Дело хорошее, но нам даже здесь нечем по счету платить», - ныл Птачек. – «Какие уж тут бани да портные!» «Заработаем!» - обнадежил его Индржих. – «Я работы не боюсь. Нам каждый грош сейчас берешь надобно». «А сколько времени тебе надо, чтобы пару грошей заработать?» - вздохнул Ян. – «И... где хорошего портного взять? Пока мы себя приукрасим, Сигизмунд уже на троне в Праге угнездится».

Двое приуныли: положение казалось безвыходным. Четверо воинов, их сопровождавших мертвы, грошей и письма больше нет, - остались лишь ошметки гордости.

И все же Индржих не готов был предаться черному отчаянию, заявил: «Мы сдержим клятву, что у Божены дали. Выполним задание, и тем самым парней память почтим. Мы прорвемся в замок, вот увидишь! Отомстим за наших солдат и в Ратае с гордо поднятой головой вернемся. Обещаю!» «Audentes fortuna iuvat?» - приободрился Птачек, и Индржих подтвердил: «Audentes fortuna iuvat!»

Он осекся, заметив приближающуюся к корчме девушку с кувшином в руках. Ведь это она была у пруда... и сможет за них поручиться!..

Обратившись к Бете, девушка просила ту наполнить кувшин вином. «Я тебя здесь прежде не видала», - нахмурилась корчемница. – «Тебя, надеюсь, не те оборванцы из табора прислали?» «Я из замка пришла», - отвечала дева. – «Звать меня Катериной, а работа моя – чтоб у солдат глотки не пересыхали».

Индрижих поднялся из-за стола, краем уха слыша, как рассказывает Катерина корчемнице о недавнем нападении разбойников на отряд сотника Томаша. Сочувственно покивав, Бета скрылась за дверью корчмы, дабы наполнить кувшин, а Индржих обратился к девушке, напомнив той о происшествии у пруда.

Катерина отпиралась, делая вид, что не разумеет, о чем речь. «Не знаю, почему ты ведешь себя так, но ты там была», - настаивал Индржих. – «Мне нужна твоя помощь. Ты мне задолжала! Нам надобно пана Бергова увидеть, а только ты можешь подтвердить, кто мы такие».

По дороге, ведущей из замка Троски, пронесся конник, и Катерина, проводив его взглядом, шепнула Индржиху: «В замок вам не попасть. А даже и попали бы... это ведь был королевский гонец. Пан Бергов выезжать собирается. Если хочешь с ним поговорить, лучше всего это сделать на свадьбе у Семина. Он там точно будет».

Забрав кувшин у показавшейся из корчмы хозяйки, Катерина быстрым шагом направилась к замку. Бета же велела Индржиху забирать засидевшегося за столом приятеля и отрабатывать обед, перенося мешки с мукой с телеги в кладовую корчмы.

Поинтересовался Индржих, что за свадьба скоро состоится в округе, и Бета понимающе покивала: «Да, все только о ней и болтают. Юный пан Семин берет в жены Агнешку, дочь Дрозда, нашего тросковицкого рихтаржа. Большая гульба намечается. Когда богатые свадебку играют, тут такие пиры закатывают, это вам не сватовство кожевника к мыльщице». «А будет ли пан Бергов на свадьбе?» - уточнил юноша. «Откуда мне знать, какие у шляхты планы?» - отмахнулся корчемница. – «Но, скорее всего, будет – пан Семин его вассал». «А кто он, этот Семин?» - поинтересовался Индржих. «А по имени не видеть?» - фыркнула Бета. – «Пан из Семина! Крепость и деревня ему принадлежат. Старый Ян Семин – глава семейства, а сына его Ольдржихом кличут. Вот он-то как раз и женится. Когда-то богатейшая семья была. Слава померкла, но влияние еще осталось».

Бета указала Индржиху на столик, за которым попивали пиво гости, на свадьбу приглашенные, отметив, что без приглашения на веселье никак не попасть. Кроме того, означились в корчме кузнец Радован и мельник Крейзель; они-то и намекнули Индржиху на то, что на свадьбе весьма пригодятся работники, посему и предложили парню заглянуть к ним – быть может, достойная работа сыщется, а там, гляди, и приглашение на свадьбу.

Вернувшись за стол к Яну, Индржих поведал ему обо всем, что сумел разузнать, не забыв сообщить о необходимости перетаскать мешки с мукой с телеги в кладовую. «Мешки таскать?» - искренне возмутился паныч. – «Я же шляхтич! Вдруг кто увидит?.. Может, сейчас по виду я на шляхтича и не похож, но кровь у меня голубая. Люди меня в лицо запомнят, и когда разъяснится, пойдет молва, что я в корчме мешки волохал. Мало меня у ворот опозорили!»

«Ты, пан, не забывай, что не каждый в рубашке рождается», - сдержанно заявил Индржих, коему капризы паныча донельзя претили. – «Простым людям всю жизнь приходится работать. Так что и ты один денек можешь себе на горло наступить». «Индржих, ты слыхал, что люди на три вида делятся?» - осведомился Ян. – «Oratores – это церковники, что за нас молятся. Laboratores – плебеи, что в говне ковыряются и подати платят. И Bellatores – воины, что защищают тех, кто на коленях стоит или в поле пашет. И кто же я?.. Найди мне меч, и я приступлю к своей работе. А вилами махать и мешки таскать? Это против Бога и матери-природы».

«И кто же я тогда буду?» - закатил глаза Индржих, и Птачек призадумался: «Хороший вопрос! Раньше я бы тебя в крестьяне определил. Но оказалось, что ты бастард шляхтича. И мечом неплохо владеешь... И даже в монастыре побывал». «Я бы лучше про то забыл», - признался Индржих. «В тебе все намешано...» - заключил Ян. – «Но коли ты трудом руки замараешь, это не такое страшное преступление против Бога, как в моем случае».

Поняв, что упрямого и вздорного паныча не переубедить, Индржих тяжело вздохнул, направился к телеге, принялся перетаскивать тяжелые мешки в кладовую корчмы. Птачек тоже без дела не сидел, и успел переругаться с отпрыском рихтаржа, Сватеком Дроздом, отмечающего с товарищами за соседним столиком скорую свадебку сестры.

Подвыпивший Сватек заявлял, что посланцы пана Гануша сами виноваты в том, что на них напали, ведь разбили лагерь на открытом месте, хотя всякий ведает, сколь опасно под Тросками. Заносчивый Птачек сыпал оскорблениями, Сватек в долгу не оставался, и вскорости дошло до рукоприкладства. Индржих бросился вперед, пытаясь оттащить от паныча Сватека и его приятелей.

Подоспевшие стражники положили потасовке конец; Индржиха и Птачека заковали в колодки на деревенской площади, где люд развлекался, швыряя в пленников гнилые овощи.

Подобный поворот обоих привел в бешенство. «Ведешь себя, как малец избалованный!» - выкрикнул Индржих. – «Кабы ты смог заткнуться и поработать, мы бы разжились монетами и отправились в замок, но нет же! Не панское это дело!» «Ну ты и наглец!» - возмутился Ян. – «Если бы ты у пруда героя из себя не корчил, мы бы давно туда попали, и не пришлось бы тебя из беды вытаскивать!»

«Да я из нас двоих один разумный!» - терпение Индржиха лопнуло. – «Я себя не веду, как дитя балованное!» «Дитя балованное?» - взвыл паныч. – «Ты говори, да не заговаривайся, Индро! Помолчал бы лучше! Не надо было тебя с собой брать!» «Вот тут я согласен!» - отозвался Индржих. – «Сидел бы сейчас на мельнице, а не торчал в колодках!» «И кто в этом виноват?» - парировал Птачек. «Поверить не могу!» - выкрикнул Индржих. – «Решил на меня всю вину свалить?! Это ты в драку полез! Надо было меня послушать и успокоиться!» «И позволить ему меня оскорблять?» - подобное не укладывалось у паныча в голове. – «Как бы не так! Да если бы не я, мы в эту корчму и не попали бы. Мы с самого начала были в дерьме, потому что тебе вздумалось из себя рыцаря в сверкающих подштанниках строить и девок в беде спасать».

«Ты хочешь на меня все свалить?» - Индржих ушам своим не верил. – «Вот так вот?» «А кого же еще винить?» - огрызнулся Ян. – «Ты ведь деревенщина простая и понятия не имеешь, как устроен мир!» «А наш паныч молодой все на свете знает?» - ядовито осведомился Индржих. – «Ты только неделю назад у дяди из-под крыла выпорхнул. Все, что тебе о мире ведомо, это что корчма в Ратае зеленым покрашена!»

«Ты у меня уже в печенках сидишь!» - взорвался Птачек. – «Ты и твои... нравоучения! Ты должен был следить, чтобы все шло как надо. И чем все обернулось? Это мне пришлось твою шкуру спасать! Никакой от тебя пользы. Ты даже за своей шавкой уследить не смог!» «Довольно!» - Индржих был не намерен терпеть пустопорожние обвинения. – «Неужто сам не видишь, какую на меня напраслину возводишь? Я для тебя из кожи вон лезу, терплю твои идиотские прихоти, а что в ответ получаю? Оскорбления да обвинения! Ты с самого начала вел себя так, будто мы на каком-то панском выезде. Ничего тебя не волновало, кроме шлюх да выпивки! Ты прекрасно знаешь: это ты виноват, что мы в засаду попали! Просто отбрыкиваешься, чтобы этого не признавать! Я не ты, я в рубашке не родился, но я это послание сумел бы передать! Потому что я человек ответственный и знаю, как вести себя так, чтобы не опозориться. Так, чтобы родители мной гордились!» «Ты про каких родителей? Про Радцига?» - уточнил Ян. «Хотя бы и про Радцига!» - выпалил Индржих. – «А вот тобой никто гордиться не станет, Птачек! Никто!»

Замолчали. Больше сказать друг другу им было него.

Всю ночь провели Ян и Индржих в колодцах, и лишь поутру страж освободил их, велев больше не бузить, а лучше – убираться прочь, обещав, что, если еще раз увидит окрест, - непременно спустит шкуру.

Через деревню пронеслись конники, возглавляемые паном Отто из Бергова, и Птачек тихо выругался, проводив их тоскливым взглядом.

«Что будем делать?» - обратился к панычу Индржих. «Что твоя душенька пожелает», - едко отозвался тот, ибо обида его, похоже, ничуть не уменьшилась. – «Мешки таскай или сральник копай. Я сам о себе позабочусь. Повидаю пана Бергова на свадьбе».

Паныч затрусил прочь по дороге, и вскоре скрылся из глаз. Индржих сплюнул, покачал головой, пробормотав: «И без тебя Барбоса своего найду. Тоже мне, важная птица из Пиркштайна».

Индржих задержался ненадолго в Тросковице, дабы осмотреться да узнать, о чем судачит люд.

Свел он знакомство с писарем Гайблом, и поведал тот Индржиху легенду о доспехах пана Брунцвика. «Ежели коротко, то по слухам тут спрятаны доспехи древнего богемского князя, ждут, когда доблестный рыцарь их сыщет», - усмехался писарь. – «Я-то, конечно, в это не верю. Я человек ученый! Но ты удивишься, когда узнаешь, сколько дуралеев их ищут». «И кем он был, этот Брунцвик?» - заинтересовался Индржих. «Прославленным чешским князем, он нам льва на герб добыл!» - отвечал Гайбл, и голос его дрожал от напускной гордости.

«Правда?» - удивился Индржих. – «А чего я о нем никогда не слышал?» «Потому, что его никогда и не было!» - доходчиво пояснил писарь. – «Князь Владислав Второй нам на герб льва добыл за помощь императору Фридриху Первому, по прозвищу Барбаросса. Так что Брунцвик – всего лишь легенда! Но уж больно красивая, к слову. Как я уже упомянул, Брунцвик был доблестным богемским князем. Жил он в те времена, когда в нашей стране на гербе орлица была, но ему этого мало казалось. Поэтому он решил отправиться странствовать, могучего зверя на герб добыть. Жене стремление мужа по нраву не шибко пришлось. Ее Людмилой звали, уж она сколько раз Брунцвику в ноги падала, чтобы дома остался, но так и не уговорила. А он уж больно ее любил. Взял у нее кольцо и наказал семь лет его ждать, ежели никто за этот срок не явится и кольцо ей не покажет. А коли он через семь лет не воротится, то уж никогда не воротится».

«А дальше что было?» - выдохнул Индржих, и продолжил Гайбл: «Дружина Брунцвика в море отправилась, но недалеко они ушли. Их заманил таинственный янтарный остров, от которого ни один корабль уйти не мог. Шло время, все спутники Брунцвика с голоду померли, один он остался. И прознал, что раз в год на остров прилетает на охоту грозная птица Нох. И вот, как пришло время, мудрый рыцарь обернулся в шкуру своего коня, а когда птица прилетела, приняла его за добычу и прочь унесла. Так Брунцвик дальше отправился, и после долгих скитаний зрел он нечто доселе невиданное: битву меж львом и девятиглавым драконом! И, как думаешь, что Брунцвик тогда сделал?»

«Ну, коли про герб нашей страны разговор зашел, сдается мне, он льву помог, так?» - предположил Индржих. «Умно!» - одобрительно кивнул писарь. – «Брунцвик бросился на выручку льву, и вместе они дракона одолели! И с той поры стали верными спутниками. Лев его даже всю дорогу до Богемии сопровождал!.. Вот токмо по времени Брунцвик припозднился. Ровнехонько семь лет прошло с того дня, как он в путь снарядился. Его жена Людмила честно всем ухажерам на дверь указывала, а тут замуж собралась. Но на свадебном пиру Брунцвик умудрился ей в кубок кольцо бросить, так что все обошлось. Брунцвику радость, а новому жениху Людмилы – печаль. Но лев его живо угомонил».

«Откуда доспехи Брунцвика взялись?» - поинтересовался Индржих. «Говорят, что Иржи, Лев из Вартенберга, их привез», - отвечал Гайбл. – «Он был племянником пана Ченека из Вартенберга, что Троски выстроил. Этот Иржи много времени с королем Вацлавом проводил. Подозрительно много времени, ежели ты меня понял. Говорят, как-то из королевского зверинца лев убег. И тот Иржи голыми руками его одолел и еще живого к ногам короля положил. В награду Вацлав даровал юному пану из Вартенберга имя Лев и доспехи его предка, князя Брунцвика. Вот только пан Иржи недолго дарам радовался. Подхватил чуму на иноземном турнире и помер по дороге назад к своему королю. К слову, когда гостил у своего дяди здесь, в Тросках. Само собой, король доспехи вернуть пожелал, но пан Ченек отдавать не хотел, но свое наследное право ссылался. Вацлав уж готов был Троски осадить, но, на счастье, пан Ченек вконец разорился и продал королю все Троски вместе с доспехами».

«Ченек разорился? И как же?» - допытывался Индржих. «Да вот пока Троски отстраивал!» - пояснил писарь. – «Замок, ясен пень, впечатляет, но для шляхтича расходы непомерные! Даже королю такая громадина в тягость». «Ну, ежели король так доспехами Брунцвика дорожил, чего он их тут оставил?» - недоумевал юноша, и Гайбл развел руками: «А что ему еще оставалось, друже? Он же те доспехи так и не нашел! Пан Ченек был хитер, что твоя лиса. Доспехи-то он тут оставил, да никому не сказал, где. Говорят, он их так спрятал, что только истинный рыцарь сыскать может. Все части по разным местам. Такие у нас легенды ходят. Но кто знает, есть ли в них хоть доля правды».

Рассказывал Гайбл о том, что оставил пан Ченек загадку, и испытание сие должен пройти тот, кто до доспехов охочий. «Старуху и деву оставь подле врат, и в полночь ступай, нетерпеньем объят», - нараспев произнес писарь. – «Коль скоро меж каменных башен пройдешь, в холодных пещерах награду найдешь. Далее зал лесных королей, что прячутся в сени от взоров людей. Два каменных стража стоят высоко, и здесь ты свой дар отыщешь легко. Глубокая ниша, где властвуют тени, там перед Богом преклонишь колени. Коль острые скалы тебе не помеха, там и увидишь сияние доспехов».

Индржих поблагодарил писца, размышляя над прозвучавшей загадкой. Быть может, как освоится он в сопредельных землях, сумеет разгадать ее и отыскать овеянные легендами доспехи пана Брунцвика?..

Первым делом вознамерился Индржих попытаться разыскать своего исчезнувшего пса, Барбоса. Покинув селение, выступил он на запад – к утесу, на котором видел псину в последний раз. Барбоса окрест не оказалось, и юноша заглянул в хижину Божены, поинтересовался, не видала ли та бедолагу Барбоса. «Будь я собакой, я бы пошла туда, где есть, что пожрать», - заявила травница. – «Тут вокруг пруда рыбаки собираются, а в корчме каждый день выбрасывают объедки».

Поблагодарив добрую женщину, Индржих устремился к деревушке Желеев, где поинтересовался у местного корчмаря, не видал ли тот одинокого пса. Корчмарь советовал парню навестить пастуха Здибрада, коий пасет свою отару на Копанине – равнине к западу от Тросок. Рассказывал пастух, что в последнее время волки его донимают наряду с дикими псами; быть может, прибился к стае одичавший Барбос?..

Индржих заглянул на стоянку Здибрада, перебил волков, рыщущих окрест, но Барбоса среди хищников не оказалось. Пастух предложил юноше наведаться к местному ловчему, Войславу, домишко которого – недалеко, прямо на скале над Вежицким прудом.

Вот только Войслав – по словам супруги – ушел в лес, и уже довольно давно. Выступив по следам ловчего, Индржих обнаружил того на дереве, рыскали близ коего волки. Парень перебил тех, и Войслав спрыгнул вниз, но, будучи изрядно пьян, подвергнул себе лодыжку.

Вздохнув, Индржих поволок ловчего к его стоянке близ северной оконечности пруда, а после полдня потратил, разыскивая коня Войслава, Пепека, умыкнули которого дичекрады. Покончив с лиходеями, Индржих привел познавшего немало злоключений ловчего домой.

Что касается Барбоса, то Войслав предложил Индржиху поискать пса в волчьей стае, бесчинствующей в окрестностях Семина – в лесу и в скалах над прудом. Возможно, именно там и отыщется дворняга...

Наконец, удача улыбнулась Индржиху, и отыскал он верного пса... близ волчьего логова. Со свирепыми хищниками юноша и Барбос покончили, и, радуясь счастливому воссоединению, отправились в деревушку Тахов, проживал в которого кузнец Радован.

Удостоверившись в том, что Индржих, назвавшийся «сыном коваля», действительно знает кузнечное дело, Радован признался, что собирается выковать меч в подарок панычу Семину. Индржиха же просил кузнец об услуге: наведаться в Семин да разузнать, где сгинули двое его работников, Вашек и Францек, вместе с полным возом товара.

Так, Индржих покинул Тахов, выступив по проселочной дороге, проходящей через Тросковице, на юг, к Семину. Заглянул в крепость Семина у деревушки, обнаружив во внутреннем дворе предающихся обильным возлияниям молодых людей. Один из молодчиков, Юрко, сразу же полез задираться, но несколько зуботычин охладили пыл наглеца.

Во двор по лестнице спустился сотник по прозвищу Коряга, недовольно поморщился, ибо вызывающее поведение моравских родичей молодого паныча, прибывших на свадьбу, откровенно претило. Индржиха сотник сопроводил в покои пана Яна Семина, и поведал юноша о том, что кузнец Радован отрядил его на поиски пропавшего вместе с людьми воза.

«Что?! Но ведь сюда они не добрались!» - воскликнул Семин, обратился к сотнику: «Груз с того воза мне нужен, так что седлай свою старую клячу и едем на поиски. Мне все равно надо подышать свежим воздухом».

Сотник предложил пану и Индржиха взять в поездку. Тот не возражал, советовал парню заглянуть на конный завод близ крепости и прикупить у конюха по сдельной цене кобылку. Что тот и сделал.

Вскоре трое покинули крепость верхом, устремившись по траку на север, к Тросковице. «Что об этом думаешь, сотник?» - спрашивал пан Корягу по пути. «Знаю, пан, ты велел не торопиться с выводами, но само ж напрашивается», - отвечал тот. – «Промышляет тут кто-то, пан». «Знаю я, кто тут промышляет...» - проворчал Семин. – «Юрко в погребах наших. Опять вино все вышло. Знал я, что эта свадьба недешевой выйдет, но этак они все соки из меня высосут! А рихтарж, невестин отец? Из камня и то воды больше выжмешь, чем из него денег. Он, верно, думает, раз я знатного рода, так золотыми яйцами сру. Хотя денег-то у него поболе, чем у меня будет».

«Такие уж времена, пан», - сочувственно вздыхал сотник. – «Но Юрко этот... Зарвался он». «Знаешь же этих моравских», - поморщился пан. – «Это у них в крови». «Да, я заметил», - согласился Коряга. – «Но больно много от него становится хлопот, и от дружков его. Индро наш не успел во двор войти, как они на него накинулись! Индро, правда, Юрко как следует вломил».

Семин одобрительно покивал, и, углядев близ дороги заброшенный загон для свиней, предложил Индржиху небольшой поединок – на дубинках. Парень волю пана почтил...

Поединком оба остались довольны, и вскоре продолжили путь к Тросковице. До селения добрались они безо всяких приключений, но воз на тракте так и не обнаружили. Спешились, провели коней к корыту с водой. Семин просил Индржиха навестить рихтаржа в ратуше, поспрашивать, не видал ли тот чего. Но строго-настрого наказал не упоминать о том, что остаются в Тросковице пан Семин со своим сотником, ведь, узнав об этом, рихтарж непременно начнет докучать шляхтичу, с которым собирается породниться.

Заглянув в ратушу, поведал Индржих рихтаржу о пропаже воза кузнеца – да еще и с работниками! «Видел я их», - закивал Дрозд. – «Несколько дней назад. Солнце к закату шло, когда они через село гнали. Аж мешки с углем порастеряли!» «А куда они направлялись?» - уточнил Индржих. «На восток, в сторону Аполены и дороги в Йичин», - отвечал рихтарж. – «А ты их разыскиваешь?» «Да, разыскиваю», - подтвердил парень, и Дрозд кивнул: «Это хорошо! Я слышал, в том возу были товары для пана Семина. А у меня с этой свадьбой и так дел по горло, только новых забот не хватало».

Поблагодарив рихтаржа за сведения, Индржих покинул ратушу, передал ожидающим его пану и сотнику то, что удалось выяснить. Вновь оседлав коней, трое вывели их на дорогу, ведущую на восток, к Йичину, гадая, что заставило работяг так поступить.

По пути сокрушался Ян Семин о том, что времена нынче странные настали: простолюдины богатеют, хоромы себе в Кутна-Горе возводят, а шляхта в нищете прозябает. «Все дело в том, что финансовая ситуация изменилась, пан Семин», - не преминул блеснуть знанием Индржих. – «У горожан теперь больше прав, и они умело ими пользуются. Их деньги работают! Им принадлежат лавки, бани, таверны, мельницы... А шляхтичи сидят и ждут, пока им Ярин с Кудыкиной Горы три гроша податей на святого Гавла заплатит». «А ведь ты прав, парень!» - рассмеялся пан, ничуть не обидевшись. – «Только в наши дни у Ярина и трех грошей-то не наберется!.. Ничего этого не случилось бы, будь у нас король! Настоящий король, а не Вацлав с Сигизмундом. Там, где нет правителя с крепкой рукой, все идет наперекосяк».

Вскоре достигли трое Аполены – скалистой местности к востоку от Тросковице. Вилось здесь множество тропинок меж скальных отрогов, соединяющих пещеры, с давних времен служившие прибежищем для изгоев, беглецов да жителей деревень, искавших укрытия от приближающихся армий.

Близ тропы обнаружили трое брошенный воз, закрытый древесными ветками; кто-то пытался спрятать его. Вот только товара на возу не оказалось... Наверняка лиходеи весь груз в скалы утащили!..

Пан Семин, сотник Коряга и Индржих углубились в горы... когда донеслись до них голоса. Крадучись, парень устремился в направлении, откуда раздавались они, заметил у костра трех вооруженных бродяг. Похоже, дозорные...

Атаковав, Индржих и спутники его прикончили разбойников, продолжили поиски средь скал. Заметили чуть поодаль они еще один лагерь лиходеев, притаились средь валунов, прислушались. Набольший головорезов нависал над струхнувшими работниками кузнеца, рычал о том, что, несмотря на то что воз пригнали, собирались те его надуть.

«На переговоры пойдем», - шепнул пан Индржиху, и, велев сотнику оставаться в укрытии, выступил из-за валунов, и, ступив в лагерь, обратился к бандитам: «Спасибо, что приглядели за моим имуществом, господа, но теперь я хочу получить его обратно. Отдайте все – и можете гулять». «А-а, видать, пан из Семина», - глаза набольшего шайки недобро сузились. – «Все вернем, даже не сомневайся. Только попроси повежливее, ага?.. Хотя... а давай иначе поступим? Отложи оружие, поболтаем, как культурные люди. Я ж не хочу местных панов убивать. Мне только денежки ваши нужны».

Смекнув, что пытается раубриттер занять позицию для боя, Коряга взвел арбалет, выстрелил в одного из головорезов, подступавшего к пану. Индржих и Ян Семин выхватили мечи, ринулись на лиходеев...

В сумятице боя один из работников кузнеца, Вашек, бросился в скалы, но Индржих, успев покончить с противниками, бросился следом, настиг, заставил вернуться к лагерю, остывали в котором ныне мертвые тела разбойников. Глава тех, Рудый, просил пана о пощаде, и тот сохранил ему жизнь, собираясь потолковать с негодяем по возвращении в Семин.

...Связав троим пленникам – раубриттеру Рудому и заметно приунывшим работникам кузнеца - руки, Коряга сопроводил их к возу; туда же Индржих погрузил означившийся в лагере груз, предназначавшийся Семину. Коряга впряг в груженый воз коня, и тот потянул за собой повозку на тропу, ведущую из Аполены к западным весям.

Так, пан и сотник его направились к родному селению, радуясь, что предприятие их успешно завершилось. Индржих сопровождал воз до Тросковице, а затем свернул на север, к Тахову, дабы поведать Радовану о том, что сталось с его работниками.

Индржих в подробностях поведал кузнецу о произошедшем в скалах Аполены, поинтересовался, нет ли у того еще работы для него. «Свадьба паныча Семина все ближе», - вздохнул Радован. – «У меня уже голова кругом идет. Слушай... Ты когда в Тросковице был, видал, небось, Агнешку, рихтаржеву дочку? Какова она из себя?» «Это ж ее паныч в жены берет?» - озадачился Индржих, подобного вопроса не ожидавший. – «А мне с чего на нее заглядываться?» «Ты мне зубы не заговаривай», - усмехнулся кузнец. – «На нее и статуя святого загляделась бы! Хотя лицо, конечно, не главное... Язык у нее такой острый, что мне нашего паныча даже малость жалко... А тебя, парень, на Сазаве никакая девица не дожидается?»

«А как же», - вздохнул Индржих. – «Надеюсь, еще подождет. Терезой ее звать, у ее дяди мельница под Ратае». «Девица с мельницы?» - всполошился кузнец. – «Ты таких остерегайся, парень. Они с чертями знакомство водят. А свадьба – это не шутки! Ты не невесту в дом берешь, а все ее семейство! Тут уж показать надобно, чего ты стоишь! Особливо если ты пан вельможный... Пан Семин хочет, чтобы сыну в свадьбе выковали особенный меч».

«Так чего же мы ждем?!» - воскликнул Индржих. – «Принимаемся за работу?» «Тише ты!» - одернул парня Радован. – «Такой не из любой стали скуешь. Все нужно сделать по высшему разряду!» «У нас нет на такой меч сварной стали, верно?» - приуныл Индржих. «Да, стали такой нет», - подтвердил коваль, - «но я уже все придумал. Живет в Аполене отшельник один, именем Амброж. Сказывают, что он бился с язычниками в далекой Андалузии! А еще – что видали у него любопытный сломанный меч... И, судя по описанию, у нашего отшельника хранится толедский клинок!»

«Из сварной испанской стали?» - поразился Индржих. – «Да это ж самое то для меча!» «Но есть загвоздка...» - вздохнул Радован. – «Говорят, что Амброж в последнее время сам не свой. Раньше к нему люди отовсюду приходили за исцелением. А теперь он никого не принимает. Поговаривают даже, что он сделку с дьяволом заключил! И были еще странности... В корчме судачили про... видения какие-то. Но это все, что я слыхал».

Покинув Тахов, Индржих вернулся в Тросковице, где расспросил об отшельнике хозяйку корчмы, Бету. Та всполошилась, перекрестилась, заверяя парня в том, что отшельник дьяволу душу продал. «Что-то мне... не больно в этом верится», - признался Индржих. «Тогда с чего вдруг бесовские духи стали повсюду в Аполене появляться?» - возразила Бета. – «Дьявольщина это, точно говорю!» «А что, за священником в замок не посылали?» - уточнила Индржих на всякий случай, и корчемница отмахнулась: «Еще чего! Рихтарж Дрозд хочет, чтобы все тихо было... А вчера заходили сюда четверо чужаков. Сели в углу, а как о видениях люд заговорил, так сразу уши навострили. С виду монахами казались, да только под рясами у них кинжалы спрятаны были. Сама видала! Говорю тебе: что-то с этим Амброжем нечисто».

Индржих расспросил Бету подробнее о том, что ведомо ей. Поведала женщина, что о видении говорил местный пастух, Шафаржик, - мол, прибежал среди ночи в деревню с криком о том, что видел в Аполене всадника из преисподней. А на другую ночь жена аптекаря, Герта, заметила того под обрывом у дороги на Тахов – там, где примирительный крест стоит, и накренился он на следующий день...

Что касается отшельника, то – по словам Беты – прежде тот мирян принимал, кои к нему за лечебными травами ходили. А недавно помирать собрался, лежал – встать не мог... Но оправился, и ныне всех, кто приходит к нему, отсылает прочь. Шептались селяне, что продал Амброж душу дьяволу за выздоровление.

Пастуха Шафаржика Индржих отыскал у овчарни на лугу, за тросковицким кладбищем, а после расспросил и Герту в Тросковице. Оба оставались перепуганы, и лепетали о всаднике на черном, как смоль коне. Поняв, что мало-мальски вразумительного рассказа от них не добьется, Индржих направился к месту, где был установлен у дороги на Тахов примирительный крест... обнаружил закопанный под ним мешок. Означились в оном гроши, черный плащ с изображенным на нем красным крестом, книга – «Хроники рыцарей Креста», а также два документа: указ о назначении Амброжа распорядителем рыцарского ордена Креста с красной звездой, и письмо о пожаре в комтурстве.

Как следовало из письма, устроившие пожар в госпитале Святого Франциска желают сместить велмистра. «Доминиканцы из инквизиции по твоему следу идут», - значилось в письме, - «и от епископа нам боле помощи не видать». Быть может, сии трагические события и вынудили брата Амброжа удалиться от мира и стать отшельником?.. Пожалуй, эти вопросы следует задать ему самому...

Углубившись в скалы Аполены, заметил Индржих загон, оставался в котором вороной конь. Чуть позже разыскал парень отшельника, и, пристально глядя тому в глаза, поведал о том, что удалось обнаружить ему под примирительным крестом.

«Я не Амброж», - устало вздохнул отшельник, поняв, что отпираться бессмысленно. – «Настоящий Амброж умер... Я Конрад, рыцарь ордена Креста с красной звездой». «Как умер Амброж?» - поинтересовался Индржих, и отвечал Конрад: «Он был старик. Увы, когда я его нашел, он уже был на пороге смерти». «И ты не имел к этому отношения?» - с подозрением осведомился юноша. «Конечно, нет!» - возмутился Конрад. – «Амброж был мне другом! Я знал его двенадцать лет. Он был мне добрым братом и превосходным учителем».

«Амброж был членом вашего ордена?» - спрашивал Индржих. «Не просто членом», - покачал головой Конрад. – «Он был распорядителем, вторым оффицием после велмистра! Он многие годы служил ордену, пока не повздорил с Пражским капитулом и инквизицией. Тогда ему пришлось скрыться. Я один знал, где его искать. Но я опоздал... Все, что он успел сделать, это передать мне свою последнюю просьбу. Он хотел, чтобы я нашел тайник под примирительным крестом, где он закопал свое прошлое. Он чувствовал, что умирает. И хотел, чтобы я помог ему уладить земные дела. А еще он хотел напоследок почувствовать в своей руке меч. Той же ночью я отправился к его тайнику, но, когда вернулся, Амброж уже умер. Я установил меч на его могиле вместо креста».

Конрад обещал поведать Индржиху о том, где похоронен Амброж, если тот исполнит последнюю просьбу усопшего – и передаст нательный крест проживающей в Тросковице старой вдове, Маркете. «Скажи ей в точности так», - молвил Конрад, отдавая крест Индржиху. – «’Маркета, Амброж прощает тебя. Но ты должна поступить с его братом по-христиански’».

...Вдову Индржих отыскал на деревенском погосте. Протянув ей крест, озвучил он последнее послание усопшего отшельника, и Маркета побледнела как полотно, перекрестилась.

«Столько лет...» - выдавила женщина. – «Я уже отчаялась... Я так это себе и не простила... Я совершила страшный грех!» Маркета молила Индржиха о помощи, и тот заверил вдову: конечно, он поможет ей... но лишь после того, как услышит объяснение. «Это мое проклятие...» - изрекла Маркета. – «Я никому о нем не говорила... Дело в том, что здесь, на кладбище есть бедная душа, которая томится без искупления, вот уже долгие годы...»

«Ты говоришь о брате Амброжа», - догадался юноша, и Маркета кивнула: «Его звали Ян. Он похоронен не на кладбище, без отпевания. Он лежит так уже тридцать лет!.. Мы знали друг друга с детства. Ян любил меня. Вот только... я выбрала его друга, Вашека... Он не смог этого снести и однажды вечером подкараулил Вашека». «И Вашек... его убил?» - уточнил Индржих. «Это был несчастный случай!» - воскликнула Маркета. – «Они повздорили... Ян первым выхватил меч, и Вашеку пришлось защищаться. Видимо, пока дрались, они подошли к краю обрыва, и... Ян сорвался вниз. Когда Яна нашли под обрывом, все решили, что он наложил на себя руки. Один только брат его отказался в это верить».

«Стало быть, примирительный крест... установлен в память о Яне?» - спрашивал Индржих. «Это его брат Амброж сказал поставить крест», - подтвердила женщина, после чего попросила юношу похоронить усопшего по-христиански, на погосте... подле Вашека.

Останки Яна были закопаны за оградой кладбища, под розовым кустом. Индржих исполнил просьбу старой вдовы, и, перезахоронив останки, прочел над свежей могилой молитву, а Маркета высказала надежду на то, что помирятся Ян и Вашек – пусть и на том свете. В знак благословления сего примирения возложил Индржих на могилу крест Амброжа.

Простившись с Маркетой, душу которой оставило, наконец, тяжкое бремя, вернулся Индржих к горному обиталищу отшельника... осаждали кое рыцари, на плащах которых алели кресты. Приближаться к хижине опасались воины, ибо противник их был вооружен арбалетом, и одно из рыцарей уже успел отправить на тот свет.

«Человек, живущий в хижине – самозванец!» - крикнул один из них опешившему Индржиху. – «Его имя Конрад, и он душегуб и обманщик! Инквизиция подкупила его, чтобы убить в Праге нашего велмистра Зденека. К счастью, Бог не дал ему совершить это преступление, но он убил двоих наших братьев, когда те пытались его задержать!»

Индржих обещал рыцарям, что отвлечет Конрада разговором; на самом же деле желал услышать его версию событий. Так, юноша приблизился к хижине, держа руки на виду, и, когда опустил Конрад арбалет, поинтересовался: что, собственно, происходит?

«У меня были доказательства, что велмистр Зденек в сговоре с Пражским капитулом предали орден», - пояснил Конрад. – «Но злодеем выставили меня! Проклятая инквизиция... Сперва они изгнали Амброжа, а теперь и меня...»

Индржих встал на сторону Конрада, и покончили они с ринувшимися в атаку рыцарями Креста. Верный данному слову, Конрад поведал своему спасителю о том, где находится могила Амброжа, и, проследовав в означенном направлении, юноша обнаружил искомый меч, коий не замедлил по возвращении в Тахов передать кузнецу Радовану.

Последний предложил Индржиху перековать клинок, на что тот с радостью согласился, и вскоре явил Радовану меч из толедской стали – прекрасный свадебный подарок для юного паныча. Впечатленный, кузнец обещал взять с собой Индржиха на свадьбу, оставались до которой считанные дни...

...Освоившись в окрестностях Тросок, приступил Индржих к поискам доспехов пана Брунцвика. Загадку, сказанную ему писарем Гайблом, удалось разгадать, когда узнал парень о том, что «старухой» и «девой» именуют башки замка Тросок.

Так, в горах к северу крепости означилось ущелье, обнаружил Индржих в котором тайник с латными перчатками и нарисованные углем карты, отмечены на которых были места, где спрятаны иные части доспехов. В последующие дни удалось Индржиху отыскать шлем, пластинчатые поножи, латные наплечники, меч и украшенный львом панцирь. Отныне щеголял юноша в полном комплекте легендарных доспехов, и посему был несказанно горд!..

...В день свадьбы Радован и Индржих прибыли в крепость пана Семина. Хозяин приветствовал их у ворот, пожаловался на собравшихся снаружи нищих. Индржих первым делом поинтересовался, прибыл ли на свадьбу пан Бергов, но Семин покачал головой: «Пока Бергова покамест нет, но камергер Ульрих уверяет, что он вот-вот прибудет».

Ожидая начала церемонии, Индржих примкнул к гуляниям, начавшимся во дворе панской крепости. Свел он знакомство с братом невесты, Святоплуком, поучаствовал в турнире по игре в карты, затеянном рихтаржем Дроздом, а также в турнире по борьбе, куда позвал его сотник Коряга. Выставленные столы ломились от снеди и выпивки, и гости с окрестных сел ни в чем себе не отказывали.

Замирился Индржих с Юрко и иными моравцами, принеся им из подвала ядреной сливовицы, приглядел за охочим до спиртного ловчим Войславом, не позволив тому глаза залить, а даже тайком вынес немного еды нищим у ворот, просив тех убраться восвояси и не докучать пану.

Разыскал Индржиха встревоженный донельзя кузнец, поведав, что меч, в подарок назначенный, кто-то умыкнул. По словам Радована, крутился подле него незнакомый юнец в желтом. Индржих тяжело вздохнул, обещал отчаявшемуся ковалю, что непременно клинок разыщет.

«Юнцом в желтом» оказался никто иной, как пан Ян Птачек, которого Индржих застал на сеновале с некоей девицей. «И как я только не догадался!» - воскликнул он, всплеснув руками. – «Где смута, там и пан Птачек недалече». «Чего тебе, Индржих?» - раздраженно отозвался паныч. – «Не видишь, занят я сейчас?» «Кузнец Радован потерял меч, который в подарок кузнецу ковал...» - со значением произнес Индржих. «Вот это хреново, прости, Господи», - отозвался Птачек. – «Но меня это не удивляет – он его каждому встречному под нос пихал, мол, лучше во всей округе не сыскать...»

«Значит, ты его скрал?» - потребовал ответа Индржих. «Да как ты смеешь?» - возмутился Ян. – «Это все рихтаржев сынок, Святоплук. Я его видел. Кузнец в нужник шел, а меч снаружи оставил... Дубина! Сватек давно на него глаз положил, а тут такой случай представился». «Ладно...» - проворчал Индржих. – «Поверю тебе на слово и попытаюсь меч сыскать». «Наконец-то образумился», - вздохнул паныч с облегчением. – «И, Индржих... только не обосрись. Нам надо с паном Берговом потолковать».

Струхнувший Святоплук признался Индржиху, что бросил меч в заводь у замковых стен. Клинок парень вернул Радовану, и тот божился, что боле глаз с подарка не спустит.

К началу церемонии пан Отто Бергов так и не прибыл – и люди, которых послал за ним камергер Ульрих, не вернулись. Священник благословил Агнешку и Ольдржиха, соединив молодых священными узами брака. Двое поклялись друг другу в любви и верности, и священник нарек их мужем и женой.

По завершении свадебной церемонии гуляния продолжились, но Индржих совсем пал духом. Долго стоял он на крепостной стене, отрешенно созерцая далекий замок, Троски. Все оказалось впустую, и вернулись они к тому, с чего начинали...

Смеркалось; первые звезды зажглись на небе. Юноша спустился во двор, дабы поздравить молодых и, наконец, откланяться. Причин задерживаться здесь он боле не видел...

Агнешку Индржих отыскал в подвале; девушка, рыдала, закрыв лицо руками. «Это все Ольдржих!» - воскликнула она, не переставая всхлипывать. – «Он просто взял и исчез! Стоило нам обжениться, как его унесла нелегкая!» «Но почему?» - растерялся Индржих. – «Вы вдвоем такие радостные были».

«Я надеялась, что после свадьбы он остепенится, дома осядет, а не будет постоянно в разъездах», - делилась Агнешка. – «Глупая я курица!» «Но что такого срочного случилось, что до утра не подождать?» - спрашивал Индржих. «Не знаю я!» - отмахнулась девушка. – «Он мне не сказал. Но он часто в спешке уезжает. Иногда вечером возвращается, иногда несколько дней его нету. И говорить об этом он не хочет».

«Я слышал, он специально торопился завершить церемонию», - припомнил Индржих. «Все хотели дождаться пана Отто из Бергова – он должен был почетным гостем стать», - рассказывала Агнешка сквозь слезы. – «Но Ольдржих весь день был как на иголках, особенно после того, как гонец приехал. Он совсем терпение потерял и сказал, что хочет начать немедленно». «Что за гонец?» - насторожился Индржих. «Просто всадник, панских гербов я не видела», - отвечала ему Агнешка. – «Прискакал, о чем-то пошептался с Ольдржихом – и отправился восвояси. А как закончилась церемония, ускакал и Ольдржих».

Ильдржих утешал девушку, убеждая в том, что супруг ее вернется... когда в подвал заглянул один из подвыпивших селян. Заметив Индржиха подле молодой, он исполнился самых худших подозрений, и, схватив парня за шкирку, выволок его во двор, бросил на землю, принялся лупить, вопя что-то о недостойных посягательствах чужака на честь молодой.

Птачек налетел на селянина, ударил кулаком в лицо, протянул руку Индржиха, помогая подняться на ноги. «Кто-то возжелал жену соседа, как я погляжу?» - осклабился паныч. – «Не то, чтобы я винил тебя в этом, но... мог бы дождаться, когда все разойдутся...»

Во внутреннем дворе крепости началась драка, и множество гостей приняли участие в забаве, радуясь возможности кулаками помахать...

Ульрих велел замковым стражам схватить двоих зачинщиков, бросить их в темницу Тросок... и те поспешили исполнить волю камергера...

За несколько дней до описанных событий паны Гануш и Радциг навестили в Ужице былого священника Богуту, чрезмерно охочего до девок и выпивки.

«Нам надобно поговорить», - вымолвил Радциг, переступая порог избы, и Богута полюбопытствовал: «Что привело вас в мою скромную обитель, панове?» «Я слыхал, тебя из твоей скромной обители вышвырнули», - не сдержался Гануш, коему претило находиться здесь. «И кому я за это поклониться в пояс должен?» - едко осведомился Богута. – «Это же не твоих рук дело, правда, Гануш?» «Поклониться ты только сам себе можешь, Богута», - бросил Гануш, не скрывая презрения. – «Если бы не жил ты, как животное, то и не жалел бы сейчас». «Ну, тут ты ошибку делаешь», - покачал головой Богута. – «Я ни о чем не жалею».

«И не пожалеешь, если нас сейчас выслушаешь», - вступил в разговор Радциг. – «У нас для тебя... тайное поручение. Знаешь ли ты о поручении пана Птачека?» «Да, кое-что слышал», - кивнул Богута. – «Куда ты его там отправил? В Троски?» «Да, в замок пана Отто из Бергова», - подтвердил Радциг. «Коронного камергера Бергова?» - поразился Богута. – «Который из Панского союза?»

«Вот уже не думал, что тебе такое известно», - протянул Гануш, и не удержался, съязвил Богута: «Это меня как раз не удивляет. А еще мне ведомо, что до Тросок три дня езды». «Два дня, если погода хорошая», - поправил его Радциг. «Выходит, молодой пан вернуться должен был, так?» - Богута начал смекать, к чему ведут незваные гости. «Должен был», - подтвердил Радциг. – «Но не вернулся». «А от меня ты хочешь, чтобы я разузнал, где он и что с ним?» - прямо вопросил Богута, и Радциг утвердительно кивнул: «Именно так. Поедешь в Троски и выяснишь, не приключилось ли с ним что».

«А почему Индржиха за ним не отправить?» - озадачился Богута. – «Он, вроде, всегда тебе верно служил». «Вот именно», - вздохнул Радциг. – «Потому-то он сразу с Птачеком и поехал». «Выходит, все серьезнее, чем я думал...» - протянул Богута, хмурясь, после чего подтвердил панам: исполнит поручение он в лучшем виде!

В путь Богута готов был отправиться немедленно...

Индржих и Птачек томились в темнице Тросок, ожидая, когда судьба их решится. Настроение у них было подавленное. За учиненную драку на панской свадьбе колодками вряд ли отделаются, оба это понимали...

Паныч какое-то время орал, требуя выпустить их, но, когда остались стражи глухи к его воплям, сник, и, поколебавшись, признался Индржиху: «Хотел сказать... ну... я рад тебя снова увидеть». «Да что я?» - не сдержался Индржих. – «От меня одна польза – навоз таскать. Это ты у нас великий воеватель...» «Воитель!» - поправил его паныч. – «Но... я был дурак, когда так думал. Глупость это была – но теперь я тут сижу, потому что воителя из себя изображал. И тебя с собой затащил». «Ага, так и есть», - подтвердил Индржих, но извинения Яна принял, заключив: «Что было, то быльем поросло. Верно, старый друг?»

«Так что... чем ты все это время занимался?» - полюбопытствовал Птачек. «Работал в кузнице в Тахове», - отвечал Индржих. «Повезло тебе, выходит...» - усмехнулся паныч. – «Не пришлось меня ремесло...» «Как сказать...» - протянул Индржих. – «По большей части я то возы пропавшие разыскивал, то по скалам лазил и отшельников искал. Ну а ты что?»

«Да я тоже занимался, чем умею», - пожал плечами Птачек. «Пил, выходит, и по шлюхам ходил?» - съязвил Индржих. «Очень, курва, смешно», - обиделся паныч. – «Охотился я!» «Но где ты взял снаряжение?» - поразился Индржих. – «Мы же в Тросковице нищими бродягами явились». «Голову приложил, дружище!» - заявил Птачек. – «Выдернул нитку покрепче из тех лохмотьев, что на мне были, изготовил силки для дичи. Раз – и наловил зайцев, а потом пошел предлагать их по здешним избам».

«А ловчего, значит, не боялся?» - уточнил Индржих, и Птачек ухмыльнулся: «Этого-то дурня? Я прознал, что он выпить не дурак. Так что по утрам я караулил у его избушки, и коли видел, что он спит после попойки, то отправлялся на охоту. Как-то раз я даже в сарай к нему пробрался и... одолжил лук и колчан со стрелами». «Выходит, ты ко всему еще и вор», - поразился Индржих. – «Боже правый!» «Да хватит тебе!» - отмахнулся паныч. – «Вот уладим наши дела, и я все ему верну».

За дверью камеры послышался шум: стражники обсуждали тяжелое состояние сотника Томаша, которому крепко досталось в схватке с разбойниками. Несмотря на то, что раны затягивались, Томаша снедал сильный жар, а лекарь, как назло, с паном Отто уехал.

«Сотник Томаш! Да!» - встрепенулся Птачек. – «Он нас встретил до того, как мы до пруда дошли. Мы ему письмо показывали!» «Он в горячке валяется, ты же слышал», - урезонил паныча Индржих, но тот, отмахнувшись, бросился к двери, заколотил в нее, крича: «Эй! А ну открывайте, шелудивцы! Мы гонцы из Ратае! Ваш сотник подтвердит!»

Дверь распахнулась, и возникший в проеме стражник ткнул пальцем в сторону Индржиха, молвив: «Ты! Идешь со мной на двор! Камергер говорит, нечего попусту хлеб на тебя переводить. Работенка для тебя имеется». «А... как же я?» - опешил Птачек. – «Мне нужно поговорить с сотником. Срочно!» «С Господом Богом поговоришь, приятель!» - ухмыльнулся стражник, выводя Индржиха из камеры. – «Тебя вздернут за дичекрадство».

Издали донесся глухой удар колокола, и стражник обернулся к панычу: «Слыхал? Этот колокол по тебе звонит, дружок. Еще двенадцать ударов – и придет священник».

Дверь камеры захлопнулась перед носом оставшегося в одиночестве Яна Птачека, и ощутил тот, как душу его поглощает черное отчаяние...

Стражник вывел Индржиха в замковый двор, велев отработать долг – и первым делом перетаскать мешки с углем с увязшего в грязи воза в сарай. Напрасно парень убеждал солдата в том, что они с панычем – действительно гонцы из Ратае, тот и слышать ничего не желал. Быть может, сотник и мог бы подтвердить слова чужаков, да только неведомо, протянет ли он до следующего утра, столь тяжелы раны. «Ночью его перенесли в часовню на самой верхушке ‘Девицы’», - вздыхал стражник, указывая на одну из замковых башен. – «Боюсь, один Бог может ему помочь».

Индржих занялся разгрузкой воза, лихорадочно прикидывая, как выбраться им с Птачеком из передряги, в которую умудрились они угодить. Ведь, когда отзвонит колокол двенадцать раз, Яна возведут на эшафот. Как же помешать сему свершиться?!

Последующие часы пронеслись стремительно. Индржих отчаянно стремился изыскать способ спасти молодого паныча Пиркштайна. Сумел парень прокрасться мимо стражи в часовню на вершине замковой башни, где у кровати мечущегося в бреду Томаша оставалась сестра его, Адела. Она-то и поведала Индржиху о зелье, снимающем жар, готовил кое для брата ее лекарь. Но тот покинул замок вместе с паном, и состояние сотника все ухудшалось. Всеми правдами и неправдами, но сумел Индржих раздобыть целебный отвар... когда колокол пробил в двенадцатый раз...

Стража вывела Птачека из темницы, сопроводила в замковый двор, где мастеровые загодя успели возвести шибеницу. Пред собравшимся людом камергер вещал о разбойниках и всяческом отрепье, коим полнятся нынче дороги, а Птачеку тем временем набросили петлю на шею. Паныч совсем сник – видать, с жизнью простился. «За ущерб, причиненный нашему славному пану Отто из Бергова, он приговаривается к смерти через повешение!» - надрывался камергер.

«Стойте!» - выпалил Индржих, появляясь во дворе; вдвоем с Аделой волокли они Томаша, который и на ногах-то стоять не мог, и неведомо, был ли в трезвом рассудке вовсе. «Вы не вправе казнить этого человека!» - продолжал Индржих, и собравшиеся расступились в стороны, не разумея, что, собственно, происходит. – «Вот, сотник Томаш засвидетельствует, что мы гонцы из Ратае!»

«Господи помилуй, что это еще за нелепица?!» - всплеснул руками Ульрих. «Это правда!» - донеслось с шибеницы возмущенное. – «Я пан Ян Птачек из Пиркштайна!»

Резко обернувшись к стражам, камергер велел тем вершить казнь и не обращать внимания на сотника, который наверняка бредит. Кроме того, приказал Ульрих схватить и Индржиха...

Стражи ретиво бросились исполнять волю камергера... когда раздался звук рога, распахнулись замковые врата, и влетел в них верховой – пан Отто из Бергова. Дворянин тяжело дышал, был донельзя бледен, а правой рукой сжимал левый бок.

«Что здесь происходит?» - зло бросил пан, не ожидавший подобного действа во владениях своих. «Мы тут просто... вешаем...» - запинаясь, выдавил Ульрих.

«Вы не можете его повесить! Он дворянин!» - вновь дал знать о себе Индржих, силясь вырваться из рух удерживающих его стражников. «Это мне решать!» - отрезал пан Отто. – «Приведите его ко мне!»

С этими словами он рухнул с коня, без чувств распластался на земле...

...На следующий день камергер сопроводил Яна Птачека и Индржиха в покои пана Отто. Тот все еще чувствовал себя неважно, двигался с трудом.

«Гонцы из Ратае?» - обернулся он к вошедшим, тяжело опустился в кресло. – «Я все ждал, когда кто-нибудь наконец объявится. Что ж, рассказывай». «Доброго здравия, пан Отто», - почтительно приветствовал дворянина Птачек. – «Я – пан Ян Птачек из Пиркштайна, а это Индржих из Скалицы, он со мной».

Индржих поклонился пану в пояс, и вымолвил тот: «Добро пожаловать в Троски, панове. Я бы поприветствовал вас стоя, как подобает, но сейчас я и сидеть-то еле могу». «Я слышал, на тебя напали разбойники?» - уточнил Ян. «Правильно слышал», - отозвался Отто. – «Эти ублюдки здорово меня отделали. И это мне еще больше других повезло. Почти всех остальных перебили – лекаря моего, оруженосца... Так что лечить меня теперь некому, а отцу бедняги Альберта придется рассказать, что его сын погиб у меня на службе... Ну, поживем – увидим. А теперь вы мне расскажите, что здесь стряслось, in Herrgotts Namen! Почему мой камергер хотел тебя повесить, пан Птачек?»

«По правде сказать, прием, который нам оказал твой камергер, был несколько...» - Птачек помедлил, со значением глядя на побледневшего как полотно Ульриха, и Индржих поспешил вставить: «То, как действовал камергер, было вполне уместным, учитывая наш облик, ситуацию в твоих владениях и твои приказы, пан». Птачек бросил на Индржиха негодующий взгляд, но тот и бровью не повел.

«Хм-м...» - протянул пан Отто. – «Я ценю твою деликатность, сынок. Камергер Ульрих порой бывает поспешнее и вспыльчивее, чем стоило бы. И мы рады, что вы не держите на него обиды. Мы ведь рады, Ульрих?» «Я сожалею, что так вышло, панове», - склонился камергер, отчаянно желая сквозь землю провалиться. – «Примите мои искренние извинения».

«Ну, разобрались, и славно», - заключил Отто, вновь оборачиваясь к Птачеку. – «Давайте к делу. Насколько мне ведомо, Ратае ранее никакого желания не являл ни со мной переговоры вести, ни с Панским союзом». «Я понимаю», - вымолвил паныч. – «До сих пор наши дома оказывались по разные стороны...» «По разные – это ты верно подметил», - прервал его хозяин Тросок. – «Нападение на Брно и Йиглаву с этим предателем Соколом из Ламберка симпатии к вам не прибавило».

«Мы все можем тыкать друг в друга пальцами», - примирительно заявил Индржих. – «Ваш Панский союз так вообще короля похитил. Но я не сомневаюсь, что у вас были свои резоны – как были и у пана Гануша». «Были, это точно», - поморщился Отто. – «И главный заключался в том, что ваш Вацлав – безответственный лентяй и пьяница, который своим бездействием вредит империи... Но не будем ворошить прошлое. Что на уме у пана Гануша? Я весь внимание».

«К сожалению, когда мы попали в засаду, письмо потерялось, так что придется тебе поверить мне на слово», - произнес Птачек, и, когда пан Отто коротко кивнул, продолжил: «Если вкратце, пан Гануш, пан Радциг и другие паны считают, что ситуация вышла из-под контроля, и в Богемии это никому не выгодно. Ни сторонникам Вацлава, ни Панскому союзу. То, что делает король Сигизмунд, не приведет к установлению порядка крепче, чем при короле Вацлаве. Скорее, наоборот».

«Допустим, это возможно», - осторожно произнес пан Отто, сохраняя непроницаемое выражение лица. – «И что из этого вытекает?» «Пан Гануш и другие паны хотят узнать, какова в нынешних условиях позиция у Панского союза», - отвечал Птачек, подбирая слова. – «И, может быть, они пересмотрели какие-то из своих принципов». «Другими словами, готов ли я предать Сигизмунда?» - прямо вопросил Отто, и Птачек покачал головой: «Я не возьмусь этого предлагать, пан. Мы просто хотим узнать, согласишься ли ты сесть с нами за стол переговоров. Нужно обсудить, что ждет королевство в будущем, станем ли мы действовать сообща или нет».

«До будущего мне еще далеко, пан Птачек», - протянул пан Отто. – «Те мне менее, пан Гануш и пан Радциг совершенно правы. Повсюду в стране царят беспорядок и анархия, повсюду орудуют разбойники – о чем мы все знаем не понаслышке». «У нас дома такого тоже хватает, пан», - заверил его Ян. – «Совсем недавно пришлось с подобной шайкой разделаться». «Тогда ты поймешь, что прежде, чем начать рассуждать, кто будет лучшим королем, я должен навести порядок у себя дома», - заключил Отто. – «Вот только будь я проклят, если знаю, как это сделать. Ублюдки перебили половину моего гарнизона и посекли сотника».

«Если позволишь, пан...» - начал Платек, - «ты такой не один. У нас с ними тоже есть свои счеты. Так что мы с Индржихом будем рады помочь». «Что ж, слова, достойные рыцаря, пан Ян!» - одобрительно кивнул Отто из Бергова. – «Думаю, мы можете быть полезны. И кто знает, возможно, в конце концов, мы действительно найдем общий язык! Мне нужно собрать достаточно сил, чтобы покончить с разбойниками раз и навсегда. Я созываю своих вассалов сюда, в Троски. А поскольку гонцов у меня осталось мало, я с радостью приму вашу помощь».

«Все как прикажешь, пан», - с готовностью заявил Птачек. – «И куда же мы отправимся?» «В Небаков – это маленький замок... или, скорее, крепость среди утесов», - отвечал Отто. – «Хозяин там, Яромир Небак, старик упрямый, и вряд ли так уж рвется выполнить свой вассальный долг. Будет хорошо, если его посетит такой красноречивый шляхтич, как ты, и доходчиво объяснит, зачем мне нужен весь его гарнизон».

«Это все, пан?» - озадачился Индржих, и Отто усмехнулся: «А это совсем не простое поручение. Я Яромира знаю – если послать к нему обычного гонца, он вернется с отпечатком сапога на заднице! Вести дела с мелкими шляхтичами – та еще морока. Они, как правило, зациклены на собственном хрупком статусе». «И кто такой этот пан Небак?» - уточнил Индржих, и отвечал ему камергер: «Глава не самого влиятельного из семейств. Владений у них немного – только крепость да земли. Но есть мельница, которая приносит большую часть дохода. Дети его выросли. Дочь удачно вышла замуж – благодаря пану Отто. Сыну пан Отто помог получить официальную должность, и тот по зову службы покинул родные края. Одним словом, дом Небак многим обязан пану Отто, который великодушно помогал и поддерживал его». «Спасибо, Ульрих», - продолжил пан, пояснил гостям: «Тем не менее, я подозреваю, что Яромир не будет рваться в бой. Но это не имеет значения. У него там есть достойные люди, которые мне очень пригодятся. Этого нам хватит. Если он их пришлет, я буду считать его обязательства выполненными».

«А что делать, если он не пожелает слушать наши слова?» - вопросил Индржих, и пан Отто посуровел: «Его дом был всегда верен моему. И это всегда окупалось сторицей. Так что передайте ему: мне бы хотелось, чтобы так оно и оставалось. Больших трудностей я не жду, но стоит проявить уважение к пану Яромиру и отправить к нему человека высокого положения. Он заставит себя поуговаривать, а потом согласится. Как всегда».

Индржих не желал покинуть чертог, не задав пану Отто вопроса, столь важного для него. «Когда на вас напали, ты этих разбойников разглядел?» - вопрошал юноша. – «Смог бы узнать, если снова увидишь?» «Почему ты спрашиваешь?» - озадачился Отто, и пояснил Индржих: «Дело в том, что, когда мы попали в засаду, мне показалось, я видел среди нападавших человека, с которым до этого мы столкнулись дома».

«Да? И как он выглядел?» - поинтересовался пан. – «Ты знаешь его имя?» «Его зовут Иштван Тот, мадьярский шляхтич», - отвечал Индржих. – «Носит черный доспех. Коренастый такой, на вид лет сорок». Ян Птачек лишь руками всплеснул, но Отто, не сводя с Индржиха пристального взгляда, поинтересовался: «А почему этот Тот тебя интересует, юноша?» «Он был главарем шайки, которая натворила без в Сазаве», - вымолвил Индржих. – «И у него есть кое-что, что принадлежит мне». «Любопытно, любопытно...» - протянул Отто. – «Но вынужден тебя разочаровать – я никого подобного не видел».

По завершении аудиенции Ульрих – сама любезность - показал гостям их комнаты; стражи загодя перенесли в них вещи, принадлежащие чужакам и конфискованные прежде. Отто великодушно позволил гостям взять ладных лошадей из его конюшни – шляхтичу и его спутнику под стать.

...Индржих решил прогуляться в окрестностях Тросок – ноги размять, когда донеслись до него крики, исходящие из соседней рощицы. Парень осторожно приблизился... с удивлением лицезрев мужчину, привязанного к деревцу, коий – если Индржиху не померещилось – о чем-то беседовал с раскрашенным краской человеческим черепом, лежащим на земле в нескольких шагах. Точнее, говорил мужчина, череп молчал, и, видимо, внимательно его слушал.

Индржих незнакомца освободил, и назвался тот Войтекусом экс Аридисом, попросту – Войтой. «Мне почудилось, или ты с черепом разговаривал?» - осведомился юноша. «Бывает, я так делаю, чтобы привести мысли в порядок», - ничуть не смутился Войта. – «Все лучше, чем с самим собой говорить, да?» «Да, пожалуй», - поразмыслив, согласился Индржих, признался доверительно: «Я и сам тут недавно коню песню пел». «Вот видишь?» - обрадовался Войта. – «Мы с тобой отлично друг друга поймем!»

«Так откуда у тебя этот череп?» - заинтересовался Индржих, и пояснил Войта: «Скажем так: он мне чем-то вроде... музы. Рассказывает про то, чего я не вижу, чтобы я мог это запечатлеть. Я, видишь ли, художник. И большую часть времени – если не считать недавней историю – провожу в замке: подновляю росписи в пиршественной зале, малюю щиты для солдат, но все больше свитки разукрашиваю. Но мой magnum opus еще впереди. Не ведаю, что это будет – могу лишь надеяться, что он окупит годы невзгод».

«Что, все-таки, тут произошло?» - спрашивал Индржих. «Вообще-то, этот день с самого начала не задался», - признался художник. – «Я решил пройтись до Слатейово. Виды там чудные, и... нужно было проветрить голову. И вот, я едва разминулся со стрелой! Какие-то два дурака решили пострелять в мишень, но не подумали, что делают это прямо рядом с дорогой! В качестве извинения они предложили мне выпить с ними вина - успокоить нервы – и сыграть в кости. Вот только одному из них подозрительно везло, понимаешь? Я заметил, что он тайком подкручивает кости, ну и, ясное дело, вспылил. Но тот вместо того, чтобы извиниться, разорался, а его приятель хватил меня палкой по голове... А потом я очнулся здесь...»

По словам Войты, все произошло в лагере негодяев, разбитом в рощице чуть севернее Слатейово. Просил художник Индржиха навестить обидчиков да вернуть его кисти и игральные кости. Сам же Войта спешил вернуться в Троски, ибо милостью пана Бергова на чердаке «Старицы».

Отыскав пару пройдох, Индржих заставил их вернуть присвоенное добро художника, кое не замедлил передать в Войте в его замковой мастерской. Заключил благодарный художник: то, что с Индржихом они встретились сегодня – несомненно, воля судьбы.

«Можешь называть это тщеславием, но всю свою жизнь я мечтал создать что-нибудь поистине значимое», - признался Войта юноше. – «Что-нибудь, что останется в веках. Так, чтобы, когда меня уже не станет, люди все еще помнили, что жил такой Войта... Ведь стоит написать один настоящий шедевр, и меня причтут к великим мастерам! И здесь в окрестностях Тросок как раз есть место, могущее послужить источником вдохновения».

«Что же за место ты разыскиваешь?» - заинтересовался Индржих. «Не подумай, что я нехристь какой, но мне любопытно посмотреть, во что люди верили до Господа нашего», - признался Войта. – «Что, как они думали, ждет их после смерти? И где поклонялись они своим идолам?.. А ведь говорят, что такое место по-прежнему можно отыскать в наших землях: капище древнего языческого бога Велеса. Слыхал ты о таком?» «Кажется, читал о таком в одной книге», - подтвердил парень. – «Там еще было что-то про скот или вроде того».

«Молодец, Индржих!» - просиял художник. – «Велеса считают повелителем подземного царства и покровителем скота. Обликом он прямо как человек, только с рогами. Поэтому его иногда путают с чертом».

Войта просил Индржиха отправиться на запад от Тросок, к Видлакскому пруду, проживает близ которого старуха Кветослава, дубильщица. Обратиться к ней за сведениями о Велесовом капище художнику посоветовали местные рыбаки да кожевники, да вот беда: старуха-то совсем умом тронулась, и мало что помнит. Быть может, Индржиху повезет боле?..

Наведавшись к бабке во двор, юноша был вынужден признать: память к Кветославы от старости совсем некудышная. Решив напомнить ей о юности, Индржих преподнес женщине букет ее любимых цветов, валерьяны, а после – заштопал ее старое платье, прочел стихи. Старушка была на седьмом небе от счастья, где окрест Тросок языческие капища видала. Припомнив, что об оных ее еще один человек недавно спрашивал, она посерьезнела разом, Индржиха предостерегла: «Что-то с ним не так. На душе у него камень. Коли ты с ни знакомство водишь, будь осторожней».

Искомое капище Индржих обнаружил в лесах к западу от Небакова, перебил вставших лагерем у выбитого в скальной породе лика Велеса. Нахмурился в недоумении, заметив у основания утеса труп человека, из головы коего торчал нож...

Индржих вернулся в замок за художником, провел его к капищу, и Войта тут же принялся рисовать картину. «Нашел ты, что хотел?» - спрашивал парень, когда закончил художник свой труд, и отвечал тот, созерцая изваяние Велеса задумчиво: «Что нужно – да. А что хотел – увы, нет... Это не то, что может сохраниться в веках». «А на что тебе вообще нужен шедевр?» - уточнил Индржих. «Скажем так: он мне нужен для успокоения души», - пояснил Войта.

Поколебавшись, попросил он Индржиха еще об одной услуге: краски его заканчивались, и надеялся художник обновить запасы... испробовав нечто необычное. «Ты знаешь, что пигменты часто замешивают на желтке», - говорил Войта. – «Так краски лучше держатся и не плесневеют. Мне же захотелось использовать яйцо, какое никто прежде не пробовал... И это должно быть яйцо василиска». «Пойми меня неправильно, я бы помог...» - осторожно начал Индржих, осознавая, что, похоже, имеет дело с безумцем. – «Но, сдается мне, василиски в этих краях уж давно не водятся. На рынке их, во всяком разе, не купишь».

«Это потому, что они сами яйца не кладут, а вылупляются из яйца, снесенного черным петухом и высиженного жабой», - со знанием дела заявил Войта. По его словам, на одном из подворий Семина бегал по двору черный петух, а в окрестностях Желеева много жаб на прудах.

С этими словами Войта направился обратно к Троскам, а Индржих зашагал к Семину, проклиная свою доброту: и дернул его черт этого умалишенного от дерева отвязать!..

Селянин, у которого на подворье странный петух бегал да яйца нес, свернул дьявольскому отродью шею да выбросил на навозную кучу за плетенем – вместе с яйцами. Одно из них Индржих подобрал, отнес на пруд близ Желеева, где на закате стоял хор жабьих голосов.

Вернувшись к пруду на следующий день, обнаружил юноша, что позеленело оставленное им яйцо – то ли тиной покрылось, то ли и впрямь в яйцо василиска обратилось. Как бы то ни было на самом деле, передал он яйцо Войте в мастерской того, удалился восвояси – дабы отдохнуть и сил набраться перед скорым отъездом в Небаков.

Вскоре повстречал Индржих художника у замковых врат, удивился, заметив притороченный к поясу того меч. «Я готовлюсь к делу, которое мне здесь осталось...» - мрачно признался Войта парню. – «И это поединок не на жизнь, а на смерть». «С кем же ты хочешь биться?» - озадачился Индржих. «Его имя Буркхард», - отвечал художник. – «Он вор, разбойник и, что важнее всего, душегуб. За его голову давно уже назначена награда».

«И ты возомнил, что самолично наведешь порядок в наших землях?» - уточнил Индржих. «Не в землях я порядок навести хочу, а в своей голове!» - пояснил Войта. – «Мне словно кто-то шепчет в ухо: ‘Буркхард должен умереть! Он должен умереть!’ Беспрестанно. Я даже работать уже не могу!» «Но... почему?» - никак не мог уразуметь Индржих. «Потому что... мы с Буркхардом знакомы», - вздохнул художник. – «Это с ним я должен был встретиться...»

«Что он вообще за человек?» - поинтересовался юноша. «Он злой человек, если вообще достоин зваться человеком», - прошипел Войта. – «Он любит забивать жертв насмерть своим шлемом – забавы ради. Даже специальную борозду на нем сделал».

Признался Войта: узнав, что орудуют Буркхард и его подельники в окрестностях Тросок, то сбежать решил, но по пути чуть не подстрелили его, а после оглушили и к дереву привязали. Художник расценил сие как знак выше, перст судьбы, и осознал, что должен он изыскать способ покончить с душегубом. «И капище, и яйцо...» - промямлил Войта, отводя взгляд. – «Не искусство двигало мною, а безысходность. На Велесовом капище я решил помолиться другому, раз Господь мне помочь отказался... А яйцо... необходимо мне было как ингредиент...»

«Тебе ж за это в аду гореть!» - ужаснулся Индржих, поспешив перекреститься. – «И мне, небось, заодно, раз тебе я помогал». «Ты ничего не знал», - напомнил ему Войта. – «Уверен, Бог рассудит, что вина лежит на мне одном».

Индржих понимал, что в честном поединке с помянутым Буркхардом тщедушному художнику уготована гибель. «Нужно придумать иной способ разделаться с ним», - настаивал юноша, но Войта качал головой: «Не вижу я иного способа! Я тридцать пять лет ждал, пока кто-нибудь другой убьет этого негодяя! А он все эти годы жил себе вольготно! Знаешь ты, сколько он жизней загубил?.. Я не смогу жить, зная, что этот мерзавец все еще дышит».

Похоже, настроен был художник действительно решительно, посему Индржих, тяжело вздохнув, заявил: он сам разыщет Буркхарда и покончит с ним. Войта загодя горячо благодарил юношу; о шайке своей немезиды он знал лишь то, что скрывается она где-то в скалах Аполены...

Разыскав лагерь головорезов, Индржих зарубил Буркхарда в честном поединке, и приспешники того бросились врассыпную. Вернувшись в Троски, парень известил Войту о содеянном, и художник с облегчением вздохнув, заявив, что возвращается домой, в Кутна-Гору. И, если однажды Индржих навестит его в сем граде, встрече он будет рад

...Следующий день Индржих и Птачек провели путь в дороге, держа путь на юг, и ближе к вечеру добрались до Небаковской крепости. «Пан Яромир не принимает гостей», - крикнул им стражник со стены. – «Проваливайте». «Меня он должен принять без промедления!» - возмутился Птачек. – «Я пан Ян Птачек из Липы с посланием от самого пана Отто из Бергова. Так что руки в ноги и бегом, а ежели мне ждать придется – пожалеешь!»

Слова его действие возымели, и вскоре ворота крепости распахнулись. Пан Яромир встретил гостей во дворе, и, когда обменялись они приветствиями, вымолвил Птачек, обращаясь к хозяину твердыни: «Пан Отто из Бергова велел мне обсудить с тобой вопрос безопасности этих владений». Яромир пригласил паныча в башню на разговор, велел конюху позаботиться о лошадях гонцов.

Индржиха пан препоручил заботам своего помощника, Михала. Тот оказался парнем весьма радушным, угостил гостя выпивкой, расспрашивая – как бы между прочим – о цели визита в Небаков. Индржих отвечал уклончиво, сказал лишь, что пан Бергов решил против разбойников выступить и войско собирает. «Вот это дело!» - обрадовался Михал. – «Давно пора. А то в этих краях от них никакого житья не стало. А сколько народа пан Бергов уже собрал?» «Я не знаю», - честно признался Индржих. – «Троски велики, Бог знает, сколько там народа».

«Ставлю полмошонки, что пан Яромир меня пошлет», - заявил Михал. – «Ты мне токмо одно скажи, а то никак в толк не возьму. Почему пан Бергов своих людей не послал взамен какого-то пана из Пиркштайна со свитой?» «Видать, чтобы уважить пана Яромира, мол, не абы кого к тебе шлем», - отвечал ему Индржих, и Михал уточнил: «Значит, твой хозяин, пан из Пиркштайна, - важная птиц?» «Один из наиважнейших панов во всей Богемии», - чуть приукрасил реальности Индржих, и Михал присвистнул: «Повезло ему, что ты при нем. А ты ему кто? Оруженосец? Прислужник?» «Я его сопровождаю», - вымолвил Индржих. – «Даю советы, когда попросит, и забочусь о его безопасности».

Михал предложил гостю поединок на мечах, и двое отправились на ристалище. Заметил Индржих по пути немалое число лошадей в панском загоне, поинтересовался у Михала, откуда ж столько? Михал отпирался сперва, но после сообщил, что табун достался пану Яромиру в наследство от преставившихся родичей.

По завершении поединка Индржих отправился прогуляться по замку, пока Ян Птачек продолжал обсуждать посольство свое с паном Яромиром. Заглянул парень в загон, задал вопрос о лошадях конюху. Рассказал тот, что дозор панский на разбойников наткнулся и в клочки порубал, а лошадей лиходеев в замок привел.

Индржих начал осознавать: что-то очень неладное творится в Небаковской крепости. Слишком уж много происходит подозрительного: табун лошадей, уклончивые ответы и косые взгляды, настойчивые вопросы Михала...

Парень сумел проникнуть в замковую темницу... где обнаружил в заключении пана Яромира и его людей! Узнав о том, что говорит с посланником пана Отто, Яромир молил того скакать в Троски и сообщить о том, что Небаков захвачен разбойниками. «Пусть приведет войско и усмирит всю эту сучью шелупонь!» - лютовал Яромир.

«Как мы сюда прибыли, их главарь тобой сказался и нас за нос водил», - сообщил ему Индржих. – «Кто он?» «Значит не знаю», - отвечал пан. – «Я его раньше не видал, а он представиться не удосужился. Его люди его атаманом кличут. Но по манерам и разговору, думаю, что из высокородных».

«Как же они крепость захватили?» - спрашивал Индржих. – «Пан Бергов про то непременно спросит, а я не хочу стоять и глазами хлопать что твой сыч». «Бурная была ночка», - вздохнул Яромир. – «Видать, им как-то удалось на скалу забраться. Они вдруг разом крепость заполонили, вот и весь сказ. Мою стражу перебили и в башню ворвались. Они нас врасплох застали. У меня людей было мало, и большинство полегло, не успев даже меч вытащить. Меня они в плен взяли. Вот и все, что от нас осталось».

Обещав доложить обо всем пану Бергову, Индржих выскользнул из темницы, проследовал к коновязи, где дождался Яна Птачека. «Приятная вышла встреча», - сообщил тот спутнику. – «Мы долго болтали с разлюбезнейшим паном Яромиром. И он, конечно же, обещался прислать людей в помощь пану Бергову. Так что мы своего добились. А ты как? Повеселился?» «Ян, сучье племя, радуйся, что живой ушел!» - не сдержался Индржих. – «В крепости разбойники хозяйничают! Они ее захватили, и хозяина, пана Яромира, пленником держат. Выдают своих татей за его гарнизон, а ты не с Небаком дело имел, а с их главарем! Слава Богу, что и нас в полон не взяли! Я настоящего Небака в темнице видел! Надо бечь отсюда как можно скорее, пока они и нас не пленили».

...В Троске Птачек и Индржих вернулись без приключений, сразу же проследовали в покои пана Отто, доложив о захвате Небаковской крепости разбойниками и о пленении пана Яромира.

«Что?» - изумился пан. «Их вожак выдавал себя за пана Яромира», - добавил Птачек. – «Пока я с ним беседовал, Индржих все выяснил!» «Разбойниками командует какой-то шляхтич», - продолжал Индржих. – «Но это все, что пан Яромир о нем узнал. Сам он его впервые видел». «Знамо дело, шляхтич!» - поморщился Отто. – «Кто еще смог бы спланировать столь дерзкую вылазку!»

«Пан Яромир просит срочно послать в Небаков отряд и освободить его!» - передал Индржих слова пана Яромира, и Бергов кивнул: «Ну разумеется!.. Может статься, что это не такая уж и дурная весть. Ведь теперь мы хотя бы знаем, где они. Они думали, что нашли, где закрепиться. А вместо этого загнали себя в ловушку. Небаков нетрудно осадить. Мы выступим, как только соберем достаточно людей. Против моих рыцарей им ни за что не устоять!»

Пан Отто сообщил Яну и Индржиху о том, что солдаты его изловили одного из негодяев, устроивших засаду его отряду, и бросили нечестивца в темницу. Вот только вытянуть из него не удалось ни слова. Суеверные стражники отказывались пытать разбойника, и пан Отто высказал надежду на то, что гости его подобных методов не чураются. «Нам надо узнать, с кем он в сговоре», - говорил Бергов. – «Они столько от нас бегают, наверняка у них помощники имеются». «Предложение твое, пан Отто, весьма заманчиво», - отвечал пану Птачек. – «У меня к этому негодяю свои вопросы есть. И на суеверия мне плевать».

Обратившись к посланцам, поинтересовался пан Отто, не видали ли те чего подозрительного в последние дни? «Чего-нибудь, что могло бы навести нас на след этих подлецов?» - уточнил он. Птачек отрицательно покачал головой, а Индржих припомнил: «Паныч Семин сбежал с собственного венчания, сразу как закончился обряд. Бросил невесту одну. Прямо в первую брачную ночь! Бедняжка вся в слезах была... И ведь случилось это одновременно с засадой на твой, пан, отряд?» «Верно», - подтвердил Отто. – «Поистине загадочное совпадение... Ольдржих... Не нравится мне, на что это может указывать. Но правду нужно выяснить. Надеюсь, мы на все найдем ответы... в моем подземелье».

Птачек и Индржих спустились в темницу, и, проследовав в пыточную, приступили к допросу пленника. Тот ерепенился сперва, но, стоило Индржиху взять в руки клещи, стал словоохотливее. Подтвердил, что заняли собраться его Небаков, верховодит ими атаман по имени Ян, и где-то рядом трется Иштван Тот, предпочитая, правда, держаться поодаль от сражений. Что касается помощи лиходеям со стороны местных, то подтвердил пленник: якшается с ними Ольдржих Семин. «Если Бергов про то узнает, он всех людей казнит...» - говорил разбойник. – «Но они ни в чем не повинны, они не знали. Скажешь Бергову – их кровь будет на тебе!»

Двое покинули пыточную, и, обратившись к Птачеку, предложил Индржих умолчать при пане Бергове об измене Ольдржиха. «Делай, как считаешь нужным», - заключил паныч, и Индржих, благодарно кивнув, сопроводил спутника в покои хозяина замка, поведал пану о том, что удалось узнать у пленника.

«Как соберутся все мои окрестные вассалы – выступаем на Небаков!» - заключил Отто. «И пан... нельзя ли прежде... обсудить и наше дело тоже?» - обратился к Бергову Птачек, и тот, не желая покамест возвращаться к этому вопросу, молвил: «Скоро пир, на нем мы обсудим с остальными панами план похода. Вы, разумеется, приглашены».

...Палаточный лагерь у стен Тросок рос не по дням, а по часам; прибывали вассалы пана Отто со своими войсками.

Вечером Индржих заглянул в отведенные Яну Птачеку покои, чтобы сопроводить паныча на пир. Двое проследовали в горницу, где приветствовал их пан Отто, и выпили они за скорую победу над отребьем, засевшим в Небакове... и за союз против всех врагов королевства Богемского.

«Что скажешь, Ульрих?» - обратился пан Отто к камергеру, восседающему по правую руку от него. «Отрадно видеть юного пана, столь радеющего о благе нашей страны», - отозвался тот, избегая смотреть в сторону Птачека, и Отто кивнул, вновь оборачиваясь к пану Пиркштайна: «Да. Стремление пана Яна оправдать доверие дяди достойно похвалы. Наш уговор, разумеется, в силе. Однако хочу напомнить всем вам, что политика – это искусство компромиссов. А не поспешных решений».

«Наши с вами интересы, пан, совпадают», - почтительно заявил Индржих. – «Мы с готовностью поможем вам разделаться с теми преступниками. И, надеемся, на этом все не закончится. Уж кому как не тебе знать, что полно еще таких шаек рыщет по нашему королевству». «Отлично сказано», - одобрил Бергов. – «Гануш с Радцигом могут гордиться сметливостью и красноречием своих людей. Я напишу ответ на ваше письмо, как только разделаемся с тем отребьем».

Обратившись к гостям, Отто из Бергова постановил: воинство выступит к Небакову завтра на рассвете, и возглавит его камергер Ульрих. Последний упивался сей честью – а вот Птачек заметно приуныл. Однако переубедить Отто в сем решении оказалось невозможным, ибо камергеру своему он доверял всецело. План Ульриха был прост: лобовая атака. Камергер в грош не ставил противника, и Индржиха это весьма тревожило – но поделать он ничего не мог...

Расстроившись, Птачек отправился на боковую в отведенный ему покой; Индриж же задержался на пиру, дабы свести знакомство с вассалами пана Бергова – лишним не будет.

...Поутру воинство покинуло Троски, выступив на юг, к Небакову. Да только недалече от небаковской мельницы, в лесном ущелье угодило в засаду, расставленную разбойниками. Лиходеи срубили деревья за спинами солдат, отрезая тем путь к отступлению, а лучники и арбалетчики, разместившиеся на склонах ущелья, прицельно стреляли, разя как людей, так и коней.

В одночасье боевой порядок нарушился, обратившись в хаос битвы. Индржих и Птачек бежали к мельнице, стремясь вырваться из гибельной ловушки, пали в которой многие – в том числе и камергер Ульрих...

Казалось, близко спасение, но у самой мельницы разбойники окружили их, подстрелили Птачека, и распластался тот на земле. «За пана из Пиркштайна солидный выкуп будет», - заключил предводитель лиходеев – атаман.

«Только попробуй его тронуть!» - выпалил Индржих, телом своим закрывая раненого паныча. «Парень, отвага – достойное чувство, но то, что делаешь ты, - не отвага, а глупость», - процедил атаман, снимая шлем и передавая его одному из подначальных. «Лучше сражаться с честью, чем трусливо нападать из засады!» - огрызнулся Индржих. «А по мне, засада надежней», - пожал плечами атаман. – «Война – грязное дело. Так что лучше – это когда твоя голова на плечах, а голова противника под ногами, и не наоборот...»

«Если ты такой трус, зачем в разбойники подался?» - злился Индржих, остро сознавая близость конца своего жизненного пути. – «Тебе бы в живодеры! И сам был бы жив, и в корчме отдельное место имел!»

В глазах атамана плеснулась холодная ярость, и процедил он: «Думаю, пан рыцарь заслужил честный поединок. Хорошо себя покажет – отпущу его живым!»

Индржих и атаман скрестили клинки. В противостоянии сем Индржих поверг противника, нанеся несколько чувствительных ран – в том числе и близ левого глаза. Разбойники бросились на парня, скрутили руки, приставили к горлу нож, не позволяя атамана добить.

А тот, разъяренный, бросил беспомощному Индржиху: «Что думаешь теперь: можно верить слову чести разбойника?»

Ответа у юноши не было, но полагал он, что мгновения, отпущенные ему, истаяли...

Богута добрался до окрестностей Тросок, спешился у корчмы Желеева, дабы промочить глотку да вызнать у местных, не видали ли те ребят, на поиски которых он и был отряжен.

Разговорившись с корчмарем, поинтересовался Богута, не встречал ли тот юнца голубых кровей и спутника его, мастера по кузнечному делу – на редкость сообразительного. «Да этих двоих все знают, кто на свадьбе у Семина был!» - воскликнул корчмарь. – «Они там такое учинили, что их схватили и в Тросках заперли». «Да чтоб меня!» - выдохнул Богута. – «Ну, значит, я сразу туда и пойду».

«Тут, отче... такое дело...» - замялся корчмарь. – «Сегодня утром из замка большой отряд вышел. Да попали они в засаду в овраге у небаковской мельницы. Ужасная резня! Сказывали, там прямо-таки ад разверзся! Говорят, сам камергер Тросок полег вместе со своей дружиной. И, скорее всего... твои друзья вместе с ними. Извини». «Что? Это как так?» - Богута ушам своим не верил. – «Ты же сказал, что их заперли. Как они могли там с камергером оказаться?!»

«Когда началась резня, сумели как-то ускользнуть и вроде как там очутились», - пояснил корчмарь. – «Их Анча с Кубой с небаковской мельницы видели. Если хочешь, сам их расспроси. Они в сарае за домом. Кубе здорово досталось, но ничего, говорить может».

Встревоженный, Богута поинтересовался у корчмаря, как добраться до оврага, в котором случилась резня, после чего поспешил заглянуть в сарай, дабы расспросить свидетелей утренней заварухи. Те поведали бывшему священнику о том, что по завершении резни бандиты взяли пленников, отвели их на луг за мельницей и повесили – одного за другим. Божились Куба и Анча, что видели среди пленников Индржиха и его пана, ведь после свадьбы о них стало ведомо всей округе.

Надежды Богуты таяли, когда направился он верхом на лошадке своей, Живке, к оврагу, где произошло нападение. Землю все еще устилали мертвые тела; похоже, дружина пана Бергова была разбита наголову.

Миновал Богута мародеров, уже слетевшихся к мертвым телам, добрался до мельницы, где разбойники сбрасывали трупы в вырытую ими ямины. Богута назвался священником, и разбойники провели его к своему набольшему, Эрику.

«Меня зовут Богута, а ищу я своих друзей или их тела», - обратился к лиходею Богута, и тот нахмурился: «Ни разу не видел, чтобы священник с мечом за поясом расхаживал». «Я тебя понимаю», - согласился Богута. – «De omnibus est dubitandum. Скажем так, я – тот, кем требуют быть обстоятельства. Священник, воин... неутомимый любовник. В конце концов, Господь тем помогает, кто сам себе помогает, верно?» «Ну... проповедуешь ты складно», - признал Эрик. – «Может, и вправду священник».

«Хотел спросить, что здесь случилось», - полюбопытствовал Богута. «А сам как думаешь?» - огрызнулся Эрик. – «Бой случился. И победил сильнейший – мы то бишь. А теперь убираемся». «Извини, это глупо прозвучит, но я только вчера приехал в ваши края и еще не разбираюсь», - вздохнул Богута. – «Кого вы победили?» «Отборные силы местного пана», - приосанился разбойник. – «Этот ублюдок Бергов бросил на нас все, что у него было, да только этого не хватило!»

«Вижу, сильно вы их побили», - покивал Богута, осведомился с надеждой: «Кто-нибудь уцелел?» «Это вряд ли», - махнул рукой Эрик. – «Так что, если твои приятели были против нас, ищи их в той яме». «Надеюсь, что не найду», - вымолвил Богута. – «Не стали бы вы шляхтича в яму бросать. Я ищу пана Пиркштайнского и его слугу». «Пана Пиркштайнского?» - нахмурился Эрик, и Богута подтвердил: «Пана Яна Птачека из Пиркштайна и Индржиха из Скалицы». «Хм-м...» - протянул Эрик. – «Сотник наш забрал с собой пленников... но я не знаю, те ли это, кто тебе нужен».

«Отведешь меня к твоему командиру?» - с надеждой вопросил Богута. «Ты выкуп-то принес?» - осведомился Эрик, и Богута покачал головой: «Я даже не знаю, живы ли они или мертвы. Сперва надо взглянуть на них».

Из леса выступили мародеры, атаковали разбойников подле мельницы. Выхватив меч, Богута вступил в бой на стороне головорезов Эрика.

Воинское искусство былого священника Эрика весьма впечатлило, и, когда с мародерами было покончено, поинтересовался он, где ж Богуту так драться научили. «В битве на Косовом поле», - отвечал тот. – «В юности я попутешествовал по миру – а по дороге срубил не одну турецкую башку». «А к старости, значит, остепениться решил?» - усмехнулся Эрик. «Еще недавно я был приходским священником в Ужице, что близ Сазавы», - добавил Богута.

Эрик согласился сопроводить нового знакомого в Небаковскую крепость, где сможет тот поговорить с их атаманом – тот добрых рубак ценит.

Атаман, левый глаз которого скрывала тугая, намокшая от крови повязка, встретил двоих у врат Небакова, осведомился, чего тем надобно. Эрик представил ему Богуту, добавив со значением: «Он разыскивает пана Яна Птачека из Пиркштайна...» «Ну надо же!» - нахмурился атаман, смерив Эрика тяжелым взглядом. – «Вот это поворот... У меня с этим Птачеком как раз задушевный разговор вышел. И с дружком твоим Иштваном. А теперь я желаю с тобой потолковать. Марш в башню и жди меня!»

Не произнеся ни слова, Эрик проследовал во врата, и атаман обратился к Богуте, поинтересовавшись: «Кто ты такой и чему я обязан честью?» «Я – отец Богута», - предоставился тот. – «Я служу пану Ганушу из Липы и ищу его племянника». «Ганушу из Липы?» - протянул атаман, что-то осмысливая. – «Интересно... Но я правильно расслышал, что ты священник? На попа ты не больно похож». «Ne credas aurum, quidquid resplendet ut aurum», - назидательно произнес Богута. – «Может, и не похож, а все же. А как твое имя, сударь?» «Тебе мое имя знать ни в чему», - отрезал атаман. – «Я рыцарь, и этого тебе, пожалуй, хватит».

«Странно беседовать с человеком, не зная его имени, но пусть будет так», - вздохнул Богута. – «Правильно я понимаю, сударь рыцарь, что юный пан Птачек жив, здоров и пребывает здесь у тебя в плену?» «Ты все правильно понимаешь», - мрачно произнес атаман. – «И он в лучшем состоянии, чем я сам. Глаз у меня перебинтован не для красоты. Это его слуга со мной сотворил». «Да, он малый прыткий», - согласился Богута. – «Один из немногих, кто может со мной тягаться что в драке, что в выпивке». «В выпивке?» - усмехнулся атаман. – «Видать, ты и вправду священник».

Богута просил позволить ему увидеть друзей, убедиться в том, что живы-здоровы они, но атаман отрицательно покачал головой, предложив просто поверить ему на слово. Напряжение возрастало, уж слишком чувствительной для атамана была затронутая тема.

«Я не знаю, что у вас тут происходит, кто ты такой и какая у тебя вражда с Отто из Бергова», - говорил Богута. – «Но могу пообещать, что эти два желторотика не помешают твоим планам, и у тебя нет причин держать их в плену». «Вот как?» - атаман начинал злиться. – «Эти ‘желторотики’ явились с армией Отто из Бергова, чтобы захватить эту крепость! И из всех его людей были самыми упорными. И, надо признать, самыми умелыми. Мой глаз тому свидетель». «Говорю же, это славные ребята», - согласился Богута. – «Хоть порой их и тянет на глупые выходки. А ты сам прекрасно знаешь, что Отто из Бергова с Липским паном по разные стороны стоят. Так что если парни к нему присоединились, у них, верно, была на то веская причина. Но это так, к слову. Что было – то прошло. Выпусти их, я их заберу, и пан Гануш будет перед тобой в долгу».

Атаману история Богуты пришлась не по нраву; священник касался ему крайне подозрительным – возможно, был он шпионом Бергова?.. Глаз продолжал гореть огнем, что доброго настроения атаману не добавляло, и посоветовал он гостю убираться ко всем чертям...

«Измена! На нас напали!» - раздался крик из крепости, донеся за которым звон мечей. Атаман опешил, обернулся было к вратам, и Богута мгновенно подобрался к нему сдали, приставил к шее кинжал, прошипев: «Я пришел сюда их забрать, и уйду с ними».

Острие кинжала атамана уперлось Богуте в живот, и заключил главарь разбойников: «Вижу, с ножом ты управляться умеешь». «Научился, с турками сражаясь», - подтвердил Богута. «Венгрия?» - уточнил атаман. «Косово», - отозвался Богута.

Атаман кинжал опустил, и, когда Богута последовал его примеру, пообещал: «Если поможешь мне, я их отпущу».

Так, Богута примкнул к атаману, и, обнажив мечи, схлестнулись они с мятежниками, ведущими бой против верных атаману лиходеев в стенах Небакова.

И, когда с бунтовщиками было покончено, обратился Богута к атаману, спрашивая, что это сейчас за чертовщина была. «К проникли шпионы Бергова», - отвечал тот, тяжело дыша. – «Иштван Тот и этот его Эрик...» «А где Эрик?» - осведомился Богута, и атаман, выругавшись, бегом бросился в сторону замковой темницы...

За несколько часов до событий, описанных выше, люди атамана бросили Птачека и Индржиха в темницу – в камеру, соседствующую с той, томились в которой пан Яромир и его люди.

В подвал замка спустился Иштван, и, заметив венгра, взвыл Индржих в ярости: «Тот, ах ты, свинья! Повезло тебе, что мне до тебя не добраться, вероломная тварь! Где мой меч?!» «Закрой хайло, пес!» - презрительно бросил ему Инштван, но атаман нахмурился, обратился к венгру: «Кто этот... безумец?»

«Ты же не будешь этого бродягу слушать?!» - рассмеялся Иштван, и Индржих не сдержался: «А кого ему слушать, Сигизмундова пса?!»

Атаман помрачнел еще боле, обратился к Птачеку: «О чем он говорит?» «Очевидно, ты совсем не знаешь своих людей...» - усмехнулся паныч, указал на венгра. – «Хотя вот этот – человек Сигизмунда. Мы уже имели честь с ним познакомиться».

«Они... и не такое выдумают, лишь бы выкрутиться!» - заверил атамана Тот, но главарь разбойников, понимающе кивнул, прошипел: «Так ты поэтому так старался от той битвы отвертеться?»

Людям своим атаман велел бросить Тота в камеру к Небаку – наверняка эти двое поладят.

В темницу заглянул Михал, кликнул атамана к воротам, и тот, обещав в самом скором времени с Иштваном побеседовать по душам, покинул замковый подвал...

Индржих продолжал поносить Иштвана, обвиня того в предательстве, и Яромир, слушая перебранку, в гневе бросил венгру: «Назови хоть одну причину, почему я не должен тебя придушить!» «Было бы ошибкой придушить своего спасителя, пан Яромир!» - отвечал ему Тот. – «Большой ошибкой... И, полагаю, смертным грехом!»

«Спасителя?» - озадачился пан. – «Ты о чем?» «Почему, думаешь, ты еще жив?» - пояснил Тот. – «Только потому, что я убедил Жижку тебя не убивать». «Не слушай его!» - подал голос из соседней камеры Птачек. – «Он лжец, предатель...» «...И верный слуга короля Сигизмунда и Отто из Бергова, нашего пана», - закончил за него Иштван, пристально глядя на Яромира. – «Как и ты сам. Или, скажешь, я ошибаюсь?»

«Отто из Бергова?» - протянул Небак задумчиво, и Тот, утвердительно кивнув, указал в сторону докучливых юнцов, томящихся по соседству: «Именно! В то время как эти двое - сторонники пьяницы Вацлава! И этот ублюдок Жижка тоже». «Тогда зачем ты ему помогал, а?» - прищурился Яромир. «Потому что я исполнял приказ пана Бергова!» - пояснил Иштван. – «Мне надлежало войти в доверие к Жижке и положить конец его подлым набегам! К несчастью, вовремя убраться отсюда и предупредить пана Бергова о западне оказалось не так просто. Вот почему я сижу здесь в темнице. Но ты, сударь, без меня давно лежал бы в земле. Уж поверь мне».

«Не верь ему!» - кричал Индржих пану Небаку. – «Он обыкновенный разбойник!» У нас он вытворял все то же самое! Нападал на замки, убивал и грабил!» «Мой пан – и твой тоже – дал мне приказ», - отвечал ему Тот. – «И я в меру своих возможностей его выполняю». «Сидя в темнице?» - усмехнулся Яромир, и венгр обернулся к нему: «Я уже сказал: пройди все так, как было задумано, здесь сейчас сидели бы не мы, а Жижка. Но будь покоен. Я еще своего последнего слова не сказал». «Что ж... не буду спешить с выводами», - кивнул Яромир, оценивающе взирая на сокамерника. – «Так и быть, поверю тебе на слово. Но только пока! Если ты мне лжешь – берегись!»

Двери подвала распахнулись, и спустился к камерам человек, в котором Индржих узнал Эрика, пособника Тота. Отомкнув дверь камеры, томился в которой венгр, Эрик передал тому меч, столь Индржиху знакомый, заявив, что бежать им нужно, и немедля.

Поколебавшись, Тот кивнул, и, издевательски отсалютовав Индржиху мечом, бросил: «Мы с тобой еще встретимся!» После чего устремился прочь из подвала – наряду с паном Небаком и его людьми...

На какое-то время в темнице воцарилась тишина... а затем дверь подвала вновь распахнулась, и в проеме возник тот, кого Индржих и Ян ожидали здесь встретить меньше всего – старый плут, Богута. «Слава Иисусу Христу, панове!» - радостно возвестил он, отмыкая дверь камеры. – «Я уж думал, придется ваши трупы домой вести...»

Богута сопроводил Индржиха и Птачека на крепостную стену, где оставался атаман Жижка, наблюдая, как стремительно удаляются от замка всадники, направляясь к Троскам. Жижка кивнул от злости, сознавая, что Иштван Тот обвел его вокруг пальца!

Обратившись к атаману, трое предложили тому поговорить по душам, ведь первое знакомство их сложилось неудачно. «Начнем с тебя, атаман», - предложил Богута. – «Ты нас всех знаешь, а мы тебя – нет». «Меня зовут Ян из Троцнова, а прозвали Жижкой», - представился тот. – «Сейчас я служу Яну Соколу из Ламберка и маркграфу Прокопу Моравскому». «Прокопу? Это который Йоста брат?» - изумился Птачек. – «Ну и совпадение! Мы ведь тут как раз по Йостовым делам!»

«Видишь ли, пан Ян...» - помрачнел Жижка. – «Прокоп-то сейчас у Сигизмунда в Пресбурге в темнице сидит. Поскольку Йост его предал. Выходит, мы с тобой не союзники...» «Мы знаем о его прошлом», - заверил атамана Индржих. – «Но сейчас он, похоже, передумал и встал на сторону короля Вацлава. Мы и прибыли сюда для того, чтобы попробовать убедить Бергова и Панский союз обратиться против Сигизмунда». «Йост умеет быть очень убедительным – а потом ты проснешься с кинжалом в спине», - поморщился Жижка. – «Я столько раз видел, как он ужом вертится, что больше ни единому его слову не верю. Впрочем, по тому, что вы рассказали, выходит, что здесь и сейчас мы и правда заодно».

«Да», - согласился Богута, обратился к юнцам: «Но все-так, как вышло, что вместо того, чтобы доставлять письмо, вы присоединились к нашему врагу?» «Мы поверили Бергову, но как нам было ему не верить?» - развел руками Индржих. – «Жижка сперва напал на нас, потом на него. К тому же он был заодно с Иштваном!» «Который, как оказалось, все это время работал на Бергова!» - заключил Птачек. - «Жижка, как тебя угораздило сойтись с этим гадом?» «Ну... мне нужно было набрать здесь людей», - признался атаман. – «Вот он и объявился, с Эриком и еще парой других». «И ты его взял?» - изумился паныч. – «Вот так просто?» «Пан Птачек...» - вздохнул Жижка. – «Когда занимаешься тем, чем я, выбираешь не лучших, а худших. И для нашего дела он вполне подходил. Настолько, что я не раскусил его план».

«Но как вышло, что Семин за вас?» - спрашивал Индржих, и отвечал ему Жижка: «Вассалы Бергова не любят. Да и не вам одним претит, что Сигизмунд с нашей страной вытворяет. Так что подыскать союзников было нетрудно». «

«Говоришь, ты служишь Соколу?» - задал Индржих следующий вопрос. – «А что ты для него делаешь?» «Войну веду, как вы могли заметить», - вымолвил атаман. – «И поскольку король Вацлав и Прокоп в темнице, а от чешской шляхты толку мало, мы с Соколом делаем все, что можем. Усложняем жизнь предателям, снюхавшимся с Сигизмундом. А Отто из Бергова – просто архипредатель».

«Я понимаю, что ты хотел потрепать Бергова, но на нас-то зачем нападать было?» - вопросил Индржих, и отвечал Жижка: «Мы видели, как вы встречались с его отрядом. Со стороны это выглядело, как дружеская встреча, вот мы и решили, что вы за него». «Ты всех моих людей убил!» - не сдержался Птачек. – «А они были славными парнями!» «А ты моих людей убил...» - возразил атаман. – «Хотя некоторые из них были вовсе не славными». «Война – грязное дело, атаман», - примирительно вымолвил Богута. – «Что случилось, то случилось, и это бремя нести всем нам».

«Ты хотел убить Бергова?» - поинтересовался Индржих. «Само собой», - кивнул Жижка. – «И, чтоб вы знали, нам это почти удалось. Но навредить ему – тоже результат. Чем больше людей и грошей он потеряет из-за меня, тем меньшим сможет помочь Сигизмунду. И уж я его, поверьте, знатно прижал». «Так ты занимался тем же, чем Иштван Тот на Сазаве, когда служил Сигизмунду... или даже Бергову?» - уточнил Ян Птачек, и атаман кивнул: «Похоже на то. Он и мне говорил, что пакости врагу строил, да только не сказал, кому именно. Теперь понятно, почему».

«Пакости?» - воскликнул Птачек. – «Не обижайся, но ты по сравнению с ним – дитя малое. Иштван занял Тальмбергский замок. Собрал войско и едва не захватил все земли вдоль Сазавы. Нам пришлось всем миром объединиться, чтобы только его остановить!» «И как, остановили?» - уточнил Жижка, и паныч кивнул: «Да уж пожалуй!» «Вот видишь!» - вымолвил атаман. – «Местные тоже всем миром против меня ополчились. И как, остановили? Так кто ж из нас двоих – дитя малое?»

«Зачем Иштвану было примыкать к тебе, если он за Сигизмунда?» - озадачился Индржих. «Хороший вопрос...» - протянул атаман. – «Либо ему нужны были гроши, а мы первые, кто ему подвернулись... а потом он прознал, кто я, и задумал тайно всех нас выдать... Либо, когда мы его взяли, он уже работал на Сигизмунда. Все может быть».

«Почему же Иштван позволил вам напасть на Бергова, а не доложил, что вы в Небакове?» - спрашивал Индржих, складывая в разуме своем осколки мозаики воедино. – «Ведь если он за него...» «Ну, то не диво», - усмехнулся Жижка. – «Все так быстро случилось, что он просто не поспел ничего сделать. К тому ж я перед схваткой никого из крепости не выпускал. По той самой причине: чтобы ни один идиот нас не выдал. Хотя ты прав, в бой он не рвался. Все отговорить меня пытался. Теперь понятно, почему. Но раз уж мы о нем – я так понял, у тебя с Иштваном свои счеты?» «Скверная это история», - помрачнел Индржих. – «Все верно: он разбойничал в наших краях. Захватил Тальмберг, взял в плен моего отца и украл его меч. А его командир, Маркварт, сжег мою деревню и убил мать с отчимом». «Счеты немалые...» - протянул Жижка.

Богута – в свою очередь – поведал о том, как епископ выгнал его из прихода, и остался он без кола и двора. Тогда-то и заглянули к нему в гости вельможные паны, велев разыскать Птачека и верного спутника его.

«И что мы теперь будем делать?» - обратился Индржих к собеседникам, и постановил Жижка: «Здесь оставаться нельзя. Один Бог знает, что сейчас замышляют эти курвины дети. Надо собираться. Бергов, конечно, потерял много людей, но он это так не оставит. Весть о том, как его унизили, быстро разлетится, и Панский союз придет к нему на помощь». «И куда же мы отправимся?» - растерянно вопросил Птачек. «Я пока не знаю», - покачал головой Жижка. – «Что там ваш Йост? Будете отправлять ему весточку?» «Он до сих пор где-то в Бранденберге», - отвечал Птачек, и Богута постановил: «Так что лучше всего всем нам будет вернуться в Ратае. Хочешь с нами, Жижка?» «Отличный план», - одобрил атаман.

Богута предложил Жижке взглянуть на его глаз, ведь с открытой раной путешествовать – дело скверное. Прошли в горницу, Богута размотал повязку на глазу атамана, поморщился, ведь рана уже загноилась. Вздохнув и глотнув браги, былой священник взял в руки инструмент и приступил к работе...

Рана оказалась неглубокой; глаз Жижка не потеряет, о чем Богута известил Михала, и тот вздохнул с облегчением – все же за атамана сильно переживал.

Уходить разбойники из Небакова собирались с рассветом, пока пан Бергов не явился и их не прижучил. Вечер же казался солнечным и безмятежным, и Индржих, следуя предложению Богуты, сопроводил того к могилам на внешнем дворе крепости. Двое похоронили погибших солдат Жижки, и, когда возвращались в замок, осведомился Богута: «А почему пан Бергов лично с вами на битву не поехал?» «Он важного гостя ждет», - пояснил Индржих. – «Вроде кого-то из Праги». «В Праге полно политиков и предателей», - поморщился Богута.

На замковой стене Индржих разыскал Яна Птачека. Поболтали немного, любуясь закатом и радуясь скорому возвращению в Ратае.

После Индржих отправился на боковую, но вновь мучали его ночные кошмары: горящая Скалица, Маркварт фон Аулитц, расправляющийся с его родителями...

...Парня разбудили крики, шум. Наскоро облачившись в доспехи, поспешил он на крепостную стену, отмечая, что разбойники возводят баррикады у ворот крепости да спешно вооружаются.

На стене уже собрались Жижка, Птачек, Богута, мрачно созерцающие воинство, выступающее из леса. На развевающихся знаменах – герб с башнею, стало быть, пражское ополчение...

Вперед выехали пятеро, остановили коней в отдалении. Все знакомые лица: пан Отто, пан Яромир, Иштван Тот, Эрик... и Маркварт фон Аулитц, коему – судя по всему – и был обязан Бергов столь своевременно присланным воинством.

«Доброе утро, атаман!» - выкрикнул Тот насмешливо. – «Прошу простить, что вчера так поспешно отбыл, не попрощавшись». «Чего тебе?» - крикнул Жижка со стены. «Пан Небак желает вернуть свой замок», - с готовностью пояснил венгр, - «а мой господин пан Отто желает твою голову... Мне же желательно свести счеты с неким бастардом Радцига».

«Пан Бергов, к каких пор ты заключаешь союзы с такой мразью?» - осведомился Жижка. «С тех пор, как Йост с Вацлавом заключили союз с такой мразью, как ты, Жижка!» - огрызнулся пан Отто. – «Пан Иштван Тот – мастер своего дела! Он гонял союзников Вацлава, как ты – союзников короля Сигизмунда. Он отменно себя в Сазаве проявил. И тут бы справился, кабы не два остолопа Гануша... И, должен признать, атаман Жижка, ты всегда был куда большей занозой в седалище, чем нам хотелось бы. По счастью, мой друг Маркварт случайно мимо проходил, так что... Твои уловки тебя боле не спасут».

«Атаман, тебя палач заждался!» - выкрикнул Маркварт. – «Но, если проявишь благоразумие, мы пощадим твоих подельников! Сдавайся!» Не успел Жижка ответить, как Птачек завопил: «Панове Бергов, Маркварт, Небак и ты... все вы сучьи предатели! Поцелуйте нас в жопу!»

Это решило исход переговоров, и пражское ополчение начало готовиться к штурму. Оный начаться не замедлил. Солдаты Жижки сражались отважно, но силы были не равны. Воины противники сумели забраться на стены, заполонили внутренний двор, вынудив атамана и ближайших сподвижников его отступить в башню замка.

Маркварт был готов к подобному обороту, и солдаты его выкатили на равнину пред крепостью бомбарду. Выстрел из оной сокрушил стену башни, обрушив крышу на голову последних защитников Небаковской крепости...

...Сражение завершилось, и одержавшее победу воинство выступило маршем в сторону Тросок. Пленников – Жижку, Птачека, Богуту и Индржиха – бросили на телегу, крепко стянув им руки веревками.

«Говорил я вам, что надо было рвануть – может, и удрали бы», - вздыхал Богута. «Тебе-то точно надо было», - отозвался Жижка. – «Тогда хоть твою болтовню не пришлось бы выслушивать». «Когда я в последний раз бежал, я потерял все, что у меня было», - с пылом возвестил Индржих. – «Никогда больше такого не повторится». «Боюсь я таких твоих слов, Индро», - обернулся к нему Богута. – «Честь, конечно, штука замечательная. Но трупом от тебя остальным толку немного будет... Эх, если бы не эта чертова хреновина, у нас хоть шанс бы был!»

Слова Богуты услыхал Тот, и, направив коня к телеге с пленными, бросил: «Прояви уважение, поп! Отто сам окрестил эту маленькую красотку. Он ее нарек Перстом Божьим. На кого он укажет... пуф!» И венгр заливисто расхохотался, искренне наслаждаясь беспомощностью своих недавних противников.

...Недалече от Тросок Бергов остановил коня, подозвал к себе Иштвана, молвив: «Здесь пути наши расходятся. Ты мне нужен за Тросками присматривать, покуда я у короля буду. Пленников забери с собой и вытяни из них, что сможешь. Мы должны понимать, что Йост с панами из Липы задумывают». «С большим удовольствием, пан», - на губах Тота зазмеилась недобрая ухмылка. «Не щади их», - наказал Отто. – «А как запоют, отправь ко мне гонца с вестями, о чем узнал. Но юный пан из Пиркштайна со мной отправится. Это товар слишком ценный. Из него хороший заложник выйдет, если Гануш задумает какие-нибудь фокусы».

Бергов протянул венгру свернутый лист пергамента, скрепленный сургучной печалью, добавив: «Здесь приказы короля Сигизмунда, чтобы ты знал, о чем пленников выспрашивать, и где потом нас искать. И смотри мне – чтобы мой замок в целости и сохранности остался, когда я вернусь». «Будь уверен, пан», - отозвался Иштван Тот.

На том и расстались. Солдаты забрали Яна Птачека, и воинство отправилось своей дорогой; Тот же наряду с небольшим контингентом стражи продолжил путь к Троскам, приказав подначальным немедленно сопроводить троицу пленников в пыточную.

Заплечных дел мастер, Арношт, занялся Жижкой и Индржихом, сковав им руки колодками и терзая тела их инструментами для дознания, а Иштван Тот задавал вопросы о том, где сейчас находятся Йост Люксембургский и Ян из Лихтенштейна. Покамест пленники молчали, а Богута, скованный целью, наблюдал за страданиями сподвижников, и сердце его кровью обливалось.

«Сгниешь ты в пекле!» - в сердцах бросил он венгру, и тот ухмыльнулся в ответ: «Думаешь, такие, как я, пекла боятся? Про пекло владетельные паны говорят, чтобы простаков вроде тебя в узде держать. А на меня Богу начхать – и у нас с ним взаимно! Ну, какая епитимья за такое богохульство, поп засратый? Сколько раз ‘отче наш’ прочитать?» «Будет тебе епитимья... дерьмом умоешься!» - прорычал Богута. «А ты бойкий, для попа-то», - рассмеялся Тот. – «Ты мне нравишься!»

Он вернулся к допросу атамана, требуя ответа о местонахождении набольших того. «С чего ты взял... что я как-то связан с этим сраным предателем, Йостом?» - выдавил Жижка, тело которого было истерзано и окровавлено – Арношт старался на славу. «Предателем?» - переспросил Тот. – «Ну и ну... неужели в стане короля Вацлава разлад случился? Горе-то такое. Но я боюсь, что предательство Йоста направлено против короля Сигизмунда. Потому тебя и спрашиваю. Где он?!» «В жопу меня поцелуй!» - посоветовал Жижка, и Иштван вздохнул, качая головой: «Похоже, тебе жизнь не мила. Хотя честно скажу, будь я в твоей шкуре, тоже хотел бы, чтобы все побыстрее закончилось. Ну, давай поглядим, что твой новый наилучший друг Индро нам скажет».

«Я тебе убью», - прорычал Индржих, вне себя от злости. – «А Эрика твоего смотреть заставлю. И как только с тобой разделаюсь, ему тоже выпущу кишки». «Притворюсь, что я этого не слышал», - процедил Тот. – «Ну, у тебя есть последний шанс. По-хорошему спрашиваю: где Йост и Лихтенштейн? Что они делали в Ратае?» «Я ничего об этим двоих не знаю... правда», - вымолвил Индржих, и венгр нахмурился: «За дурака меня не держи, малец».

«Не держу, ты сам себя дураком выставляешь», - заявил Индржих, прожигая Иштвана свирепым взглядом. – «Я все думаю... зачем он этот делает? Что за этим стоит? Ты жестоким притворяешься, но об Эрике заботишься. Кто-то тебе очень больно сделал, верно?» «Слыхали?» - фыркнул Тот пренебрежительно. – «Его пытают, а он о чужой душе заботится! В первый раз такое вижу. Слушай, ублюдок, прекрати нести чушь и отвечай на вопросы!»

«Я потому спрашиваю, что это пригодиться может, когда я буду пытать Эрика...» - не сдержался Индржих, и Тот покачал головой: «Ну и ну... Ты ведь только хуже себе делаешь! Попробуем еще раз. Где сейчас Йост и Ян? Зачем они встречались с Радцигом? Что они задумали?» «Я ничего не знаю», - устало выдохнул Индржих. – «Так что можешь не мучиться и просто велеть меня прикончить».

«Я так и думал, что ты будешь из себя героя строить, но признаю, что ты крепче, чем я ожидал», - отметил Иштван, скрещивая на груди руки. – «Но это тебя от страданий не спасет. Все равно расскажешь даже то, что не знаешь. Ох, ты у меня запоешь!.. Я правда не могу понять, зачем из себя героя строить. Перед дружками стыдно? Ну так сотник мне уже рассказал изрядно. А священник дрожит, как лист осиновый, и долго не протянет».

Арношт провел ножом по боку Индржиха; пролилась кровь. «Ну?» - буднично осведомился Иштван, когда парень застонал от нестерпимой боли. – «Йост и этот второй ублюдок, Лихтенштейн. Где они? Что делают? Что обсуждали в Ратае?» «Хорошо, хорошо, расскажу все, что сам знаю...» - выдавил Индржих, лихорадочно соображая правдоподобную ложь. – «У Йоста большие неприятности. Он Сигизмунду денег одолжил, а тот взамен обещал ему Бранденбург. Но деньги Сигизмунд не отдает, а бранженбуржцы не спешат ему сдаваться. Так что теперь он изображает, будто на благое дело трудится. Только на самом деле он свою игру ведет, а на Сигизмунда затаил злобу. И с Лихтенштейном так же. Они одолжили деньги Вацлаву, чтобы Вроцлав получить. Но если Вацлав престола лишится... то некому будет этот договор исполнить».

«Хм-м...» - Иштван осмысливал прозвучавшие речи. – «Это все очень здорово и даже может правдой оказаться... да только ты так и не сказал, где они сейчас и что делают! Может, начнем уже серьезно разговаривать? Неужели стоит так страдать из-за Йоста? Он же изменник и предатель. Думаешь, кому-то лучше будет, если ты позволишь себя убить? Это не твоя война!.. Послушай меня внимательно. Если скажешь, что я хочу узнать, то я остановлюсь. И устрою так, чтобы Бергов послал к Радцигу – тот тебя выкупит. Сможешь тогда вернуться в свою засранную дыру».

«Нечего мне сказать, потому что я ничего не сдаю», - вымолвил Индржих устало. – «Панам на меня наплевать. Никто со мной не обсуждал, зачем мы сюда едем! Радциг со мной политику не обсуждает! Тебе Бергов рассказывает о своих планах, когда приказы отдает?» «Представь себе, рассказывает!» - отозвался Тот. – «И потому я ни на миг не поверю, что твой отец ничего тебе не говорил. В последний раз спрашиваю. Что ты знаешь о Йосте и Лихтенштейне? Куда они отправились из Ратае? Что они задумали?» «А я тебе... в последний раз... говорю... иди... в жопу!» - еле ворочая языком, выдавил Индржих.

Пожав плечами, венгр приказал Арношту прикончить Индржиха, и не сдержался Богута: «Нет! Остановись, не надо!» Арношт «В чем дело, поп?» - обернулся к нему Тот. – «Что-то сказать хочешь? Выкладывай» «Насколько я понял, Йост союзников ищет, чтобы выступить против Сигизмунда», - быстро заговорил Богута, отчаянно желая лишь одного – спасти Индржиху жизнь. «Ну, это не новость», - отмахнулся Тот. – «Я хочу знать, где он сейчас!» «В Бранденбурге...» - отводя взгляд, тихо произнес Богута. – «В Бранденбург он поехал...»

«Вот так-то лучше», - одобрительно покивал венгр. – «А Лихтенштейн что?» «Радциг сказал, что Йост ему в Кутна-Гору велел ехать», - отвечал Богута. – «Больше я ничего не знаю, Бог мне свидетель». «Вот это да!» - поразился Тот. – «Выходит, он его прямо под нос Сигизмунду отправил!.. Что ж, ты, может, удивишься, но я тебе верю. И ублюдку ты жизнь спас. За это тебе на небесах воздастся!» Тот велел заглянувшему в камеру писарю разыскать Эрика, чтобы отвез тот послание Бергову.

Обратившись к пленникам, венгр пожелал им доброй ночи, обещав вернуться на следующий день, ведь остается у него еще немало вопросов. Наряду с писарем и Арноштом покинул он камеру, заперев за собой дверь.

Воцарилась давящая тишина. «Хуже всего то, что мы остальных предали», - с горечью вымолвил Индржих. – «И теперь их ждет такая же участь...» «Не вини себя, парень», - прошептал Жижка. – «Под пытками все ломаются... Это... просто вопрос времени».

Вскоре за дверью послышался шум, слабый вскрик, а затем дверь камеры распахнулась, и в проеме возникла Катерина; в руках девушка сжимала кинжал, которым только что перерезала горло стражнику.

Ступив в пыточную, Катерина освободила от цепей пленников, и осознал Индржих: «Так вот почему ты все время притворялась, будто меня не знаешь!» «Неужто сам догадался?» - усмехнулась девушка, а Индржих обернулся к Жижке: «И вот почему ты того парня у пруда убил». «Я никому не позволю трогать своими грязными лапами свою верную сестру по оружию...» - высокопарно возвестил шляхтич.

«То есть, на деле ты меня все же узнала?» - спрашивал Индржих, и кивнула девушка: «Думаешь, я забыла того, кто мне жизнь спас? Ты тогда был похож на полного безумца, которому жить надоело, но за помощь я благодарна, Индро». «Жить мне не надоело», - покачал головой юноша. – «Просто я никогда больше убегать не буду!» «Я же говорю, безумец...» - вздохнула Катерина, обернулась к Жижке: «Ты как, цел?» «Жить буду», - заверил сподвижницу атаман. – «А вот в остальном... не так уверен».

При виде ладной девицы глаза Богуты заблестели, он поспешил представиться. «Катерина», - отвечала та. – «Но любезничать будем потом, сейчас надо выбираться отсюда. Здесь есть потайной проход – он из подвала прямо к скалам Аполены ведет. Но перед проходом железная решетка стоит, без ключа ее не открыть, а выломать не сможем. Ну а ключ у хозяина замка хранится». «а сейчас... это мадьяр», - процедил Жижка. – «И где нам его искать?» «Наверное, в его покоях в ‘Старице’», - предположила девушка. – «Это башня поменьше на дальней стороне замка».

«А еще хорошо будет... приказы забрать, которые ему Бергов отдал», - спохватился Жижка, и Индрих добавил: «И наши вещи». «Ваши вещи Иштван велел к нему в комнаты отнести», - сообщила Катерина. – «А документы будут или у писца, или у Бергова в покоях».

По словам Катерины, помимо Иштвана в замке остается лишь пара стражей, остальные солдаты расположились во дворе, но о них беспокоиться не стоит; практически все воинство уехало с Берговом.

«Я разберусь с Иштваном и заберу ключи», - постановил Индржих. – «Давно хотел с ним счеты свести!» Жижка согласно кивнул, предложил Богуте тем временем обыскать сию башню, «Девицу», и найти приказы Бергова.

Богута колебался, не желая отпускать Индржиха одного, но Жижка обнадежил его: «Ничего, он сдюжит. Парень, который смог мне рожу располосовать, с затраханным мадьярским карликом уж как-нибудь совладает». Вздохнув, Богута обратился к Индржиху, молвив: «Будь осторожен и напрасно не рискуй. Без всяких фокусов – перережь ему глотку во сне, и дело с концом!»

«Не каждый день тебе священник советует глотку перерезать», - невесело усмехнулся Индржих. – «Но за совет спасибо, так и сделаю... Ладно, давайте разделимся. Я разберусь с Иштваном и по дороге комнаты писца обыщу. А ты, Богута, посмотри, что в покоях у Бергова отыщется».

С трупа убитого Катериной стража Индржих снял доспех, вооружился мечом, после чего, крадучись, покинул темницу, выступив в ночь. В замковом дворе заметил он Иштвана и Эрика, седлающего коня. «Лошадь не жалей и не береги», - инструктировал поплечника венгр. – «Проедешь через Сеницу, это Рожмберков вотчина. Там тебе свежего коня дадут».

Он протянул молодому человеку свиток, пояснил: «Это доклад для Бергова. Мне почти жалко Радцикова ублюдка, номы все, что хотели, получили. Самое главное – нужно найти Лихтенштейна, шпиона Йоста!» «Да что такое?» - осведомился Эрик. – «Ты за меня волнуешься? Не боишься, я не пропаду».

Иштван подошел к парню вплотную, и, коснувшись ладонью щеки его, молвил: «Ты вырос в очень способного молодого человека. Но тебе еще нужно научиться драться за место под солнцем. Таким людям, как ты и я, никогда и ничего не достается даром».

Вскочив на коня, Эрик кивнул: «Я этого не забуду. Прощевай!» С этими словами он унесся в ночь, и Иштван, проводив его взглядом, прошептал: «Прощай, мой милый мальчик...»

Дождавшись, когда венгр скроется в башне, Индржих, избегая столкновения с немногочисленными стражами, несущими дозор в замке, последовал за своей немезидой. Ступив в покои Иштвана, он обнаружил последнего потягивающим вино и отрешенно созерцающим ливень, разразившийся снаружи.

«Никак не сдаешься, да?» - казалось, Тот был совершенно не удивлен появлению Индржиха на своем пороге. – «Знаешь, мне это в тебе даже нравится. Кое-кого ты мне напоминаешь». «Я не такой, как ты», - бросил Индржих, ступая в чертог, и Тот усмехнулся, кивнул: «Несомненно. В прошлый раз ты меня отпустил. Такое совсем не в моем стиле. И сейчас это тебе аукнулось. Ну, как поступим? Будем честно драться?..»

«Я хотела тебя кое о чем спросить, прежде чем прикончу», - оборвал его Индржих. «А ты чертовски в себе уверен!» - расхохотался венгр. – «Я же говорю, что ты такой же, как я. Ну давай, спрашивай. Час еще не поздний, а я не тороплюсь».

«Где ты нашел этого своего Эрика?» - полюбопытствовал Индржих. «У Эрика такая же судьба, как у тебя», - отвечал Иштван с неожиданной серьезностью. «Ну конечно», - фыркнул Индржих. – «Ты такой же, как я, Эрик такой же, как я... Кто еще такой же? Отто из Бергова? Сигизмунд?» «Эрик – сирота», - пояснил Тот. – «Как мы с тобой. Я его во время вылазки в Моравию подобрал». «Подобрал? Во время вылазки?» - нахмурился Индржих. – «Так это ты его сиротой сделал?» «Война – это дело грязное», - отозвался Тот, и Индржих поморщился: «Сколько раз я это слышал».

«Эрик – простой селянин», - продолжал Иштван. – «Такой же, как ты... на самом деле, даже хуже. У него-то отец не паном был, а крестьянином». «Что Эрику передать, когда я ему живот вспорю?» - буднично осведомился Индржих. «Ничего ты такого не сделаешь!» - не сдержался венгр, и Индржих покачал головой: «Ну и ну! У тебя на лице аж улыбка застыла. Меня ни одна тюрьма не удержит, сам знаешь. Я Жижку в поединке одолел. Я весь путь сюда проделал. И только для того, чтобы тебя убить».

«Все, что между мной и тобой... это только между нами», - выдавил Тот, меняясь в лице. – «Эрик тебе ничего не сделал. Не впутывай его». «Похоже, тебе есть, что рассказать о вас двоих», - присвистнул Индржих. – «Ты о нем говоришь, будто он твой сын! Или... когда я вас во дворе увидел... что-то еще между вами было. Ты любишь его!» «Со мной делай что хочешь», - отчеканил Иштван. – «Если сможешь – так отомсти. Хоть в крови меня утопи, если тебе неймется. Но его не трогай. Пожалуйста...» «Ты меня умоляешь?» - поразился юноша. – «Мы едва начали, а ты уже умоляешь?» «Да, я тебя умоляю», - подтвердил Тот, склонив голову.

«Да с чего ты вообще взял, что мы похожи?» - воскликнул Индржих, и отвечал венгр: «С того, что так и есть! Война отняла у тебя дом и семью. Думаешь, ты один такой? Нет, мальчик. Вовсе нет! Но война не только забирала. Она наполнила смыслом наши жизни. Твою, мою... всех, кто попал в ее жернова». «Этот мир полон людей, которые все потеряли», - вымолвил Индржих. – «Но это еще не значит, что они все одинаковы». «Ты прав», - согласился Тот. – «Большинство из них плохо кончили или померли в нищете. Ну а мы с тобой... мы оба отказались принять свою судьбу! И посмотри, куда нас это привело!»

«В одну и ту же комнату, где я собираюсь тебя убить», - махнул рукой Индржих. – «Ты мне голову не морочь. Кончай свои фокусы!» «Фокусы?» - повторил Иштван. – «Мы здесь вдвоем, и я без оружия. В целом замке всего несколько солдат. Ничто тебе не помешает меня убить. Мы с тобой по разные стороны, но я всю твою жизнь уже прожил. Я просто хочу тебе совет дать, парень». «Да? И что же ты мне присоветуешь?» - осведомился Индржих. «Прежде всего о себе думать надо!» - с жаром отвечал Иштван. – «Становись на сторону того, кто сильнее. Верность – это хорошо, конечно, но ведь каждый пан первым делом о себе заботится! Кто знает, вспомнит ли о тебе Радциг, когда закончится война». «Ты в людях совсем не разбираешься», - отозвался Индржих. – «И я боюсь, твоя жизнь оборвется раньше, чем война, так что не узнать тебе, как поведет себя мой отец». «Я еще жив, ублюдок!» - зло прорычал венгр.

«Думаю, довольно разговоров о наших так называемых сходствах», - вымолвил Индржих. – «Скажи лучше, какого черта ты присоединился к Жижке?» «Я собирался прикончить его и возглавить его шайку», - без обиняков заявил Тот. – «И у меня могло бы получиться. Таким головорезам плевать, кого и зачем они убивают». «Что-то у тебя не очень вышло», - хмыкнул Индржих. – «Бергов даже не знал, где вы скрываетесь». «Жижка оказался куда осторожнее и быстрее, чем я ожидал», - признался Тот. – «Но и ты не слишком преуспел. Так в чем же мы тут друг друга обвиняем?»

«Скажи мне одну вещь», - настаивал Индржих. – «Почему? Почему Жижка, почему Бергов? Почему ты выбрал такую жизнь?» «Ты все еще не понял, да?» - вздохнул Иштван. – «Тогда я просто повторю свой совет. Мы – просто пешки на шахматной доске. Ты ничего не можешь изменить. Никто тебе ничего не даст. Тебя просто используют и тобой пожертвуют, когда нужно будет. Так что ты сам должен хватать, что можешь, и становиться на правильную сторону. Потому что сук кроет...» «...Самый сильный кобель?» - саркастически осведомился Индржих, и Тот одобрительно кивнул: «Вот видишь, чему-то ты все-таки научился».

«Это просто глупая болтовня, чтобы сильнее показаться», - отмахнулся юноша, и венгр пожал плечами: «Тебе виднее. Ты спрашивал, почему Сигизмунд? Потому что вы – кретины, которые пытаются короля-пьянчужку спасти, чтобы местные паны могли и дальше воровать в стране без правителя. У Сигизмунда турки на границе, а ему с вашими мелкими дрязгами разбираться приходится! Ты и представить себе не можешь, что будет, если турок не удержать. И с тобой, и со всеми нами. А я это пережил!»

«А ты, выходит, на правильной стороне?» - осведомился Индржих. – «Как это Сигизмунд правильной стороной оказался?» «Правильная сторона – та, что сильнее», - уверенно заявил Тот. – «Та, которая побеждает!» «Думаешь, Сигизмунд победит?» - с сомнением протянул Индржих, и венгр фыркнул: «Да ладно тебе, парень. А кто еще победит? Твоя крестьянская ватага из Нижних Нужников во главе с предателем, который хочет спасти Его Бурдючейшество? И как вы это сделаете? А ты что с того будешь иметь? Какой у тебя план на будущее?»

«Ты – просто первый в длинном списке», - заверил немезиду свою Индржих. – «Маркварт фон Аулитц, Отто из Бергова... и твоего любимого Эрика не забуду, не волнуйся». «А потом?» - с горечью вопросил Тот. – «Весь Панский союз? Пражские советники? Или Сигизмунда убьешь? А кто дальше в твоем списке? Папа Римский? И что ты будешь делать, когда закончишь свой священный поход? Месть смыслом жизнь не наполняет, это просто ребячество глупое. Месть тебя не прокормит, да и не потрахаться с ней. Но, конечно, иногда она бывает необходимой. Этого нельзя отрицать».

«Ну, тебе об этом беспокоиться не стоит, потому что начну я с тебя», - заключил Индржих. – «Я не такой как ты. Так что дам тебе шанс».

Индржих позволил Иштвану взять в руки меч, и они скрестили клинки... Отбив выпад противника, Индржих пронзил мечом тело Тота, и прохрипел тот: «В конце концов... ты поймешь... что я был прав... Сук кроет самый сильный кобель!»

Индржих с силой толкнул обреченного Иштвана к окну, и тот, не удержавшись на ногах, рухнул вниз, к подножию башни. Индржих поднял с пола отцовский меч, осмотревшись в покое, заметил связку ключей на столе. Вот только приказов Бергова нигде не оказалось...

Юноша поспешил вернуться в соседнюю башню, «Девицу», где Богута уже успел обнаружить приказы в панских покоях. Сподвижникам поведал Индржих о том, что убил Иштвана и отцовский клинок вернул.

Так, Индржих, Богута, Жижка и Катерина покинули замок через подземный ход, приведший их в дикоземье Аполены. «В скалах есть старый лагерь облавщиков», - шепнула спутникам Катерина. – «Там мои люди ждать будут».

Ночную тьму озаряли огни факелов: похоже, заприметили солдаты, что улизнули пленники, и теперь прочесывали окрестные леса. По словам Катерины, в лагере – где-то в полумиле к югу – их дожидался Мика, но Жижка еле на ногах стоял, и такой путь ему не по силам.

«Мне надо передохнуть», - признался Жижка, расположившись на полу тоннеля. – «Предлагаю взглянуть на Сигизмундово письмо. Хоть узнаем, что этот сукин кот замышляет...» Согласно кивнув, Богута просил Индржиха посветить ему факелом, и, развернув свиток, пробежал текст глазами.

«Сигизмунд велит союзникам явиться с войсками с Кутна-Гору!» - передал спутникам суть письма Богута. «И что это значит?» - вопросил Индржих в недоумении, и отвечал ему Жижка: «Что у него кончилось терпение. Он собирается сокрушить сопротивление... пока еще может». «Выходит, Бергов и Аулитц в Кутна-Гору отправились?» - уточнил Индржих, и Жижка утвердительно кивнул: «Да... а мой друг Гинек из Кунштата сейчас в сухдольской крепости... это от Кутна-Горы совсем близко. А Лихтенштейн в самой Кутна-Горе... Мы должны их предупредить». «И Птачеку должны помочь!» - напомнил Индржих.

Парень велел остальным схорониться в глубине тоннелей и дожидаться его; сам он попытается коней найти и поближе подвести. Простившись со спутниками, выступил он в дождливую ночь, и, стараясь обходить прочесывающих лес стражей широкой дугой, устремился на юг – к лагерю облавщиков. Верный своему слову, Мика оставался там, у костра, и, выслушав Индржиха, сообщил, что воз и запряженных в него коней оставили они на отрогах Аполены, и сторожат его брат Мики и подручный мясника. Велев Мике отправляться к пещерам, остается в коих Катерина, поспешил Индржих в указанном парнем направлении.

В предрассветный чат Индржих сумел отыскать сподвижников Мики; двигаясь окольными тропами, подвели они тянущих воз коней к выходу из подземных тоннелей. Индржих и Богута погрузили на воз Жижку, Катерина заняла место на козлах, направила лошадок прочь от скальных отрогов Аполены – на восток. Индржих и Богута, правя конями, коими снабдили их люди Катерины, сопровождали телегу.

Дождь не прекращался ни на мгновение, и под покровом ливня беглецы оставили преследователей своих далеко позади. «Дальше поедешь прямо, в сторону Йичина», - обратился Богута к Индржиху, указав на змеящийся миж полей тракт, на который выехали они. – «Купеческий тракт тебя прямо к Кутна-Горе и выведет». «А ты с нами не едешь?» - удивился Индржих, и Богута покачал головой: «Нет. Мне надо к Радцигу и Ганушу вернуться. Рассказать, что враг задумал, и что с паном Птачеком приключилось. Так что берегите себя! Особенно ты, Индро! Чтобы мне не пришлось возвращаться и снова труп твой искать!»

Богута стащил с пальца своего перстень, передал Индржиху, молвив: «А если поймешь, что застрял, отыщи пана Одерина из Ратборжа и отдай ему этот перстень. Он тебе поможет... хоть и не будет этому рад».

С этими словами Богута исчез за пеленой дождя, и путники продолжили следовать по тракту на восток. Индржих и не заметил, как уснул в седле, и привиделась ему отцовская кузня... вот только меч у наковальни ковал Иштван Тот. «Значит, достал ты его все-таки», - шипел мадьяр, направляя клинок в сторону Индржиха. – «И как себя чувствуешь? Ты правда думал от меня избавиться? Нет-нет, мой милый мальчик... у нас еще много работы!»

Иштван метнулся к Индржиху, толкнул его, и в стремительно преобразившейся реальности выпал парень из окна замка Тросок...

Пробудившись, Индржих обнаружил, что Катерина помогает ему подняться с земли; похоже, уснув, юноша свалился с коня...

Светало...

...Следующий день провели они в пути, и ближе к вечеру зрели на горизонте стены Сухдола – крепости пана Петра Писецкого, минцмейстера самого короля Вацлава. В сих краях свирепствовала армия Сигизмунда, люд был напуган, но все же встреченные на дороге лесорубы поведали Жижке, что гостит в Сухдоле пан Гинек Кунштатский по прозвищу Сухой Черт, управитель Зноймского замка и великий воин. Жижка духом воспрял, ведь то был верный союзник короля и его старый друг. Катерина вести сей была не сильно рада, ибо считала Гинека пьяницей и человеком опасным.

Катерина направила воз в распахнутые настежь ворота Сухдола, остановила коней во внутреннем дворе замка. Индржих помог Жижке слезть с телеги, и подошел к ним хозяин твердыни, поинтересовался, с чем пожаловали гости.

«Я так понял, ты Петр Писецкий?» - уточнил Жижка, и, когда старик утвердительно кивнул, представился: «А я Ян Жижка из Троцнова. У меня важное послание для твоего гостя, Гинека Кунштатского. Да и, пожалуй, для тебя самого». «Послание для Сухого Черта?» - поразился пан Петр.

«Так, так», - раздалось. - «Атаман Жижка с юным Индро». Прибывшие склонились в поклоне пред маркграфом Йостом Моравским, невесть откуда взявшимся в сих пределах. «Боюсь, что Гинека здесь уже нет», - заключил дворянин, созерцая Жижку и спутников его. – «Но узнать, что вас привело, мне бы хотелось. И что за черти вас потрепали... К несчастью, сейчас меня ждут срочные дела. Отдыхайте – видит Бог, вам это не повредит. Поговорим завтра».

Оседлав коня, маркграф и сопровождающие его солдаты покинул замок, и Жижка не сдержался, всплеснул руками: меньше всего желал он откровенничать пред паном Йостом, о хитроумии и коварстве которого ходили легенды!..

Пан Петр пригласил гостей в горницу, велел слугам накрыть на стол, поинтересовался, откуда приехали путники. «С Тросок», - отвечала ему Катерина, и изумился хозяин: «Но это земли пана Бергова! И что же вы там делали, позвольте поинтересоваться?» «Сидели в подвале, беседовали со... старым знакомцем», - произнес Жижка с мрачной усмешкой.

«Господи!» - воскликнул пан Петр. – «Как же так случилось?» «Все просто», - отвечал ему Жижка. – «Я, как и Сухой Черт, служу пану Соколу из Ламберка. И у меня в той округе было дело. Если понимаешь, о чем я». «Безусловно...» - подтвердил Петр, уточнил: «Но дело, надо полагать, не выгорело?» «Отчего ж не выгорело», - улыбнулась Катерина. – «Одну крепость мы захватили». «Ну так, крепостишку», - поправил ее Жижка. «И чуть не достали самого Бергова», - добавила девушка, не сумев скрыть сожаление в голосе.

«Что же помешало вам исполнить сие правое дело?» - осведомился Петр. «Маркварт фон Аулитц!» - отвечал ему Индржих, и пан нахмурился: «Мне знакомо это имя. Он гетман пражского войска». «Именно», - вздохнула Катерина. – «И его-то он с собой и привел». «Но зачем было пражанам идти с войском в Троски?» - недоумевал Петр, и пояснил ему Жижка: «Так они ж не в Троски шли, а сюда! Туда они завернули проведать Бергова, потому как мы его прижали. А потом он с ними уехал».

«Сюда, в мою крепость?» - перепугался пан. – «Господи Иисусе!» «Не только сюда – в любое место, где есть сторонника короля Вацлава», - вымолвила Катерина, и Жижка, кивнув, добавил: «И это еще одна причина, по которой мы здесь. Мы пришли тебя предостеречь. Похоже, что терпение Сигизмунда лопнуло. Он намерен нарушить перемирие и подавить бунт, пока еще в силах. Вот он и собрал всех своих сторонников в Кутна-Горе под началом фон Аулитца. Продолжение войны – лишь вопрос времени».

Пан Петр приказал слуге подать гостям лучшего вина – красного бургунского, и Жижка не сдержался, молвил: «Как бы Йост нам не позавидовал...» «Ради такого случая придется ему потерпеть», - поджал губы пан Петр, и осведомился Жижка: «Похоже, оба мы не в восторге от маркграфа, да?» «Ну... я...» - замялся хозяин, отводя взгляд. – «У меня и в мыслях не было оскорбить пана Йоста... А откуда ты с ним знаком?» «Не то, чтобы знаком», - протянул Жижка. – «Так, слыхал о нем, а он – обо мне. По причине... прежнего моего ремесла...»

«Да, я про тебя наслышан», - кивнул Петр. – «Говорят, ты раньше был... ну...» Он замялся, и усмехнулся Жижка: «Да разбойником, что уж там таить! Сам король Вацлав назначал за меня награду. А Катерина наша...» «Уверена, вельможному пану это не интересно!» - быстро вставила Катерина, смерив Жижу пристальным взглядом. – «И вообще, если кто здесь и знаком с Йостом, так это Индро. Ты ведь с ним, считай, на короткой ноге?» «Ну, я только раз с ним говорил...» - растерялся Индржих. – «Да и приезжал-то он в Ратае к пану Ганушу...»

«Ладно, мы отвлеклись от темы», - заключил Жижка, вновь оборачиваясь к пану Петру. – «Как я уже сказал, одно наше дело было – предупредить вас. Другое же касается Гинека, прозываемого Сухим Чертом. Где он?» «Ну... он гостил здесь... по моему приглашению», - признался Петр, рассказал, что Гинек с маркграфом обменялись мнениями и решили, что им будет лучше как можно меньше видеть друг друга, после чего Сухой Черт покинул Сухдол, и неведомо, где пребывает он ныне.

«А чем Сухой Xерт тут вообще занимался?» - полюбопытствовал Индржих, и просветил его пан Петр: «Войной, если можно это так назвать... Он только здесь подкараулил три Сигизмундовых обоза с провизией, и еще отряд половцев. Я даже забеспокоился. Если бы кто прознал, что я укрываю его здесь... Но в итоге Йост сам с ним разобрался. Он велел Черту завязывать, потому что своими набегами тот спутывал ему карты».

«На что Йосту так рисковать?» - удивился Индржих. – «Он же чуть ли не сам Сигизмунду в руки лезет. Чего ради?» «Ради того, чем он всю жизнь и занимается: ради интриг!» - бросил Жижка в ответ, и Петр кивнул: «Можно и так сказать. Он ищет союзников среди колеблющихся и переманивает на нашу сторону тех, кто пока на стороне Сигизмунда». «Хочет, чтобы мы с предателями якшались?» - поморщилась Катерина. «Политика есть политика», - развел руками Петр. – «Большинство всегда встает на ту сторону, где предвидит для себя меньше хлопот. Между нами говоря, я сам не в восторге от идей Йоста. И это я, который менее всего хочет кровопролития!»

«А что ты пане, обо всем этом думаешь?» - обратился к хозяину Индржих. – «О Сигизмунде, Вацлаве, Йосте...» «Сказать начистоту, всем нам ведомо, что король Вацлав не чета своему отцу», - прямо отвечал Петр, не желая играть словами с гостями. – «Но таков уж мир. Хроники полны королей, не умевших носить корону. Но то, что у них в жилах, важнее того, что у них в головах. Да, он не умелый правитель. И что с того? Я считаю, первая задача правителя – хранить Божий мир. Главное в короле – законность его власти!» «А если на троне совсем уж дурной король?» - спрашивал Индржих. – «Безумец, например?» «Скажем так, парень...» - Петр чуть замешкался с ответом. – «Даже король не вечен». «Особливо дурной», - вставил Жижка. – «Верно я говорю, пан?»

«Пан, у нас ведь к тебе и еще одно дело есть», - спохватился Индржих. – «Бергов держит в заложниках моего пана, Яна Птачека из Пиркштайна. А еще мы должны предупредить союзника пана Йоста, Яна из Лихтенштейна. Нет ли у тебя от них вестей?» «Увы, нет», - отвечал пан Петр. – «Я ведь, пока вы не сказали, не знал даже, что Бергов сюда пожаловал. И о пане Лихтенштейне я не слыхал». «Это, пожалуй, к лучшему», - вымолвил Жижка. – «Кабы его схватили и казнили, об том любая собака бы знала. А так очень может статься, что он еще жив».

По завершении трапезы пан Петр предложил гостям посетить купальню, а после проследовать в отведенные им покои. Спустившись в замковый двор, Индржих свел знакомство с местным сотником, поведавшим парню о том, что происходит в окрестностях. По словам его, воинство Сигизмунда расположилось лагерем на холме у Кутна-Горы, перекрыв ведущий к городу тракт, и, как только солдаты начали грабить окрестные деревни, шляхтичи живо решили, что лучше заплатить им, откупиться тем самым. Напал Сигизмунд и на Сухдол, но защитники крепости сумели отбиться, вынудив врага пойти на переговоры; пану Петру пришлось все же раскошелиться, чтобы его оставили в покое. Конечно, так повезло не всем: по словам сотника, Сигизмундовы псы сожгли веси Межолез и Опатовиц, и остались от деревень лишь пепел да камни. Руины сел тут же поспешили наводнить разбойники с большой дороги, и советовал сотник Индржиху держаться от сих гиблых мест подальше.

Сей ночью в грезах привиделся Индржиху труп Иштвана Тота, остывающий у его ног. Из теней выступил названный отец Индржиха, Мартин, тяжело вздохнул: «Вот ты и отомстил. И как, стало тебе легче?» «Да», - признался Индржих. «А что дальше?» - спрашивал отец. «Дальше – Маркварт», - отвечал Индржих уверенно, - «затем – Бергов». «И это всего, чего ты хочешь, сын?» - вопрошал Мартин с горечью. – «Скольких бы ты ни убил, прошлого уже не изменишь». «Я так решил!» - воскликнул юноша, и осведомился Мартин: «Уверен, Индро?»

Поутру Индржиха разбудила служанка, сообщив, что вернувшийся в замок маркграф зовет его к себе. Одевшись и наскоро перекусив снедью, которую служанка оставила на столе, Индржих спустился в зал, где за столом восседал маркграф Йост, подписывая пером указы, кои подносил ему писарь.

«Индржих», - коротко приветствовал юношу Йост, не отрываясь от своего занятия. – «Мне доложили, что в лагере моего дорогого кузена Сигизмунда развеваются. Знамена Бергова. Полагаю, переговоры в Тросках прошли не слишком гладко?» «Нет, пан», - покачал головой Индржих. – «Боюсь, мне нечем тебя порадовать».

«Ну, ты рассказывай, а хорошие это новости или плохие, посмотрим», - предложил маркграф, и, сцепив пальцы перед собой, поинтересовался: «Итак, что случилось с Берговом в Тросках?» «Бергову и на письмо-то наше плевать было!» - воскликнул Индржих возмущенно. – «К тому моменту, когда мы прибыли в Троски, он уже давно снюхался с Сигизмундом. Конечно, он нам об этом не сказал. Да еще и использовал нас с паном Птачеком, чтобы мы ему помогли! В итоге все обратилось против нас, и мы очутились в темнице. Ну, вернее, я очутился... Пана Птачека увезли. Собственно, потому мы и здесь. Мы шли по следу Бергова».

«Да, мне говорили», - отметил Йост. – «Но хотелось бы услышать все в подробностях. Со времени наше встречи в Ратае прошло немало времени... и у тебя теперь весьма нежданный спутник». «Нежданный спутник?» - озадачился Индржих, и маркграф кивнул: «Да. Конечно, мне доводилось слышать о Жижке. И о его... нетрадиционных способах поддержать нашего короля. Но я не знаю, где ты с ним познакомился».

«Мы познакомились под Тросками при довольно запутанных обстоятельствах», - осторожно отвечал Индржих, не желая вдаваться в подробности. – «Пришлось с ним сражаться. Слава Богу, что мы друг друга не убили». «Хмм... и кто же это его туда послал? Не знаешь ли?» - осведомился Йост, и Индрджих покачал головой: «Нет, пан не знаю». Не доверял он маркграфу, и не желал открывать ему больше необходимого.

«Досадно», - протянул Йост. – «Хотел бы я узнать». «Прости меня, пан, но как так вышло, что ты не знаешь?» - поинтересовался Индржих, изображая простодушие. – «Разве вы все не заодно?» «Просто у моего дорогого кузена короля Вацлава очень много сторонников», - пояснил маркграф. – «И каждый – со своими представлениями о том, как его защитить. При этом – ситуация предельно просто. Достаточно было бы собрать их всех в одном зале, накормить и напоить досыта, и они в момент обо всем бы договорились... Ладно, давай дальше. Еще я что-то слышал про позорный столб и дичекрадство. Что вы там с паном Яном учудили, помилуй Господи?»

«Дело с самого начала не задалось», - понурился Индржих. – «Мы попали в засаду и потеряли письмо. Нам с паном Птачеком повезло, что мы вообще живы остались. Но в Тросках никто не поверил, что мы гонцы». «Пан Бергов отказал шляхтичу в помощи?» - вопросил Йост гневно. – «Чтобы человек его происхождения опустился до такого...» «Ну, сказать по правде, пан Птачек в тот момент выглядел не шибко по-шляхецки», - вымолвил Индржих. – «На нас напали, когда мы купались в пруду. Нам пришлось бежать через лес... Так что выглядели мы и впрямь как пара нищих».

«Полагаю, пан Птачек чувствовал себя неловко», - усмехнулся маркграф, и Индржих подтвердил: «И не только он, пан! Я хоть и байстрюк, да не привык у ворот побираться, в лохмотья одетый!» «Поверь, я вовсе не имел ничего такого в виду», - заверил его Йост. – «Как бы то ни было... ты уверен, что больше ничего рассказать мне не хочешь?» «Тебе, наверное, знать надобно, что Иштван Тот служит Бергову», - вымолвил Индржих.

«А кто это?» - уточнил Йост. «Один из приспешников Сигизмунда», - пояснил Индржих. – «Это он в Ратае бесчинствовал». «Ах, да, Гануш с Радцигом что-то такое припоминали», - припомнил маркграф. – «Они его неосмотрительно отпустили живым». «У них не было выхода», - напомнил пану Индржих. – «Они дали слово». «Да, что ж...» - вздохнул Йост. – «Отрадно знать, что кто-то еще придерживается столь наивных взглядов на мир...» «Но на этот раз он никуда не ушел», - заверил маркграфа Индржих. – «Он мертв». «Очень хорошо», - покивал тот. – «Я слыхал, он был разбойник и головорез. Таких щадить негоже».

Боле Индржих ничего поведать не мог, и маркграф сокрушенно вздохнул: «Увы, мой посланец Ян из Лихтенштейна, через которого я узнавал все новости, как дурные, так и добрые, пропал. Так что я теперь рад любой весточке». Индржиха же он поблагодарил как доставленные вести, похвалил за то, что даже в самой безвыходной ситуации тот не терял голову.

«Я при первом случае отправлю посольство в Ратае», - обещал маркграф. – «Можешь поехать с ним. Уверен, тебе не терпится вернуться домой». «Это очень щедро с твоей стороны, спасибо, пан», - поклонился Индржих. – «Но у меня другие планы». «Конечно, если ты захочешь остаться и помочь мне, я буду рад», - неверно истолковал устремление юноши Йост. – «Моим послам пригодится охрана – а ты доказал, что как сопровождающий дорогого стоишь».

«Дело в пане Птачеке, пан», - пояснил ему Индржих. – «Я приехал узнать, где его держат, - и вызволить его». «Благородное устремление», - заключил Йост. – «Но за пана Птачека не волнуйся: уверен, Бергов держит его в золотой клетке». «Но пан, я дал слово», - начал Индржих, и маркграф прервал его: «Понимаю. Но правда же: пан Птачек сейчас в большей безопасности, чем мы с тобой. Самое разумное – подождать, пока за него выкуп потребуют».

В чертог проследовал Жижка, также призванный маркграфом, и тот, кивнув вошедшему, молвил: «А, атаман Жижка! А мы с Индро как раз про пана Птачека разговор вели». «Пан Йост считает, он вне опасности и надо лишь дождаться требования выкупа...» - пояснил Жижке Индрих, и тот, заметно помрачнев, пробормотал: «Ну конечно...»

«Но я хотел о другом с тобой потолковать», - обратился Йост к Жижке, и всю благодушность маркграфа как рукой сняло. – «Наверное, хочешь спросить, почему твоего дружка Гинека по прозвищу Сухой Черт здесь не видать?» «Да уж в крепости только про это и судачат», - отозвался Жижка. – «Вы с Петром отказались взять его под защиту!» «Защита нужна тем, кто в беде», - возразил Йост. – «А Гинек сам явился сюда бесчинствовать! У меня совсем... другие планы».

«Вот как?» - осведомился Жижка, с трудом сдерживая гнев. – «И какой, сударь, твой план? Сидеть да языком чесать, пока король Вацлав гниет в темнице?.. Хотя чего я ожидал? Еще недавно ты в сговоре с Сигизмундом против Прокопа был, своего родного брата!»

Взмахом руки отослав писаря, Йост поднялся из-за стола, и, подойдя к окну, процедил: «Думаю, бесполезно пытаться объяснять тебе всю сложность династической политики Люксембургов. Скажу просто, что ситуация требовала именно такого решения. Но я тебя уверяю, что теперь действую в интересах нашей страны и короля Вацлава». «В первую голову ты всегда действуешь в собственных интересах!» - отчеканил Жижка. – «Это все знают...»

«Смелый попрек от человека, зарабатывающего тем, что грабит торговцев», - обернулся к нему Йост. – «Но только без обид. Твое мастерство достойно восхищения. Перо, конечно, сильнее меча... но бывает и так, что наоборот».

Вспоминал Индржих, как совсем недавно рассказывал ему Жижка о событиях, был в которые вовлечен маркграф Моравский. Отцом последнего выступал Иоган Генрих Люксембургский, а дядей – император Карл IV. Йост укрепился в Европе путем военных и политических интриг против своих же родственников и, в особенности, Вацлава IV. Сперва он поддержал Сигизмунда в походе на чешскую корону, что дало ему и другим шляхтичам множество привилегий – и сулило еще больше, если король Вацлав IV будет смещен.

Что касается отношений Йоста с братом, Прокопом, то – по словам Жижки - на рубеже XIV и XV веков войны между братьями Люксембургскими раздирали Моравию, и сражались они власть династии, претендующей на польскую и венгерскую короны. После смерти Карла IV Прокоп, как и брат его, поддержал Сигизмунда, однако перешел на сторону чешского короля после того, как к 1394 году король Вацлав IV был заключен в тюрьму. Взамен Прокопу было даровано право захватывать епископские замки - но в ответ на это Папа отлучил маркграфа от церкви, а после его взял в плен Сигизмунд.

Однако в 1402 году ситуация изменилась. Сигизмунд вновь взял в плен Вацлава IV и обманом пленил Прокопа в Пресбурге. Тогда же Йост восстал против Сигизмунда, выступив за освобождение короля Вацлава. Поддержал Йост Альбрехта Австрийского в Венгрии, где вспыхнуло восстание против монарха. Но – как подчеркнул Жижка – истинные намерения Йоста Моравского ведомы лишь ему самому...

В горницу заглянул солдат, и, почтительно обратившись к маркграфу, сообщил, что эскорт того готов к выступлению. Кивнув Йост направился к дверям, но, помедлив подле атамана, отчеканил: «Имей в виду: я только что заключил с Сигизмундом весьма хрупкое перемирие – чтобы выиграть нам время. И если кто-нибудь бездумным насилием нарушит мои планы, он об этом пожалеет. Сильно пожалеет».

Маркграф покинул чертог, а в скором времени отряд его оставил Сухдол позади.

Жижка задерживаться в крепости не собирался тоже. Наряду с Индржихом он выступил во двор, где дожидалась их Катерина, уже успевшая оседлать лошадей.

Обратившись к Катерине, Жижка велел девушке отправляться в Кутна-Гору и выяснить, что сталось с Лихтенштейном. Ведь, если кто и знает, что в сих краях творится, то лишь он. Сам же вчерашний атаман надеялся разыскать Гинека и его шайку.

Так, оставив Сухдол, Жижка и Индржих выехали на тракт, ведущий на восток. План Жижки был прост: заглядывать в придорожные таверны, заказывать доброе пиво, вслушиваться в разговоры да задавать люду нужные вопросы. И рано или поздно, но им обязательно повезет!

На примете у Жижки была одна таверна, находящаяся поодаль – «Чертово место», полюбили которую разбойники, дичекрады и негодяи самого разного сорта. С нее-то и предложил он спутнику начать поиски. «Звучит как место хорошее», - одобрил Индржих. – «А если мы найдем этого Черта, что дальше?» «Если мы правда хотим Сигизмунду хвост накрутить, нам способные люди нужны», - ответствовал Жижка. – «Гинек не один, у него есть Чертова стая! Так его шайка зовется. Они как раз те люди, что нам нужны».

«А что вообще имеешь в виду, когда говоришь, что Сигизмунду надо хвост накрутить?» - уточнил Индржих на всякий случай. – «Что тогда с Лихтенштейном и Птачеком станется?» «Сделаем с ним то же самое, что с Берговым», - доходчиво пояснил Жижка. – «Но ты не переживай! К такому мы еще не скоро готовы будем. Тем временем, надеюсь, Катерина выяснит, где скрывается юный Лихтенштейн. И если у него сеть соглядатаев действительно такая, как говорят, он наверняка знает, где держат молодого Птачека!»

Спешившись у «Чертова места», зрели путники, как избивают ногами у дверей корчмы завсегдатаи человека в зеленой куртке, явно подвыпившего. Жижка взял в руки булаву, велел наймитам оставить забулдыгу в покое. Те отказались, и Жижка с Индржихом, не желая дальнейшие разговоры вести, перебили их всех до единого.

Спасенный атамана благодарил, и тот представил его Индржиху: «Кубенка. Был бы одним из лучших лучников к северу от Альп... если бы не был постоянно пьян или одной рукой в колодках».

Из корчмы выступил хозяин, Тихарь, оглядел трупы у порога, но, когда получил грошей за уборку, просиял, заверил гостей в том, что сделает все в лучшем виде – и тела нечестивцев уберет, и кровь песочком присыпет.

Дождавшись, когда корчмарь скроется за дверью, Жижка пояснил Индржиху, что прежде входил Кубенка в шайку Сухого Черта. «Кто вообще такой этот ваш Черт?» - осведомился парень. «Злобный и опасный душегуб», - не стал играть словами Жижка. – «Такого в друзьях полезно иметь, а во врагах опасно». «И коварный, что твой лис!» - подхватил Кубенка. – «Как-то раз осаждали они замок, который все никак не сдавался. Тогда Черт переоделся старухой-нищенкой да и поплелся к воротам. Его пустили, а как настала ночь, он спящим глотки перерезал! До сих пор жалею, что меня там не было, чтобы посмотреть!»

«Зато я там был», - мрачно произнес Жижка. – «На самом деле он у этой старухи внуков похитил и сказал, что будет их калечить, если она его в замок не пропустит. Ночью она открыла ему ворота, ну а дальше все верно». «Ну, мне больше нравится, как про это Черт рассказывает», - приуныл Кубенка.

Спрашивал Жижка, куда подевались Черт и его шайка, и вздохнул Кубенка: «Когда Черта схватили, все разбежались. Кого-то убили, кто-то в горы сбежал, а кто-то, наверное, забился где-нибудь в нору и пьет сидит». «Что?!» - изумился Жижка. – «Черта схватили?! Кто его поймал?» «Откуда мне знать?» - развел руками Кубенка. – «Какие-то громилы с оружием. Была у нас работенка в Кутна-Горе, да не подфартило. Все должно было шито-крыто пройти, а вышло, что этих ублюдков против нас трое на одного было. Мы глазом моргнуть не успели, как они уже свалили Черта и колотили его так, как глухой по двери! Пытались мы с Комаром ему помочь, да просто... не смогли... Я сам бешусь, что мы его там бросили, но иначе нас бы просто вместе с ним схватили».

«Знаешь, где его держат?» - спрашивал Жижка. «Да», - кивнул Кубенка. – «Его стражники забрали. Так он, наверное, в городской тюрьме. Туда даже мышь не проскочит...» «Давно его схватили?» - уточнил Жижка, и вздохнул Кубенка: «Я сижу здесь и пью с тех самых пор, как это случилось... Так что может быть, неделю назад, а может, даже месяц. Скорее месяц». «Месяц?» - поразился Жижка. – «И его до сих пор не повесили?» «В том-то и дело», - отвечал Кубенка. – «Черт успел прославиться, и многие его смерти хотят. Но ему не достанется ни петля, ни топор. Они хотят отправить его душу к Господу куда более страшным способом. Черт, конечно, изрядный мерзавец, но даже он такого не заслуживает».

«И что они собираются с ним сделать?» - полюбопытствовал Жижка. «За голову Черта большая награда назначена», - вымолвил Кубенка. – «Это самый страшный раубриттер в Богемии. И в лагере Сигизмунда из-за него немало пустых шатров осталось... Так что его смерть они будут смаковать. Для этого они его отвезут в свой лагерь за городом». «Кто тебе это сказал?» - уточнил Жижка, и Кубенка пожал плечами: «Когда тебе кто-то за проигрыш в кости задолжал, он даже то рассказывает, чего и сам не знает. Говорят, жители Кутна-Горы ждут не дождутся, когда его казнят».

Жижка предложил сподвижникам попытаться вызволить Сухого Черта, когда будут переводить его из города в лагерь Сигизмунда. Лихих вояк для этого дела атаман готов был набрать прямо здесь, в корчме, посулив им гроши. Кубенка припомнил, что наряду с товарищами закопал пороховое оружие, ручницы, прямо на стоянке в лесу неподалеку, - а в задуманном рискованном предприятии придутся сии игрушки как нельзя кстати.

Так, оседлав коней, Индржих и Кубенка отправились к помянутой стоянки. Новый знакомец Индржиха болтал без умолку, чем немало его раздражал. Жижка же ступил в корчму, и, обратившись к наймитам, коротавшим часы за выпивкой, поинтересовался, не желают ли те немного подзаработать...

...В назначенный день и час Жижка и его разношерстные подначальные, охочие до быстрых грошей, перегородили возом с сеном тракт, ведущий из Кутна-Горы в Сигизмундов лагерь, и, расположившись на склонах поросшего лесом холма неподалеку, принялись ждать, вооружившись ручницами да арбалетами.

Наконец, на дороге показалась влекомая кобылой телега, перевозили в коей облаченные в доспехи стражники Сухого Черта. Жижка и Индржих дали залп из ручниц, но прикончить им удалось лишь несчастную кобылку. Стражники переглянулись было в недоумении, а, осознав, что то – засада, на них расставленная, обнажили клинки...

Вскоре со стражами было покончено; освободив Гинека от пут, Жижка и Кубенка сопроводили его в «Чертово место», и, расположившись за одним из столов, заказали браги да снеди – отпраздновать успех. Сухой Черт сердечно поблагодарил своих спасителей, а Жижек поинтересовался у него: «Как обстановка, Черт? У тебя есть какое-нибудь убежище? Что с твоими людьми?» «Убежище...» - поморщился Гинек. – «Старый лагерь наш был дырой навозной. Думаю, мы можем здесь остаться».

«Здесь? У всех на виду?» - удивился Жижка, и Гинек кивнул: «Эта дыра далеко от города, и у нее такая дурная репутация, что приличные люди сюда заходить боятся. И пока ты платишь, старина Тихарь будет служить тебе верой и правдой. Здесь все необходимое имеется, а посетителей можно завербовать для всяческих грязных дел. Наконец, корчма называется ‘Чертово место’. И мне это по нраву!»

Обратившись к Индржиху, Жижка просил того наведаться в Кутна-Гору да разыскать Катерину, которая по прибытии в город собиралась найти работу в корчме «У висельника». Быть может, деве удалось что-нибудь выяснить о судьбе Лихтенштейна?..

Что касается печально известной Чертовой шайки, то Гинек понятия не имел, куда разбежались подначальные его за то время, что сидел он в темнице. Жижка настаивал: надлежит разыскать и сплотить тех, кого возможно. «Скажи, где искать ублюдков!» - обратился он к Кубенке, и тот пожал плечами: «Я бы и рад, да сам не знаю, кто в передряге той выжил. Нас не много осталось. Первыми сбежали Янош и Комар. Если у них монеты остались, так, небось, сидят и нажираются где-нибудь». «А что Боржик и братец его?» - поинтересовался Гинек. – «Они всегда надежными были». «Славек погиб», - помрачнел Кубенка. – «Для Боржика это большой удар был. Он не вернется».

По словам Кубенки, из шайки – насколько еще ведал – выжили еще Матуш и Ранек, однако лучник понятия не имел, где их искать. «Можем попробовать с бунтовщиками-крестьянами поговорить, которые здесь против Сигизмунда восстали», - предложил он Гинеку, и тот поморщился: «Не нужны мне никакие крестьяне зачуханные! Мне моя старая стая нужна!» «Тогда больше никогда не осталось», - заключил Кубенка.

Позже, отозвав Кубенку в сторону, поинтересовался Индржих, как познакомился тот с Сухим Чертом. «Не при самых благоприятных обстоятельствах, скажу прямо», - вздохнул лучник. – «Пару лет назад на мой отряд напали неподалеку от Оломоуца, и он не пощадил никого, кроме моего благородного господина. В ту пору мы сражались за маркграфа Йоста, а Черт – за его брата Прокопа». «Почему он сохранил тебе жизнь?» - осведомился Индржих. «Потому что я застрелил двоих его людей, а еще троих успел изувечить до того, как он треснул меня по башке», - доходчиво пояснил Кубенка. – «Я пришел в себя связанным, с больной головой. Сухой Черт горячился, держал пари со своими людьми, чтобы меня напоить. После чего сукин сын отвел меня на крепостную стену и сказал, что, если я помочусь и попаду в пивной кувшин, который стоит внизу – он меня отпустит, а если промахнусь – он попробует попасть в кувшин мной. Ублюдок!» «Ничего себе...» - присвистнул Индржих. – «Да ты меткий стрелок, Кубенка!» «Охренеть, какой меткий!» - с готовностью согласился лучник.

«А Жижку ты откуда знаешь?» - любопытствовал Индржих. «Сдается мне, с той засады подле Праги», - отвечал Кубенка. – «Его люди подкараулили нас. Как-то так оно все обернулось. Они на нас на повороте налетели. Мы опомниться не успели, как кровь полилась. Всех наших положили. Один я остался». «Только ты?» - удивился Индржих. – «Это как?» «Я там обмишурился», - признался лучник. – «Когда арбалет заряжал, тетива порвалась и руки мне порезала. Они при мне остались, видать, святая Вивиана меня уберегла. Перчатки слетели, а на руках раны резаные, чисто как у Христа. Кабыть они так потешались, глядя, как я скачу, руками машу и проклятиями сыплю, что меня не тронули. А тетиву я сохранил на удачу».

В жизни своей Кубенка повидал немало. Был плотником, затем в наймиты подался, немало отрядов сменил прежде, чем Черта повстречал. Считал он, что местные селяне, пытающиеся Сигизмунду насолить, им не помешают, но Жижка был категорически против, и взял с Кубенки слово, что там искать недовольных не будет. А вот Индржих слов подобных не давал, посему вполне может и приглядеться к селянам – как знать, быть может, и сгодятся те для их дела. «Я о них знаю лишь то, что болтаются где-то вокруг Мышковиц», - шепнул Кубенка Индржиху, - «а для признания своих у них тайные слова имеются: ‘Лисица в курятнике’. Пойди к травнице в Мышковицах и шепни ей. Я так кумекаю, что она с ними. Провиант им шлет и все такое. Нюхом чую, выведет она нас на этих деревенских простофиль».

Поведал Кубенка Индржиху все, что знал о былых бойцах Чертовой стаи. Насколько ведал он, после смерти брата Боржик к молитве приобщился и ныне остается в монастыре в Грунте. Хитрый пройдоха Матуш народ грабит на торговых путях близ Мышковиц, якобы пошлины королевские берет; быть может, рихтаржу тамошнему боле ведомо.

О том, где искать Яноша, Комара и Ранека, Кубенка понятия не имел. Сказал лишь, что Ранек лучшим стрелком в отряде был, луком своим гордился, а еще был донельзя охоч до игры в кости, хоть игрок из него так себе. Янош родом из Венгрии, и не просыхал никогда; с поляком Комаром дружбу водил, посему Кубенка уверен был: отыщет Индржих одного – второй сразу объявится.

...Матуша по прозвищу Мытарь искать Индржиху не пришлось, ибо разбойник означился сам, преградив наряду с подельниками путь направлявшемуся к Мышковицам парню и потребовав уплаты пошлины. «Меня Сухой Черт послал», - обратился Индржих к Матушу. – «Он снова на свободе с нашей помощью. Свою старую шайку собирает, послал меня тебя сыскать». «И за что мне честь такая!» - фыркнул Матуш. – «Он свистнет, а я к нему мчаться должен, портки на ходу теряя?.. Я супротив Черта обиды не таю. Вот только неохота мне больше шеей своей светить. Я теперь сам себе хозяин. Прошлого не воротишь».

«Черт с Жижкой высоко метят», - убеждал Матуш Индржих. – «Мы за истинного короля сражаемся!» «Как?» - насмешливо бросил тот. – «Шляхту в полон берете да отступные с них трясете?.. Мы ихних людей потрошили, они нас потрошили, а гроши да славу только Черт с того имел...»

Матуш и не мыслил о том, чтобы к Сухому Черту на службу возвращаться, и никакие доводы Индржиха не помогли убедить его. К счастью, расстались по-хорошему, и продолжил юноша путь на восток по тракту, достиг деревушки Мышковицы, на площади которого зрел закованного в колодки негодяя – Яноша из Чертовой стаи!

Как оказалось, рубанул тот топором местного селянина, посему рихтарж Яноша и приказал в колодки заключить. Индржих селянину целительное зелье дал, а рихтаржу отступные заплатил, и смилостивился тот, отпустил венгра. Узнав о том, что Сухой Черт на свободе, Янош выступил к «Чертову месту», а Индржих продолжил расспросы в придорожных тавернах об иных головорезах шайки.

Услыхал он о Комаре, который накануне наведался ночью к жене мясника в Пржитоках, о чем судачила все деревня, хотя сама женщина слухи сии с возмущением отвергала. Как бы ни было, супруг ее обнаружил мертвецки пьяного поляка поутру у себя на пороге, и, ничтоже сумняшеся, вместе с деревенскими мужиками повел его к вековому дубу в поле – вешать. К счастью, Индржих поспел вовремя, сумел селян уболтать и Комара из петли спасти. Тот и рад был вновь к Сухому Черту примкнуть, посему и потрусил спешно в направлении «Чертова места».

Что до Ранека, то след того привел Индржиха в биланскую корчму. Увы, проигравшись в кости накануне, Рпнек попытался было бежать, дабы не расплачиваться по счетам, да утонул в выгребной яме. Индржих тело его нашел да похоронил по-христиански.

Боржик возвращаться в банду наотрез отказался, ибо обрел себя в служении Господу.

Так, следующим вечером Гинек, Жижка, Янош, Кубенка, Комар и Индржих закатили в «Чертовом месте» грандиозную попойку, отмечая воссоединение своей стаи.

...Продолжая путь на восток, зрел Индржих вдалеке каменные стены Кутна-Горы. Остановился, любуясь, ибо прежде в сем величественном граде бывал лишь в малом возрасте, вместе с названым отцом, Мартином.

Войта проживал неподалеку от городских врат, и Индржих не преминул заглянуть в обиталище художника, подивившись тому, сколь велик его дом. Приветствовав гостя, Войта пригласил его в свою мастерскую указал на наброски алтарной росписи, заявив, что это и будет его истинный шедевр. «Аббат Седлецкого монастыря получил в дар от Сигизмунда реликвию – кость Святого Вита», - рассказывал художник. – «Так теперь под нее хочет полчасовни перестроить. Лучших ремесленников собрал!..»

Он осекся, воззрившись на ступившего в мастерскую мужчину, прорычал: «А ты какого дьявола тут делаешь?» «Да вот, решил со старым другом почеломкаться», - гость, казалось, излучал высокомерие. – «Мы, почитай, лет двадцать не виделись. Я в Италии для высшей знати картины писал, а ты небось из Кутна-Горы и шагу не ступил». «Так во ты зачем здесь?» - прошипел Войта. – «Похваляться?» «Ничуть не было, утешить тебя хочу», - заявил мужчина. – «Твой большой заказ с Седлеца... Похоже, аббат все же внял голосу разума и кое-кого получше сыскал».

«Что?» - поразился Войта. – «Быть не может! У нас с аббатом уговор!» «Был уговор...» - поправил его гость. – «Только не надо мне заливать, что ты с того раза ничему не научился...» Войта дар речи потерял от возмущения, а нежданный гость пригласил его в купальню у Конного рынка – вспомнить былые времена, после чего поспешил откланяться.

«Кто это был?» - обратился к Войте Индржих, когда за гостем закрылась дверь. «Его Красеком зовут, и... он тоже художник», - отвечал тот. – «Мы с ним уже давно на ножах... Когда-то давно мы с Красеком вместе учились и даже приятельствовали, так сказать. Он-то и присоветовал мне на латыни себе имечко придумать. Мол, за пределами Богемии народ на это лучше клевать станет. Да и самого его Красеком звать, а он себя стал Беллиссимо величать. Да дома только кур насмешил. Люди его Болваниссимо звали. В общем, оказался он законченным козлом и болваном... Мы много лет не общались».

Войта был донельзя расстроен, сознавая, что благодаря проходимцу Красеку лишился возможности создать истинный шедевр. Индржих и Войта, поразмыслив, пришли к выводу, что единственный способ избавиться от Красека – накопать какой срани, чтобы в морду ему ткнуть. И выяснить не помешает, как он заказ сумел из-под носа у Войты увести!

По словам Войты, Красек обустроил себе мастерскую по соседству с купальней, и Индржих, простившись с художницей, немедля отправился в сие достойное заведение, расспросил про Красека хозяйку купальни, Беату. Поведала последняя, что Красек изрядно напивается чуть ли не каждый божий день, а после – спускается вниз, в общий зал, где задирает гостей да обижает девушек-мыльщиц. И каждый раз, когда Беата отчитывает его, Красек падает на колени и божится, что не повторится такого боле. Индржиху истовая набожность сия показалась странной...

Прокравшись ночью в комнату, отведенную Красеку, коий громко храпел на кровати, Индржих заметил на комоде документ, подписанный аббатом Яном III из цистерцианского ордена Седлецкого монастыря, в согласии с которым обязуется Красек расписать алтарь и плату за сие не брать, а монахи за это станут за него молитвы возносить, дабы от ада уберечь.

Вернувшись в дом Войты, Индржих поведал художнику о том, что удалось ему разузнать. Войта тут же предложил юноше осуществить замысле, поистине хитроумный. Надлежит Красека споить, чтобы его из купальни вытурили, и отправится он непременно в свою мастерскую, что в садике напротив. А уж там будет его сам Князь тьмы поджидать – точнее, Индржих, в костюм черта обряженный. «Скажешь Красеку, что ему ад уготован», - наставлял опешившего от замысла такого Индржиха Войта. – «Но, ежели хочет он душу свою спасти, пусть живо покинет Кутна-Гору и идет у понтифика прощения испрашивать. У обоих!.. И тогда – прощай, Красек! И здравствуй, седлецкий алтарь».

Немедля приступили двое к перевоплощению Индржиха в дьявола. В городских лавках прикупил парень бацинет с забралом, факелы и пяток яиц. Войта тут же смастерил для Индржиха костюм дьявола, и, пока парень спаивал Красека в корчме при купальне, спрятал его в садике черед дорогу – у сарая, в котором мастерская его неприятеля была.

Чуть протрезвев, в ночной час лицезрел тот горящие факелы и фигуру Князя тьмы, обвиняющего его во множестве смертных грехов – и в предательстве друга в том числе. Красек изворачивался как мог, утверждая, что в грехах своих покаялся, но дьявол был неумолим, громыхал: «И ты это покаянием называешь? Молитвы в обмен на твою мазню? Это есть продажность и алчность!»

Будучи в ужасе, Красес молил дать ему шанс, и Индржих велел художнику немедля отправляться в Рим и просить прощения у Святого Отца. Красек припустил прочь из города, а Индржих, весьма довольный собой, вернулся в жилище Войты, сообщив тому, что устранен неприятель, и может художник продолжать заниматься росписью алтаря.

Спрашивал Индриж Войту о прошлом его, ведь неведомо, что, после Буркхарда, василисков и Красека, у художника еще для него приготовлено. Долго молчал Войта, а после изрек: «К северо-востоку от Малешова среди деревьев есть небольшая заброшенная землянка. Найти ее несложно, она от дороги совсем недалеко. Отправляйся туда и хорошенько осмотрись. А как закончишь – возвращайся, поговорим о том, что ты увидел. Я в тех местах прежде много времени проводил, и мне кажется, что, когда ты увидишь их, все будет проще объяснить».

Просил Войта Индржиха еще об одной услуге. За последнее время исполнил он немало заказов – в том числе вывеску для бронника расписал и крепость в Пржитоках. Вот только платы ни там, ни там не получил. «С бронника я сам деньги получу», - заверял Войта. – «А вот кабы ты в Пржитоки съездил, я бы тебе век благодарен был. Там все слегка запуталось... Мне рихтарж тамошний драгоценный камень в уплату обещал! Ляпис-лазурь называется, из него самая красивая синяя краска получается, что свет видывал! А потом он все переиначил и решил со мной грошами расплатиться, кои я отверг с негодованием. Мне камень нужен!»

...Как оказалось, рихтарж Пржиток желал сохранить ляпис для того, чтобы впечатлить им благородную панночку Аделу, которую прислала в селение подруга, Анна Вальдштейнская, выделившая средства на строительство крепости в селении. Адела должна была за стройкой надзирать, вот только рихтарж ей прохода не давал: ходил следом и надувался, что тот павлин.

Индржиха он просил оскорбить благородную пани, а затем он, рыцарь доморощенный, накажет обидчика. Замысел сей казался парню донельзя глупым, однако подыграл он несчастному блюстителю закона, и – после небольшой потасовки – получил заветный камень, коий не замедлил по возвращении в Кутна-Город передать благодарному Войте.

Отправился Индржих на юг, к Малешову, и разыскал близ селения помянутую художником землянку. К удивлению парня, проживал в той отшельник, вконец обезумевший. Последний несвязно бормотал о некоем Либоре, о Войте, убитом Буркхардом, о сломанном мече. Осмотревшись, заметил Индржих петлю, наброшенную на сук дерева, а в самой землянке лицезрел два игрушечных меча.

О находках своих сообщил он Войте, когда в следующий раз навестил его, просил поведать художника о прошлом его. «Понимаешь, эта землянка...» - начал тот, заметно помрачнев, ибо воспоминания были не из добрых. – «Мы всегда там встречались. Я и два моих друга. Либор, с которым ты, похоже, уже познакомился, и... Войта». «Погоди, так ты не Войта?» - удивился Индржих, и отвечал художник: «Я Войта, но... я им не всегда был. Я назвался так, когда... Войта погиб».

Имени своего прошлого он не помнил, и продолжил рассказ: «Все то, что случилось... это по моей вине! Его из-за меня убили!» «Ты знал, что Либор живет в землянке?» - спрашивал Индржих. – «Ты поэтому меня туда отправил?» «Нет, я правда думал, что она заброшена», - заверил его Войта. – «Последнее, что я слышал о Либоре, - это то, что он сбежал из дома. Я думал, что больше его не увижу, и... по правде сказать, не переживал. После того, как убили Войту, я... не мог смотреть ему в глаза».

«Что ты хотел, чтобы я в землянке увидел?» - вздохнул Индржих. «Ничего особенного – просто взглянуть на само место», - развел руками художник. – «Я там в детстве много времени с друзьями проводил. Нам там нравилось, а глухой Либор позволял играть, сколько душе угодно. Я целые дни проводил, просто любуясь окрестностями и рисуя...» «Но почему ты винишь себя в смерти Войты?» - задал Индржих следующий вопрос, и художник тяжело вздохнул, признался: «Потому что я виноват! Будь я рядом, когда он во мне нуждался... Да я с тем же успехом мог сам его в когти Буркхарда отдать!.. Буркхард тогда, как в Тросках, шайку молодцов вокруг себя собрал. И Войта был одним из них. И... нам с Либором это не нравилось, так что мы его отговорить пытались. Только Буркхард об этом прознал и... Войту показательно казнил. Чтобы другим его предавать неповадно было».

Просил художник Индржиха сходить на могилу Войты и помолиться за него. Погребен несчастный был даже не на погосте, а под корнями древа с тремя стволами близ Межолезов.

Индржих сумел разыскать заброшенную мобилку на опушке леса, расчистил ее, вознес молитву: как за упокой усопшего, так и за житие художника. Вернувшись в город, просил Войту поведать ему боле о былых друзьях.

«Да как-то все больше грустное вспоминается...» - признался Войта, призадумавшись. – «Мы были не разлей вода. Но потом начали друг от друга отдаляться. Я все больше посвящал себя живописи. Либор как сын рихтаржа занимался делами отца... Мать умерла вскоре после его исчезновения, а отец... кто знает, что с ним стало». «Либор знал, что ты художник?» - уточнил Индржих, и Войта пожал плечами: «Сказать по правде, я с ним это особо не обсуждал. Войте я показывал наброски, но Либору... Его интересовали только девицы. Ну и оружие. Он вырос при ратуше, так что ему солдаты с рыцарями были ближе, чем нам, беднякам».

«А Войта? Каким он был?» - спрашивал Индржих. «У него... кроме нас не было никого», - говорил художник. – «Пока не появился Буркхард. Войта не был праведником. Ему случалось красть еду, ввязываться в драки... Но с Буркхардом он стал совсем другим. Внезапно ему сделалось вообще не до нас. А если мы его и видели, он только и делал, что хвалился, как обобрал путника или избил какую-нибудь старуху...»

«Все равно не пойму, при чем тут ты», - признался Индржих. «Видишь ли, Войта хотел с нами общаться», - пояснил художник. – «Он вечно звал нас с собой... Но мы... вернее, я... и слышать о таком не желали. Я думал только о своих картинах. Войта меня лишь отвлекал. Как-то мы даже поругались. Мы оба тогда упились – Войта горилкой, я – собственным самомнением. Не помню всего, что мы друг другу наговорили. Но одно я помню. Я сказал: ‘В моей жизни нет места немытым пьяницам и ворам, штырящим Буркхарда’. На другой день я пожалел об этом, и мы с Либором пошли рассказать о Буркхарде отцу Либора. Но сперва, разумеется, поговорить с Войтой. Мы сказали ему, что он должен бежать из лагеря Буркхарда и ждать нас у дерева. Но... когда мы пришли, он уже лежал там... Нам пришлось отогнать от его тела волков... Нам нем... живого места не осталось. Волков мы отогнали, но Либор не мог взять себя в руки, все рыдал. Я послал его в деревню за лопатой. Пока он ходил, я понял, что Войта еще дышит... Это было ужасно. Он не мог ни говорить, ни двигаться... Когда Либор вернулся, я сказал, чтобы он дал мне свой меч... Но он отказался, заявив, что Войту еще можно спасти. Мы ужасно поругались... В итоге это Либор добил его, чтобы не мучился. А потом мы его похоронили. Пусть не в освященной семье, но все-таки не за кладбищенской оградой».

К счастью, Войта не выдал друзей Буркхарду, и принял мученическую смерть. Художник задавался вопросом, не он ли виноват в случившейся трагедии, и вымолвил Индржих: «Человек сам твоим свою судьбу. Войта пошел за Буркхардом, и это стоило ему жизни. Важно то, куда заведет тебя твой выбор». «Надеюсь, ты прав, Индржих...» - вздохнул Войта. – «Надеюсь, ты прав».

...Когда на следующий день Индржих вновь заглянул в мастерскую Войты, то заметил, что, трудясь над алтарной росписью, художник вновь что-то бормочет себе под нос, будто отвечая кому-то незримому.

«Ты знаешь, что я до сих пор переживаю из-за того, что с Войтой случилось», - вымолвил он, обращаясь к Индржиху. – «Но есть еще кое-что, о чем я пока не говорил... Помнишь, как в святилище Велеса я тебе говорил, мол, это место со мной разговаривает? И что у меня в голове все время слова раздаются: ‘Буркхард должен умереть’? Так вот, я это серьезно говорил... Понимаю, что слова мои бредом могут показаться, но... иногда я правда слышу, будто со мной кто-то разговаривает. Нашептывает мне, указывает, что рисовать. А иногда кричит так громко, что у меня уши закладывает! Не знаю, как это еще объяснить... Это все одно, что слепому пытаться растолковать, как зеленый цвет выглядит. Но в последнее время... с тех пор, как я услышал, что Буркхард в Троски явился... мне просто страшно. Меня до чертиков пугают эти бесконечные вопли, которые мне рассудок на части рвут. Я надеялся, что вот помер Буркхард – и голос исчезнет, но нет... Этот проклятый крик все громче и громче становится».

Страшился Войта, что принадлежит сей глас какому-нибудь... демону из Преисподней. Рассказывал он, как некогда поделился сим с травником, и тот изготовил отвар, который заглушил голос – пусть и на время. Но сейчас отвар закончился, а травник сгинул бесследно. К счастью, рецепт Войта помнил и Индржиху передал.

Добыть необходимые для отвара ингредиенты оказалось непросто, но с задачей сей юноша справился: корень мандрагоры нашелся у городского могильщика, Франтишека, а речной жемчуг отыскал Индржих на реке к северу от Данмарка.

Вскоре мандрагоровый отвар был готов, и преподнес его Индржих благодарному Войте. Тот зелье выпил, поморщился, продолжил работать над алтарными росписями. Индржиху поведал он, что, помимо картин, будут составлять алтарь деревянные фигурки, трудятся над изготовлениями которых ныне городские плотники. Войта просил Индржиха заглянуть в мастерскую на соседней улице, справиться у плотников, как идет дело.

Индржих просьбу художника исполнил, и плотники, отводя глаза, признались, что один из подмастерий, Хрудош, исчез, умыкнув в собою фигурку Девы Марии. Знали плотники о шайке, хоронящейся в окрестных лесах, которая подобные вещи скупает, а после перепродает тем, кто заинтересуются. Поступают заказы от скупщиков и плотникам – на создание искусных подделок.

Выведав у плотников, где находится лагерь шайки, Индржих разыскал оный к югу от развалин Цимбурка. Скупщики встретили гостя крайне неприветливо, обнажили клинки... а вскоре их мертвые тела остывали на лесной опушке, а Индржих, отыскав резную фигурку, спешил вернуться в Кутна-Гору.

Войта пребывал в унынии: за время отсутствия Индржиха он о многом подумал, и выводы его были неутешительны. «Я в шаге от того, чтобы закончить свою ‘грандиозную’ мазню, но теперь даже не знаю, для чего я это делаю», - вздыхал художник. – «Я действительно хотел почтить память Войты или просто должен был так поступить? А что, если эта мысль не моя, а мне ее череп нашептал? Что, если ее вложил в мою голову... дьявол?» «Не дури, Войта», - успокаивал Индржих художника. – «Не управляет тобой дьявол. Послушай... я не знаю, как ведут себя одержимые, но по тебе видно, что ты своей головой думаешь».

«Все потому, что череп со мной много лет», - стоял на своем Войта. – «Я знаю, как себя вести и что говорить, чтобы на костре не оказаться. Но с каждым днем становится все труднее... А ты! Я думал, тебя Бог ко мне послал, но если дьявол строит на меня планы... Кто знает, какую роль ты на самом деле играешь?.. Почему ты меня тогда близ Тросок развязал? По доброте душевной – или надеялся, что попавший в беду старик тебе отплатит?» «Не спаси я тебя тогда, тебя бы волки растерзали», - напомнил собеседнику Индржих. – «А я не хотел, чтобы это грузом на мою совесть легло».

«А потом ты отправился мои вещи искать, хотя весь этот бардак я сам учинил», - сокрушался Войта. – «Надо было тебе оставить меня там, у дерева. Может, тогда Господь и прибрал бы меня к себе... Но сейчас? После всего этого? Одно испытание за другим, а я их все просрал. Добрый христианин идолам не поклоняется и не якшается с тварями из пекла! Я прогнал одного дьявола, обратившись к другому, да еще и тебя в это втянул». «Ты мне тогда сам сказал, что это все не грех, как бы странно это ни казалось», - напомнил ему Индржих, но Войта лишь отмахнулся: «Я был слишком надменным и не понимал, что все это мне Искуситель на ухо нашептывает... Господи помилуй, мы ведь даже убийство вместе замышляли! Когда явился Буркхард, я вовсе ничего не слышал, кроме этого мерзкого, провонявшего серой шепота. Я этому человеку смерти желал, а черти в пекле, видать, радовались. Но это ничего не решило». «Я ни капли не сомневаюсь, что этот ублюдок получил по заслугам», - возразил Индржих. – «Разбойники и убийцы должны быть наказаны – это всем известно. Об этом дьяволу не нужно нашептывать».

«Тогда кто со мной разговаривает, Индро?» - вопросил Войта с горечью. – «Кто еще способен навязать столь ужасные мысли и заставить совершать столь безбожные поступки? Прежде, чем разделаться с Красеком, мы из себя Владыку преисподней строили и лишили этого грешника надежды на Божью милость! Ты не думаешь, что мы... зашли слишком далеко?» «Тебе нужна была помощь, и я помог», - просто отвечал Индржих. – «Это добродетель, а не грех».

«Я надеюсь, что Бог видит твои намерения, и цель действительно оправдывает средства», - вздохнул Войта. – «Я всегда преследовал благородные цели, но никогда это к добру не приводило. Ты хорошо знаешь, как все обернулось с Войтой. Все, кому не повезло со мной повстречаться, в итоге либо погибли, либо рехнулись, либо Господь их оставил... Честно сказать, я не понимаю, почему ты все еще здесь». «Я здесь, потому что ты мой друг», - признался Индржих. – «И я точно никуда не уйду».

«Друг?..» - протянул Войта задумчиво. – «Индро, я ценю твою помощь, но... иногда мне кажется, что вы с дьяволом, который меня искушает, рука об руку работаете... И все же я верю, что в душе ты хороший человек, поэтому хочу кое-что спросить. Всю свою жизнь я шел к этому моменту. Но что, если меня действительно дьявол ведет? Как ты думаешь, если я закончу картину, я навсегда отдам ему свою душу?» «Ты сумел так далеко зайти благодаря собственным усилиям и таланту, а не какому-то там проклятью», - заверил художника Индржих, указал на росписи: «Погляди на это великолепие! А дьявол не способен творить, он только разрушает». «Об этом я и говорю!» - воскликнул Войта. – «Он разрушает меня, чтобы я творил по его указке!» «Разве ты со злым умыслом все это делал?» - спрашивал Индржих. – «Что-то сомневаюсь. Это все было из любви! К своему ремеслу, к своим близким, ко всему миру». «Может быть... ты и прав», - колебался Войта. – «Из любви к ближнему... не к себе».

Войта вернулся к росписи фресок для алтаря, и вскоре жилище его посетили аббат и монахи, одобрили работу художника. Впервые за долгие годы Войта вздохнул с облегчением, обратился к Индржиху, молвив с улыбкой: «Признаюсь, я боялся, что ничего не переменится, как в тот раз с Буркхардом вышло. Но сейчас... я чувствую, что все совсем иначе. И все это благодаря тебе... Ты был со мной до самого конца. И тогда я понял, что Бог меня еще не оставил. Я знаю, что Войту так не вернуть, но я хотел что-то важное сделать от его имени. Вроде как подарить ему еще несколько лет в этом мире. И у меня получилось».

«А как твоя голова?» - осведомился Индржих. – «Ты еще слышишь... голос?» «Он затих...» - признался Войта. – «Я все еще ощущаю что-то... где-то глубоко внутри... Но он молчит». «Будем надеяться, что все так и останется», - улыбнулся Индржих. – «Что ты теперь делать намерен?» «Ну...» - задумался Войта, - «в рисовании мне больше всего по душе пришлось то, сколько разных мест я повидал. Может, на старости лет я путешественником сделаюсь. Говорят, в Рихнове осень просто чудесная».

Индржих тепло простился с художником, и, покинув его мастерскую, решил прогуляться по городским улицам. Заглянув в Нижний город, заметил он обветшалое здание со сгоревшей крышей, и... застыл, как вкопанный. Ведь именно здесь много лет назад проходил он с названным отцом, и Мартин, указывая на здание, говорил: «В этой кузнице я провел счастливейшие годы своей жизни. Жаль видеть ее пришедшей в такое...»

Воспоминания Индржиха прервала женщина, выступившая из соседнего дома и поинтересовавшаяся, что усмотрел он тут. «Просто вспомнил, что мальцом еще эту кузню видал», - отвечал ей парень. – «Отец мой, Мартин, меня сюда водил...» «Мартин, говоришь?..» - задумалась женщина. – «Был у мужа Мартин-подмастерье. Папка что ли твой?» «Приемным мне он был», - признался Индржих. – «Но растил меня как родного». «Да и не диво», - улыбнулась женщина. – «По нему и в те годы видно было: доброе сердце. Как он поживает?» «К сожалению, уже никак», - помрачнел Индржих, и, поколебавшись, добавил: «Он мне говорил, что самые счастливые годы свои тут провел».

Женщина представилась – Магдалена, пригласила Индржиха в дом, угостила похлебкой. «Когда отец твой у моего Шкоды в подмастерьях ходил, наша кузня первой в Кутна-Горе считала», - рассказывала она. – «Да только вот как муж мой слег, да помер, на том все и закончилось. Подмастерья разбежались кто куда, а кого новым кузнецом поставить, в гильдии так и не смогли решить. Пока они спорили, крыша-то и сгорела. Я тогда у сестры в Високе гостевала. Она тоже с Господом уже, бедняжка... Вот и осталась я тут погорелицей жить. Комната-то, почитай, одна в пожаре и уцелела».

«А отчего крыша-то загорелась?» - поинтересовался Индржих. «Да подпалил кто-то, что тут еще скажешь», - вздохнула Магдалена. – «Может, дети шкодили, а может, лодыри эти из ‘Дыры’ – это тут у нас корчма такая по соседству. Теперь-то что? Виноватых все равно не поймали, а кузница уж двадцать лет как безхозная стоит. Уж я втолковывала гильдейским, что можно тут еще все починить, лишь бы хозяин новый сыскался. Но им говорить – что об стену горох. Этим только до своего интереса дело есть, а мои беды – не их забота. Сыскался бы кузнец толковый – вмиг бы красоту тут навел! Стало б вновь, как при Шкоде моем: ну чисто часовня, а не кузня!»

«Я бы мог тем кузнецом стать!» - воодушевился Индржих. – «Я могу грошей раздобыть. Слыханное ли дело, чтоб такая именитая кузня и дальше в руинах лежала!» «Коли ты и впрямь тут обоснуешься... это будет чудесно», - просияла Магдалена. – «Но только вперед с гильдейскими договорись. Это они здесь всем заправляют».

Следуя совету Магдалены, Индржих отправился на городскую площадь, где навестил лавку бронника, заправлял которой мастер Бушек – один из старейших членов гильдии кузнецов. Назвался Индржих родным сыном Мартина, ибо Магдалена загодя предупредила его – в гильдию лишь потомственных ковалей принимают. Поведав немного о себе, Индржих заявил о желании своем вступить в гильдию, согласившись пройти гильдейское испытание.

На следующий день в полдень Бушек отвел парня в гильдейскую кузницу, где испытание и состоялось. Индржих с честью выдержал устный экзамен по кузнечному ремеслу, после чего под пристальными взглядами городских кузнецов выковал меч.

Гильдейцы работу парня высоко оценили, и, сопроводив парня в здание цеха, возвестили, что отныне Индржих, сын Мартина становится полноправным членом кутногорской гильдии кузнецов, получает в наследие кузницу Шкоды, и обязан защищать интересы гильдии, оберегать ее тайны и содействовать умножению почета гильдии среди людей. Индржих обещал ковалям, что исполнит принесенные клятвы и покажет себя мастером, достойным доверия.

Вернувшись в кузню, Индржих сообщил Магдалене, что отныне здание в его распоряжении. Следующие несколько часов провел он, разбирая завалы в помещениях кузницы и наводя порядок. Наконец, собрав мусор по мешкам и погрузив те на телегу, Индржих позволил себе небольшой перерыв.

В кузне обнаружил он чертеж с нанесенной на него отметиной Мартина. «Должно быть, это их великая задумка», - молвила Магдалена, когда Индржих показал ей находку. – «Все дело в часах во уже лет тридцать поломанных, что на ратушной башне. Городской совет тогда положил, что надобно их починить, вот и обратились к гильдейским за советом. Папка твой прям загорелся. И Шкоду увлек, и второго подмастерья, что у нас тогда был... Как бишь его звали?.. Нет, не упомню... Они даже что-то там сделали, только совет сам передумал».

«Что ж случилось?» - спрашивал Индржих. «Выписали каких-то влахов, из самой Падуи, или как там ее», - отвечала Магдалена. – «Так они часы еще больше испортили. Скандал был жуткий. Влахи те в итоге сбежали, вместе с деньгами. Чинить дальше было уже не на что, да и сейчас тоже. Так часы и стоят. А ведь я помню еще, как они били...»

Следуя совету Магдалены, Индржих первым делом повесил на дверях кузни вывеску, чтобы заказчики знали, куда обращаться. Первым инструментом, выкованным юношей в кузне, стал топор, который вручил он благодарной хозяйке. Обещала та, что молва об искусном ковале быстро разнесется окрест, и местным не надо боле будет в Верхний город таскаться. А знакомцев у Магдалены много, и с заказами она помочь обещала.

«Гильдейские мастера – народ разношерстный, у всех свои вкусы», - наставляла Магдалена Индржиха. – «Лучше со всеми быть в добрых отношениях. Тогда они и тебя, и лавку твою в почете держать станут. Зборжека, например, хлебом не корми – дай в кости сыграть. Будешь в гильдейском доме, предложи ему. Он не откажется. Они с Мартином очень дружны были. Может, расскажет тебе про похождения своего папки».

Так, сим вечером заглянул Индржих в гильдейский дом, дабы сыграть со Зборжеком в кости и послушать рассказы его о былом; ведь сам он, если подумать, действительно мало что знал об отце своем названном.

Узнав о том, что обучен Индржих военному делу, Зборжек высказал надежду, что сумеет он помочь в одном весьма щекотливом деле, и предложил парню навестить главу гильдии, мастера Клауса Эйхнера, дабы поделился тот подробностями.

Что до Мартина, то Зборжек знал хорошо и его, и иного подмастерье Шкоды – Станду по прозвищу Муха. «Мухой его прозвали за то, что он тихоня был», - рассказывал коваль. – «Сидел себе такой... навроде мухи на стене. Но уж коли его разозлить, тут он жужжал мама не горюй!» «Интересно было б с ним поболтать», - заметил Индржих. «Ага...» - согласился Зборжек. – «Да только он уехал с Горы. Бог ведает, где он теперь».

Следующим утром Индржих навестил мастера Клауса в его лавке. Кузнец провел юношу в кабинет, а вскоре заглянул туда брат Клауса – Ольберт, королевский чиновник, в ведении коего находились пошлины и гильдии в Кутна-Горе. Заметив, что у Клауса гость, Ольберт поспешил откланяться, а Клаус, дождавшись, когда за братом закроется дверь, доверительно сообщил Индржиху: «Он – человек понятий... Гильдиям с ним бывает не просто».

«Твой брат – шляхтич?» - уточнил Индржих. – «Держится как вельможа». «Вовсе нет», - заверил его Клаус. – «У нас один отец. Я пошел по его стопам и сталь гильдмастером. Ольберт пошел своим путем. Все, чего он добился, он добился умением вести дело с людьми». «Но он – наш союзник?» - спрашивал Индржих. – «Ему можно доверять?» «Смотря в чем», - вздохнул кузнец. – «Он честный человек. Но он не станет помогать нам бесплатно. Не то, что раньше. Тем не менее, мир меняется, а проблемы – нет... Возможно, ты поможешь мне с ними».

«Чем могу – помогу», - заверил собеседника Индржих. – «А в чем проблемы?» «Ты, возможно, этого не знаешь, но моя работа – делать так, чтобы гильдия спокойно делала свое дело, а товар доходил туда, куда нужно», - пояснил Клаус. – «А наша работа иногда привлекает внимание дурных людей». «Что-то пропало?» - уточнил Индржих. – «Кого-то ограбили?» «Ах, если бы только одного!» - всплеснул руками гильдмастер. – «И, похоже, нам придется разбираться с этим самим... Понимаешь, Куттенберг – королевский город, но власть здесь у владельцев шахт и гильдий. Конечно, наша – одна из главных, и это на нас держится городская казна. Поэтому-то мы и должны быть осторожны!»

«Кто же против нас замышляет?» - допытывался Индржих. – «Сигизмунд? Или эти монахи?» «Шляхта нам завидует», - отвечал Клаус. – «Гормистры нас ненавидят. И аббат при каждом случае старается нам вредить. Можешь представить, какие тут бывают задержки и препоны. Хуже того: с тех пор, как сюда пришло войско, все проблемы списывают на солдат и дезертиров!» «Хочешь сказать, они нарочно именно на наши возы нападают?» - уточнил Индржих, и Клаус, утвердительно кивнув, воскликнул: «Нам становится все труднее отбиваться!»

Гильдмастер сообщил Индржиху, что повозка, должная прибыть в город накануне из Праги, так и не появилась; вероятно, угодила в засаду. «Это очень некстати», - говорил он. – «В ней было мало ценных вещей, но там везли документы на передачу права собственности». «Ты кого-нибудь подозреваешь?» - поинтересовался Индржих. «Трудно сказать», - пожал плечами Клаус. – «Я еще не знаю. Но если не вернуть те документы, это будет дорого нам стоить. Если эти негодяи вообще их еще не сожгли».

Покинув город, Индржих выступил в направлении, означенном мастером Клаусом, и неподалеку от места нападения на повозку обнаружил в подлеске лагерь разбойников. Лиходеев парень перебил, и среди пожитков их обнаружил две гильдейские грамоты, скрепленные зелеными печатями, кои не замедлил вернуть гильдмастеру.

«Похоже, за этим стоит кто-то еще...» - помрачнел Клаус, принимая из рук Индржиха документы. – «Мне предстоит серьезный разговор с бревновским аббатом...» Поблагодарив нового члена гильдии за помощь, сообщил гильдмастер, что порасспрашивал друзей о Станде по прозвищу Муха, и выяснил, что уехал тот в Горжаны, где трудится кузнецом в шахтах.

В надежде узнать что-то новое о названном отце, Индржих наведался в сие поселение, где узнал, что Станда давеча повредил руку, посему кузнечным делом заниматься не мог и подался в забой. Узнав о том, что кузня Шкоды ныне сыну Мартина принадлежит, Станда просветлел лицом, заявив, что желает как можно скорее встретиться с Магдаленой, повиниться перед ней за то, что ушел – тогда, двадцать лет назад.

Магдалена тепло приветила былого подмастерье, а Индржих радужно предложил Станде остаться в доме при кузне – места там на всех хватит, да и в работе ему помогать будет. Магдалена сие лишь приветствовала: как огонь в кузнечном горне вновь запел, сюда снова жизнь возвращаться стала! Ведь со смертью Шкоды и у нее, и у Станды вся жизнь под откос пошла...

Поинтересовался Индржих у Станды, далеко ли они с Мартином в починке городских часов продвинулись. «Весьма далеко», - заверил ее Станда. – «Мы часы оглядели, увидали, в чем там поломка, и уже нужные детали мастерили. Даже шестерни выковали для хитроумного устройства. Почитай, железное сердце часов. Ох, и намаялись мы, пока не сладили. Затем наняли ученика золотых дел мастера, чтобы все воедино собрать. Смышленый был парень, только сволочь редкостная, надул нас почем зря! Взял и продал устройство какому-то зажиточному бюргеру. Наплел ему, что это, мол, древняя диковинка, а тот, дурак, и поверил. Мартин ему всыпал по первое число, но куда там. Устройство так у бюргера и осталось. А вскорости Шкода помер, и вся затея провалилась». Рассказывал Станда, что Мартин пытался у бюргера, Веттера, устройство забрать, так на него едва приставов не натравили.

Магдалена поведала Индржиху, что старика Веттера давно нет в живых, а сын его нынче писарем подвизается. Юноша решил счастья попытать, навестить молодого Веттера в городской ратуше: быть может, удастся выяснить что-либо о судьбе устройства, купленном папашей писаря два десятилетия тому?..

В последующие дни работа в кузне спорилась. Начали заглядывать соседи, оставляя заказы – кому тесак выковать нужно, кому топор, а кому и меч панский. Индржих не отказывал никому.

На вырученные деньги нанимал он плотников, каменщиков и кровельщиков, и вскоре заброшенное еще недавно здание и сад при нем было не узнать!.. Магдалена нарадоваться не могла на нового хозяина.

Тот же заглянул в гости к Тицу Веттеру, и после продолжительной беседы убедил его расстаться с часовым механизмом, коий почитал писарь за отцовскую реликвию. Оставив деталь в кузне, Индржих просил Магдалену поискать среди пожитков усопшего супруга чертежи, схемы или эскизы часов, ведь – по словам вдовы – Шкода вел записи весьма скрупулезно.

Сам же Индржих отправился в городскую ратушу, где поведал рихтаржу Андреасу Плюмелю о стремлении своем восстановить астрономические часы. И, поскольку в последние дни в городе только и судачили, что о молодом кузнеце – на все руки мастере, - рихтарж согласился допустить Индржиха к часам.

«Я тогда был маленький мальчик», - говорил рихтарж, - «а мой отец – член городского совета, потому всю эту историю я изнутри мог видеть. В один день механизм раз – и встал. И с тех пор уже тридцать лет стоит. Я сейчас помню – ваша гильдия смело говорила в глаза моему отцу и другим членам совета, что иноземцы не нужны. Что сбережем много денег, если все сами сделаем. А дальше – получилось как всегда. Вместо того, чтобы вместе дело делать, каждый хотел награду лишь себя. Мастера Шкода, Эрвин Клеммер, Холландер – каждый хотел починкой заняться. У советников лопнуло терпение, и они пригласили влахов из Падуи. Но это тоже плохо кончилось».

По словам рихтаржа, влахи затребовали чертежи да деньги вперед, и в последующие две недели все гроши прогуляли в корчмах да купальнях. А когда советники намекнули влахам, что пора бы работой заняться, те разобиделись. И однажды сбежали с чертежами, успев при этом разобрать часы и растерять часть деталей. Правда, один из влахов, Фабрицио де Денди, остался в городе, а советниками заявил, что он, дескать, лишь ученик, и знать ничего не знал. Его бросили в темницу, а после отправили в рудники, где Фабрицио изучил горные устройства и усовершенствовал их – тем самым пользу городу принес. Выручка рудокопов возросла, и совет передумал с Падуи выкуп за Фабрицио требовать. Влаху была дарована свобода, но с одним условием: он должен оставаться в Кутна-Горе.

Плюмель советовал Индржиху навестить Фабрицио в его доме на улице Виноградорей, ведь чертежи часов влахи увезли с собой, и лишь он их видел воочию; быть может, и вспомнит что.

Так, Индржих отправился в гости к Фабрицио, поинтересовался, что помнит тот о часах. Влах полагал, что сородичи с самого начала желали присвоить чертежи уникальных кутногорских часов, и бросили его здесь как приманку. А, быть может, желали отомстить его семье, весьма успешной в Падуе. Фабрицио еще долго сокрушался о своей разбитой жизни, когда Индржих счел необходимым напомнить влаху, что в Кутна-Горе ведет он жизнь, весьма зажиточную.

Согласившись с сим аргументом, Фабрицио заявил: «После бесчинств моих буйных соотечественников для ремонта часов требуется больше, чем чертежи. Нужно устройство под названием астролябия. Через систему шестерен ее показания передаются на главный механизм, который приводит в движение балансир и гирьки. Без астролябии, сердца любых часов, все другие работы бесполезны. А изготовить ее – нелегкая задача».

«Сердце часов у меня», - заверил Индржих собеседника. – «Оно двадцать лет у одного бюргера в доме пылилось». «Это прекрасная новость!» - обрадовался Фабрицио. – «Это дает нам начало для работы, если, конечно, это сердце исправно». «Не знаю, но надеюсь, что та», - пожал плечами Индржих.

«Далее нам нужен набор гирь», - инструктировал его влах. – «Точно взвешенных и отлитых строго по чертежам старого устройства. Похоже, придется самим собрать спусковой механизм с балансиром. Мои соотечественники его разобрали и почти весь увезли, но, к счастью, что-то осталось. А под самый конец ремонта нам потребуется кузнец, и, что еще важнее, опытный механик. Или замочник, если хочешь».

Простившись с Фабрицио, Индржих вернулся в свою кузню, где Магдалена передала ему кипу бумаг – заметок и чертежей, относящихся, судя по всему, к городским часам. Среди найденных документов означились и чертежи с расчетами для гирь, и Индржих поспешил наведаться к местному плавильщику и пушкарю Прокопу Элдрису, литейная мастерская которого была недалече – в конце Хмельника.

Элдрис просил Индриха разыскать его подмастерье, Пушко, который отправился в Грунту, обмерять колокол в местной церкви. Но, как оказалось, парень влип в неприятности, проиграв в карты коня своего мастера лесорубам в лагере их под Волчьими горами, посему возвращаться в Кутна-Гору не отваживался.

Потолковав с лесорубами, Индржих парню коня вернул, а также место предложил в свое кузне, на что Пушко с радостью согласился. Так, предприятие расширялось: Индржих работал в кузне, Станда оказался искусным бронником, а Пушко – одаренным литейщиком. Все больше и больше заказов получала кузня, и трудились трое, не покладая рук.

Индржих предоставил Пушко старые чертежи гирек для часов, и вскоре тот изготовил сии изделия.

Осталось изготовить лишь механизм часов, и Станда предложил Индржиху Вольфа – того самого ублюдка, в прошлом – ученика золотых дел мастера, укравшего сердце часов. «Я до отъезда из Кутна-Горы наслушался, как он людей обманывает да обкрадывает», - говорил Станда, морщась. – «Рассказывали, что он любой сундук вскроет, любой замок взломает. Работал на каждого, кто готов платить. А коль плата за работу ему несуразной казалась, он без раздумий заказчика обчищал».

Навестив «Дыру» и расспросив местных забулдыг, выяснил Индржих, что последние годы Вольф пьет, не просыхая, да нищенствует. Отыскав мужчину на городской площади, Индржих насильно отвел забулдыгу в купальне, купил ему достойную одежду и заставил посетить цирюльника. Вольф с горечью рассказывал о своей покатившейся под откос жизни, а Индржих настаивал: «Измениться никогда не поздно, Вольф. Я заканчиваю ремонт часов. Но для этого мне нужен механик! Тот, кто видел механизм своими глазами, пока его влахи не разобрали. Тот, кто его руками трогал. В этом городе ты такой один».

Индржих отвел Вольфа к Фабрицио, и тот протянул механику сделанный им эскиз основы механизма кутногорских часов, который мог бы стать заменой сломанному. «Чертеж дельный, но без нужды сложный», - проворчал Вольф, внимательно изучая эскиз, после чего двое пустились в долгое и пространное обсуждение деталей спускового механизма.

Несколько дней спустя Фабрицио и Вольф наведались в кузню Индржиха, сообщив, что изготовление деталей завершено и надлежит договариваться с рихтаржем о ремонте часов.

Так, астрономические часы на городской ратуше вновь пошли, и благодарные горожане славили Индржиха, Вольфа и Фабрицио...

...Вскоре, оставив кузницу на попечение Станды и Пушко, Индржих заглянул в корчму «У висельника», означилась коя близ рыночной площади, напротив городской ратуши. Катерина устроилась работать в заведении сем подавальщицей, однако ухо держала востро и ко всем звучащим разговорам прислушивалась. Поведала она Индрижу о том, что в корчме, находящейся в захолустных трущобах города - Хмельнике, некий оборванец по прозвищу Козятин потчует посетителей вином и хвастает, что работает на какого-то богатого пана, шпионит для него.

«Может, это и не Лихтенштейн, но не так много наберется богатеев, готовых шпионам платить», - говорила Катерина. – «И, кстати, пока ты не ушел: на кой вам этот Лихтенштейн сдался?» «Он может знать, где Птачека держат», - пояснил Индржих. «Я уверена, что многие на это ответить могут», - усмехнулась Катерина, и парень пожал плечами: «Но Лихтенштейн на нашей стороне. Ну, то есть, я на это надеюсь. В наше время не разберешь». «Но кто он такой и почему он в Кутна-Горе?» - спрашивала Катерина. «Юный шляхтич из совета Йоста», - просветил ее Индржих. – «У его родных владения в Моравии и Нижней Австрии. Он тут для Йоста справки о неприятеле наводит. И судя по тому, как Иштван из штанов выпрыгивал от желания его сыскать, он у них немало крови попил».

Отправившись ближе к ночи к восточным пределам города, именуемым Хмельником, разыскал Индржих означенную корчму, весьма метко названную «Дырой». Сумел он вывести на разговор главаря местных завсегдатаев, Ченека, и поведал тот, что Козятин уже несколько дней где-то хоронится – после того, как какие-то крепкие парни знатно его отдубасили... за длинный язык, видимо.

Расспрашивая посетителей местных таверн да купален, Индржих сыскал логово Козятина, означившееся на чердаке одного из неприметных домишек меж Градеком и Конным рынком. Признался Козятин, что последние две недели действительно шпионит на пана, но имени его не ведает, а задания получает от некоего Шмуэля, найти коего можно близ городской синагоги, где он сведения собирает от своих осведомителей. Самому же Козятину было велено ошиваться у Рутхардова особняка да наблюдать, кто заходит туда или выходит оттуда, запоминать панские гербы, на ливреях вышитые.

«А Лихтенштейн? Слыхал такое имя?» - спрашивал Индржих, нависая над изрядно струхнувшим оборванцем. «Я-то с ним не знаком», - залопотал тот. – «Но слыхал, как Шмуэль о нем своим людям, юдеям, говорил». «А точнее, что говорил?» - настаивал Индржих. – «Он о нем хорошо или плохо отзывался?» «Не знаю», - покачал головой Козятин. – «Просто имя, помню, смешное. Я внимания не обращаю на то, что меня не касается...»

Так, навестил Индржих на следующий день Еврейский квартал Кутна-Горы, где у синагоги разыскал нанимателя Козятина, Шмуэля. Последний отнесся к незнакомцу весьма неприветливо, однако – после долгих уговоров – согласился поделиться сведениями о Яне Лихтенштейне... если, конечно, Индржих исполнит сперва одно его поручение. По словам Шмуэля, недалече, в квартале рудокопов, после заката собираются неприятели его сородичей – те, кто настроен против юдеев и желает изгнать их из города. Шмуэль просил Индржиха прокинуть на подобное собрание и вызнать, что замышляет неприятель.

Дождавшись захода солнца, Индржих направился к заброшенному зданию в квартале рудокопов... где атаковали его двое. Парень поверх обоих, когда подоспевший Шмуэль окликнул его, моля не убивать лучших его воинов.

«Теперь ты пощады просишь?!» - прорычал Индржих, весьма обозленный тем фактом, что загнал его Шмуэль в ловушку. – «После всего, что было?!» «Можно же договор сделать», - умолял юдей. – «У нас ваши люди имеются, давай меняться!» «Наши люди?» - озадачился Индржих. – «Ты что несешь, черт тебя дери?» «Да мы их давеча словили, они до Лихтенштейна шли, ну чисто как ты», - пояснил Шмуэль, и Индржих возразил: «Да нет же! Мне Лихтенштейн нужен, чтобы с ним поговорить! Я ему не враг. И, если ты знаешь, где он, то веди меня к нему. Живо!»

Индржих в знак доверия готов был передать Шмуэлю отцовский меч, и тот, приняв оружие, долго рассматривал клеймо, а после вернул клинок юноше. «Я тебе поверю», - принял решение он, протягивая Индржиху мешок. – «Но взамен и ты мне довериться должен будешь».

Индржих натянул мешок на голову, и Шмуэль, держа парня под руку, повел его извилистыми улочками города. После – спустились они вниз по неким ступеням, и, когда был мешок с головы Индржиха снят, то обнаружил он себя в небольшой комнатушке – пред Яном Лихтенштейном. Последний Индржиха сразу же признал – встречались в Ратае, пригласил присесть за стол и, смакуя доброе вино, поведать о своих злоключениях.

Индржих в подробностях поведал пану Яну о том, как все сложилась в Тросках, о знакомстве своем с Жижкой, об осаде Небакова пражским ополчением, своем пленении и последующих пытках, а также о неожиданном освобождении, расправе над Иштваном Тотом и бегством из Тросок в Сухдол.

«По прибытии в Сухдол я говорил с Йостом», - рассказывал Индржих. – «Он категорически запретил мне искать тебя или пытаться спасти Птачека». «А он сказал, почему?» - поинтересовался Ян, и Индржих кивнул: «Да. Сказал, что ты о себе сам можешь позаботиться, а Птачек шляхтич, и ему в плену ничего не угрожает. Должен признать, я его понимаю. У него есть планы, и он пытается воспользоваться перемирием. Ему совсем не хочется провоцировать Сигизмунда на новую войну. Да и насчет Птачека он, наверное, прав. Кто же будет отказываться от большого выкупа или упускать чудную возможность для шантажа?» «Я о себе могу позаботиться, это правда», - согласился Ян. – «Но этот старый интриган мог меня хотя бы предупредить, какие бы у него там ни были планы».

«Жижка тоже считает Йоста занозой в заднице», - заверил Индржих собеседника. – «И план его не одобряет». «Тогда, думаю, мы с ним найдем общий язык», - рассмеялся Лихтенштейн. – «Хотя я, конечно, предпочитаю более тонкий подход, нежели крошить всем подряд черепа булавой... Но что же тебя сюда привело? Ты ведь не для того рисковал, чтобы рассказать мне про Йоста или сказать, чтобы я делал то, что и так делаю». «Нет», - покачал головой юноша. – «Какие бы там интриги ни строил Йост, моя главная задача – спасти пана Птачека».

Поколебавшись, Индржих поведал о том, что Богута, страшась пыток, поведал врагу о том, что находится Ян из Лихтенштейна в Кутна-Горе. Впрочем, пан ничуть смутился: искать его здесь – все равно что иголку в стоге сена. А под пытками сломается любой, рано или поздно... Шмуэль к сему относился не столь легкомысленно, напомнил пану Яну о том, что вражеские шпионы город прочесывают, и, если бы не его люди, возможно, своего и добились бы.

«Ладно, как ты собираешься освободить Птачека?» - полюбопытствовал Ян, глядя Индржиху в глаза. «Именно поэтому я к тебе и пришел», - признался тот. – «Ты вращаешься в определенных кругах. Строишь заговоры... знаешь все слухи... и можешь знать, где его держат!» «Когда некоторые из горожан и местных панов восстали против Сигизмунда, он конфисковал их имущество», - поведал Лихтенштейн Индржиху. – «И все это разделил между верными соратниками. Например, он отнял крепость Малешов у Рутхардов. И ты говорил, Шмуэль, что он ее Бергову подарил?» «Да, именно так», - подтвердил юдей.

«Это было до того, как Бергов явился в наши края», - продолжал Ян. – «Но, если он сейчас здесь, то где же ему быть, как не в Малешове? А если Бергов там...» «...То там и его пленник!» - воскликнул Индржих, восполнившись надеждой. «Именно!» - кивнул пан Ян. – «Выходит, Птачек в крепость Малешов. Но... ты не можешь просто взять и напасть на нее. Это сильная крепость. Понадобится хитрый план».

«Или длинные лестницы и много бойцов...» - рвался в бой Индржих. – «Может быть, это можно устроить». «Осторожней!» - покачал головой Ян. – «Йост велел нам не устраивать переполох. А тут переполох будет серьезный. Но, если бы Платек просто пропал...» «Как это – пропал?» - озадачился Индржих. «Пока не знаю», - протянул Лихтенштейн. – «Но, как я уже сказал, Малешов принадлежал Рутхардам, зажиточным шляхтичам и владельцам серебряных рудников. И я уверен, что они не в восторге от нового жильца. Я думаю, если ты нанесешь визит пану Кунцлину Рутхарду и убедишь в том, что у вас есть общие интересы, он будет рад вместе с тобой покумекать над решением. Кто знает? Быть может, пану Рутхарду известен черный ход в его старый дом? И он будет не прочь договориться с кем-нибудь, кто поможет отомстить». По словам Яна, Сигизмунд позволил Рутхарду сохранить городской особняк близ Влашского двора.

Индржих простился с Лихтенштейном и Шмуэлем, выяснив, что находятся они сейчас в Еврейском квартале – в подвале корчмы «Царь Соломон». Ночь юноша провел на одном из постоялых дворов, а поутру устремился к южным стенам Кутна-Горы, пребывал подле которых родовой особняк Рутхардов.

Во внутреннем дворе оного зрел Индржих пана Кунцлина Рутхарда, на повышенных тонах беседующего с Сигизмундовым королевским минцмейстером, Ольдржихом Ваваком, сопровождаемым контингентом солдат. «Мой ответ неизменен!» - чеканил Кунцлин. – «Не продам я право на мои рудники – ни сегодня, ни завтра, ни через сто лет! Никогда тебе мое серебро не достанется!» «Ты забыл, у меня влиятельные друзья», - прошипел Ольдржих, не скрывая своего раздражения. – «Коли не продашь рудники, отдашь за так. Как и Малешов, и саму жизнь, коли супротив меня пойдешь».

«Берегись!» - предупредил Кунцлин, и, приблизившись к минцмейстеру вплотную, процедил, глядя ему в глаза: «Не один ты в игры играешь. Думаешь, я не знаю, что ты серебро королевское подворовываешь? Как твой самопровозглашенный король про то узнает, твоя голова с плахи покатится».

Ольдржих отступил на шаг, и, обернувшись к солдатам, взвизгнул, тыча пальцем в сторону пана: «Хватайте предателя!»

К отцу на помощь пришла его дочь, и, вскинув арбалет, выпустила болт в одного из подручных минцмейстера. Пан Кунцлин обнажил меч, его примеру последовали стражи особняка, и в следующее мгновение во внутреннем дворике зазвенели клинки. Индржих примкнул к сражавшимся, выступив на стороне Рутхарда.

Вскоре с солдатами минцмейстера было покончено, но сам Ольдржих сумел улизнуть. Пан Кунлцин поблагодарил юношу за помощь, и, обернувшись к дочери, загремел: «Роза, как это понимать? Мы в своем праве были, пока ты стрелять не начала! А теперь на наших руках кровь королевских посланников! Ты хоть понимаешь, что натворила?» «Надо было позволить Сигизмундовым прихвостням нас поносить в нашем же доме?» - гордо вскинула подбородок девушка, и отец ее вздохнул: «И ты решила, так для всех лучше будет?»

«Хотите, я избавлюсь от трупов?» - с готовностью предложил пану и дочери его Индржих. «Это исключено», - отвечал Кунцлин. – «Мы кликнем стражников и все честно расскажем. Это Ольдржих Вавак и его люди на нас безо всякой причины напали!» «И ты думаешь, они тогда замнут это дело?» - выдохнула Роза с надеждой. «Ну, не за бесплатно», - вымолвил Кунцлин. – «Но зная Плюмеля, начальника стражи, уверен, что он от мзды не откажется...»

Обратившись к Индржиху, поинтересовался пан, с чем пожаловал юноша к нему на порог. Индржих представился, поведал о том, что пан его, Ян Птачек, - в плену у неприятеля, но уповает он в вызволении шляхтича на помощь пана Рутхарда, ибо держат пана Птачека в Малешове.

«Зачем же мне вмешиваться в дела, кои меня не касаются?» - осторожно поинтересовался Кунцлин, и воскликнул Индржих с жаром: «Мы все на одной стороне! Против Сигизмунда!» «Твоя правда», - согласился пан. – «Мне тоже не по вкусу этот рыжий ублюдок. Особливо теперь, когда его люди в мой карман свои лапы запускают. Но ввязываться в столь опасное предприятие, как освобождение шляхтича из Сигизмундова плена?»

«Мы обязаны ему поспособствовать», - заявила Роза. – «Знаю, это опасно...» «Опасно?» - воскликнул пан. – «Это безумие! А ежели кто-то узнает? Ведь здесь, в Кутна-Горе, даже у стен есть уши. В итоге моя голова с плахи покатится, а что с Розой сделают – мне и в страшном сне не привидится!» «Это верно», - согласилась девушка. – «Пока Вавак нам в спину дышит, надо тише воды сидеть».

«А это еще кто?» - полюбопытствовал Индржих. «Ольдржих Вавак из Нойхауса», - поморщился пан Кунцлин, не скрывая презрения. – «Новый минцмйстер, сами Сигизмундом назначенный. Он с первого дня в должности нас невзлюбил. Давит на меня, чтобы лапу на мои рудники наложить. Будто хочет меня по миру пустить. А теперь мы еще и людей его убили. Людей короля! Откупиться от такого выйдет весьма и весьма дорого. Роза верно подметила – пока Вавак здесь, у меня руки связаны. Прости».

«Придется развязать тебе руки», - вздохнул Индржих. – «Но как?» «Кажись, есть одна мысль...» - похоже, Рутхард был готов к этому вопросу. – «Вавак богатеет куда быстрее, чем его должность дозволяет. Ходят слухи, он королевское серебро подворовывает. Даже фальшивые гроши из него чеканит. С фальшивым штемпелем. Коли Сигизмунд про то проведает, тут же его казнит, каких бы там голубых кровей он ни был!»

«Но вам доказательства нужны, чтобы его обвинить?» - уточнил Индржих, и Кунцлин кивнул: «Вот именно. Часть серебра по пути на монетный двор пропадает. Вот мы и выясним, куда оно девается». «Выясним? Но как?» - спрашивал Индржих. – «В рудники да плавильни кого попадя не пускают». «Твоя правда», - согласился пан. – «Туда только доверенных людей пускают. Но тут у вас союзник имеется – мой друг Петр Писецкий. Его с поста минцмейстера сместили, но его брат Кристиан при Влашском дворе остался. Он и сам в минцмейстеры метил, но из-за Вавака пришлось довольствоваться местом управителя. Так что его он ненавидит даже больше, чем мы. Мы с ним на днях Вавака обсуждали. Коли удастся узнать про него что-то дурное, Кристиан этому тоже будет ой как рад. Ты сходи к нему, скажи, что от меня, - уверен, он тебе поможет. Я тебе помогу пана Птачека освободить, а ты мне – Вавака на чистую воду вывести. Справедливо?» «Ладно, по рукам», - согласился Индржих. – «С Петром Писецким я уже встречался, человек он надежный. Надеюсь, что и его брат такой же».

Пан Кунцлин велел Индржиху отправляться к серебряным рудникам в Горжаны, близ которых и живет Кристиан Писецкий. Последнего юноша разыскал близ штолен, известил о цели своего визита. Кристиан вздохнул, признавшись, что покамест выяснить ничего конкретного насчет пропажи серебра не сумел, ибо был донельзя занят, да и над душой все время кто-то стоял.

Отведя Индржиха в сторонку, поведал Кристиан о том, что надобно им внимательно проследить за процессом добычи серебра и доставки его к монетному двору, чтобы определить, в какой именно момент образуется недостача. Кристиан предложил Индржиху представиться ученым, коий интересуется серебряным промыслом, и, спустившись в штольни, поинтересоваться у десятников смен, «бергалов», сколько корзин серебря добыли они в определенный день – скажем, в День святой Петрониллы, минувший давеча. А после сравнят они озвученные числа с теми, представлены кои в учетных книгах.

Кристиан выдал Индржиху охранную грамоту со своей печатью, коя обеспечит юноше допуск в шахту. Расспросив десятников смен, выяснил Идржих, что в День святой Петрониллы была добыта сотня корзин серебра... но в учетных книгах значилось иное – девяносто.

«Значит, каждый день десять корзин исчезает!» - мрачно резюмировал Кристиан. – «Но никому не под силу просто так их забрать. Мы в оба глаза следим! Видать, неучтенные корзины в плавильню отправляются, вместе со всей рудой. Это значит, что шельмуют тут не по-детски! И десятник Сало с Гержманом, перекупщиком руды, по уши в этом замазаны!» Кристиан просил Индржиха расспросить помянутых дельцов, дабы вызнать, что ведомо тем.

Так, проследовал юноша в комнату, отведенную перекупщиком, обвинил того в соучастии в краже серебра, но предложил дело замять, если сознается тот. Гержман струхнул порядком, признался, что Сало предложил ему отправлять в плавильню больше корзин, чем записано в книгах, и приплатить за сие. Сало, в свою очередь, сознался, что в предприятие вовлек его один из горняков из грунтской плавильни, подучил, как с учетными-то книгами следует шельмовать. Мол, часть добытой руды утаить и мимо учетных книг на плавильню вместе с казенной рудой отправить. Ни Гержман, ни Сало не ведали, кто стоит за замыслом, и о вовлечении Вавака в предприятие даже не подозревали.

Кристиан предложил Индржиху отправиться в Грунт, на плавильню, да осмотреться – под видом шляхтича, который желает заказать плавильные работы и приехал поглядеть, как у них все устроено. Наставляя парня, Кристиан велел тому обратиться к хозяину плавильни – Бурешу, человеку хитрому и осторожному, и выведать ненароком, сколько корзин с сего рудника получил он на День святой Петрониллы. «Коли я верно думаю, он скажет – девяносто», - полагал Кристиан. – «Оно, конечно, еще ничего не доказывает, но хоть зацепка будет».

С иголочки приодевшись у портного в Кутна-Горе, отправился Индржих в Грунт, выдавая себя за шляхтича, праздного и надменного. Изучив грамоту, переданную Индржиху Кристианом, Буреш согласился допустить гостя в плавильню, предупредив, чтобы тот рабочих вопросами не донимал. Разговорились о поставках серебря, и как бы между делом Индржих уточнил, сколько корзин было передано на День святой Петрониллы. Как и ожидалось, ответ был «девяносто».

От работников плавильни узнал Индржих, что Вольмар, главный плавильщик, недавно конюшню себе здесь же, в Грунте прикупил. Шептались плавильщики: подозрительно все это, ведь Вольмар один доступ к готовым листам из чистого серебра имеет.

Так, Индржих направился на конюшню... где его уже ждали, Вольмар наряду с подельниками. «Мы за тобой приглядываем с тех пор, как ты в Грунту заявился», - процедил Вольмар. – «Удача, что мастер Буреш мне заранее про тебя шепнул. Закончено твое дознание. Здесь и сейчас!»

Выхватив меч, Индржих перебил подельников Вольмара, и, приставив клинок к горлу последнего, потребовал: «Выкладывай все как есть! Кто в краже королевского серебра повинен?» «Не я!» - залебезил Вольмар. – «Это все Буреш! Коли я бы ему не подыграл, работы бы лишился...» «Сказывай с самого начала», - велел Индржих. «Я главный плавильщик, а потому кажинный день чистоту серебра проверяю», - пояснил Вольмар. – «Тут мне полная власть дадена. Явился как-то Буреш, мол, предложение имеется. Коли соглашусь, обещался меня в богачи вывести. Своего человека мне в подмогу назначил. И надо всего-то слитки у короля прибрать и Бурешу отдать. С книгами он шельмовал, так что комар носа не подточит. Все как по маслу шло, и Буреш довольный был. Вскорости он меня на рудник спровадил. Надо было нового десятника Сало к делу склонить и расплатиться. Пришлось мне его так же на свою сторону сманивать, как Буреш меня. Угрозами».

«А чего Буреш сам серебро не брал?» - поинтересовался Индржих. – «Ты ему на кой лад?» «Люди минцмейстера за перевозкой серебра следят», - разъяснил плавильщик. – «И вечно меняются. Буреш тут все обмозговал!» «Куда лишнее серебро девается?» - спрашивал Индржих. «Подле Стара-Кутны выработанные штольни есть, где никто не ходит», - отвечал Вольмар. – «Буреш в одной тайный монетный двор устроил. Я там не бывал, но Буреш мне о сем сказывал, хотел меня туда направить и даже карту нарисовал».

Страшась за свою жизнь, Вольмар поспешил отдать помянутую карту Индржиху. Не мешкая, устремился тот к заброшенной штольне, на карте отмеченной.

Спустившись в забой, перебил Индржих стражей, к нему ринувшихся, подступил к Бурешу, молившему о пощаде, потребовал, чтобы тот в подробностях поведал, что здесь происходит. «Все это Ольдржих надумал», - залопотал Буреш – и куда недавняя заносчивость подевалась? – «Как только у Сигизмунда минцмейстером стал, обнаглел и начал власть свою показывать. Тянул все, что не приколочено. А кто против него выступал, у того разрешение на добычу изымал. Кто хотел свой рудник сохранить, ему бешеные отступные платил. Но тому все мало было. И как-то пришел ко мне с разговором, что часть королевского серебра может до короля и не дойти».

«Почему именно к тебе?» - уточнил Индржих. «Кутногорцы начали роптать, что вместо Петра Писецкого какого-то пройдоху поставили», - вымолвил Буреш. – «Еще более того возроптали, когда он начал им препоны чинить. Среди них он бы подельников не нашел. Я тут тоже чужак. И мне вечно палки в колеса совали. Думай, что хочешь, но мне Вавак больше по нутру, чем все эти Рутхарды, Писецкие и прочие хозяева рудников».

Рассказывал Буреш, что Ваваку согласился подсобить, а замысел того был прост: подкупить всех, кто учет добычи и переплавки ведет, и книги учетные подделать. А, чтобы минцмейстер чистеньким вышел, Буреш был назначен главным надсмотрщиком над плавильней. Из неучтенного серебра здесь, на подземном монетном дворе чеканились гроши – но не фальшивые, а настоящие, ибо монетчики работали с настоящим штампом.

Индржих обещал Бурешу, что имя того нигде не всплывет, если согласится он содействовать. Тот передал парню письма, коими с Ваваком обменивался, а также указал, где хранятся учетные книги. После чего поспешил ретироваться...

В соседнем помещении обнаружил Индрдих двух монетчиков, кои, обрадовавшись вновь обретенной свободе, передали ему монетный штемпель – доподлинное доказательство организованного минцмейстером предприятия. По словам монетчиком, прежде работали они на Влашском дворе, но, однажды перебрав с выпивкой, были изгнаны десятником. Тогда-то минцмейстер и предложил им непыльную работенку.

Собрав все необходимые доказательства, Индржих представил их по возвращении в Горжаны Кристиану Писецкому. Кристиан просиял, но предложил юноше сделку: если пан Рутхард найденные свидетельства обнародует, недолго Ваваку при должности оставаться. Почему бы не сохранить тайный монетный двор, поставив на него своих людей и направив отчеканенные гроши на помощь знати, противящейся Сигизмунду... ну и себе часть забрать, вестимо. Индржих предложение отверг с негодованием, ибо претило оно его совести...

Тяжело вздохнув, Кристиан передал Индржиху списки с учетных книг рудника и плавилен – для сравнения с книгами, найденными на монетном дворе.

...Когда вернулся Индржих в кутногорский особняк Рутхардов, то обнаружил, что принимают пан Кунцлин и дочь его гостя. Юноша остановился на пороге горницы, дожидаясь, когда закончат паны разговор.

«И что теперь, Мартин?» - спрашивал гостя Кунцлин. – «Ты говорил с Ерономом Назом? Он нас поддержит?» «Не поддержит», - вздохнул Мартин. – «Он много денег Сигизмунду одолжил, теперь приходится быть за него... Боится он. Если что не так сделает, Сигизмунд просто объявит его мятежником и все долги спишет». «Проклятье!» - процедил Рутхард. – «Неужто его голова так грошами забита, что места для крупицы разума не осталось?» «Ероним человек тщеславный», - напомнил ему Мартин. – «Уверен, он счастлив, что его сам венгерский король слушает. Он бахвалился, будто его поставят во главе каких-то переговоров с церковниками при Влашском дворе. Его даже не уговорить передумать».

«Но ты же и других советников повидал, верно?» - осведомилась Роза. – «Принес хоть какие-то добрые вести?» «К сожалению, нет», - покачал головой Мартин. – «Кого-то из них сам Сигизмунд на службу поставил, а кто-то боится кончить, как... простите друзья... вы и Петр из Писека». «Святые небеса!» - прорычал Кунцлин. – «Этого ведь Сигизмунд и хочет. Разделить нас, страху напустить!» «Divide et impera!» - воскликнула Роза. – «Бог свидетель, этот рыжий лис мастер разделять и властвовать».

«Ты совершенно права, пани», - согласился Мартин. – «Особенно когда все видят, в каком вы трудном положении. Я слыхал, будто вас все еще минцмейстер Вавак донимает». «Дьявол бы побрал ублюдка!» - не сдержался Рутхард. – «У него хватило наглости выкручивать мне руки в моем собственном доме!»

Приблизившись к панам, Индржих сообщил, что у него на руках – все доказательства о преступлениях минцмейстера против короны. Роза представила Индржиха гостю, а после назвала имя последнего: «Индро, это пан Мартин, хозяин Ратборжа, верный слуга короля Вацлава».

Обратившись к Мартину, поведал Индржих, что друг его, Богута, велел передать пану Одерину кольцо, если будет нуждаться он в помощи. «Богута, значит?..» - процедил Мартин, нахмурившись. – «Интересные у тебя друзья... Не должен был Богута отдавать то, что ему не принадлежит. Я тебе помогу, если понадобится, но кольцо тут ни при чем».

В горницу заглянул стражник, доложив о том, что вновь прибыл ко вратам особняка минцмейстер Вавак, и сопровождает его дружина. Пан Кунцлин велел стражу поставить на верхнем этаже здания стрелка и арбалетчика, а затем следовать во двор наряду с остающимися в особняке стражами. Розе же отец наказал подниматься в свои покои, брать арбалет в руки и – если дело скверно пойдет – стрелять в любого Вавакова сукина сына, коий попробует к ней сунуться.

Паны Кунцлин, Мартин, а также Индржих и стражи особняка спустились во внутренний двор, где Вавак предложил Рутхарду последнюю возможность уступить ему права на добычу серебра. «Если же нет, король узнает, какую змею он пригрел у себя на груди!» - цедил минцмейстер. – «И на этот раз ты потеряешь не только крепость, но и честь, и положение!» «Довольно!» - рявкнул Кунцлин. – «Ты меня в собственном доме оскорблять вздумал? Или решил, что волен делать все, что заблагорассудится, лишь потому что тебе Сигизмунд благоволит? Так это может поменяться, когда король узнает, какую в тебе змею проглядел! Напомню тебе твои собственные слова... пан! Только я думаю, что за свои грешки ты не только чести, но и головы лишиться можешь!»

«Как... как ты смеешь?!» - возмутился Вавак, но в голосе его звучала тревога. Кунцлин велел Индржиху просветить пана королевского минцмейстера о том, что о нем сказывают, и юноша с готовностью объявил: «Сказывают... пан, что ты сговорился с Бурешем из Краковице и десятником Сало, чтобы вместе сведения о добыче подделывать. Иными словами, ты воруешь королевское серебро! Мало того, ты свозишь его на свой тайный монетный двор, где чеканишь фальшивые монеты с королевским знаком! А это преступление непростительное. Как думаешь, что может сделать Сигизмунд, если... когда узнает, что его собственный минцмейстер обворовывает? Особенно когда у него каждый грош на счету».

«Ну что, пан?» - усмехнулся Рутхард в лицо Ваваку, похоже, дара речи лишившемуся. – «Я бы сказал, что это всю картину меняет. Так что отныне ты ко мне и моей семье дорогу забудешь, не то король узнает о твоих делишках!» «Вот именно», - поддержал сподвижника Мартин. – «Это мы устроим, попомни мои слова!»

«Опять вздумали угрожать королевскому минцмейстеру?!» - предпринял последнюю, отчаянную попытку сохранить достоинство Вавак. – «И на этот раз опустились до наглой клеветы? С прошлого раза вы так ничему и не научились!»

На что Индржих заявил, что у него на руках имеются учетные книги – настоящие, от Буреша. «Я правильно понимаю, что свою наглую ложь ты можешь подкрепить только книгами, которые к тебя с собой?» - осведомился Вавак, недобро ухмыльнувшись и бросив быстрый взгляд в сторону солдат, сгрудившихся за его спиной. «Конечно, нет», - прозвенел голос Розы, которая выглянула из окна своей комнаты и сейчас пыталась спасти положение. – «Или ты нас за круглых дураков держишь? У нас тут только копии. Настоящие книги под замком и надежно спрятаны».

Осознал Вавак, что загнан в угол, и выхода для себя не видит. Велев солдатам подождать его за воротами, минцмейстер изъявил о желании договориться. Так, Кунцлин заставил вороватого минцмейстера покляться с том, что оставит тот его и его семью в покое, и права на добычу останутся за Рутхардами навсегда. Мартин – в свою очередь – повелел, чтобы Вавак за Сигизмундом шпионил и сведения интересные им передавал.

И этим требованием минцмейстер был вынужден согласиться, после чего Кунцлин велел ему убираться прочь. Мартин вызвался проводить Вавака до врат, поболтать немного: наверняка тот с готовностью поведает ему пару-тройку интересных историй.

Оставшись наедине с Рутхардом, Индржих передал тому учетные книги, найденные на монетном дворе, а также напомнил пану об обещании помочь ему попасть в Малешов. Кунцлин советовал юноше поговорить с Розой, которая обнаружила однажды тайный ход, ведущий из крепости в лес за ее пределами. «Я буду молиться за твой успех», - заверил Кунцлин Индржиха. – «Он для нас куда важнее, чем ты думаешь. Ведь до сих пор мы сидели, сложа руки, и что нам это дало? Мы выглядим беспомощными, а так союзников не найти. Но если ты вытащишь пана Птачека прямо из-под носа у Бергова... вести об этом мигом разлетятся по всей стране, и мы выставим Бергова дураком! И преимущества в переговорах лишим. Так мы сможем переубедить тех, кто еще не решил присоединиться к нашей борьбе с Сигизмундом и пражанами!» «Твоя правда», - согласился парень. – «Я о таких последствиях не думал. Сдается мне, даже Йост всей выгоды не понимал».

Поблагодарив пана, Индржих поднялся в комнату дочери его, и та в подробностях поведала ему о том, где сокрыт вход в потайной тоннель. Кроме того, Роза советовала юноше загодя заглянуть на конный завод близ Малешова, и договориться с управителем, Гашталем, о покупке коня для пана Птачека.

Гашталь оставался предан пану Рутхарду, клятвенно заверил Индржиха в том, что свежие оседланные кони будет ждать его на лесной опушке неподалеку. Поблагодарив управителя, Индржих углубился в лес, отыскал помянутые Розой руины, означился в коих потайной ход, ведущий в крепость Малешова.

Схоронившись за сараем, наблюдал Индржих за солдатами гарнизона во внутренним дворе крепости... а также за Берговым и Эриком. Двое беседовали о чем-то, и Индржих обратился в слух, стремясь не пропустить ни слова.

«А Рутхард и Лихтенштейн против нас кутногорские дома настраивают!» - вопил Эрик. «Вавак Рутхарда к ногтю прижмет», - заверял его Отто. - «Но Лихтенштейн на твоей совести! Как ты до сих пор его не прищучил?» «Он, сука, скользкий как угорь», - зло бросил Эрик. – «Прячется где-то в Еврейском квартале. Я к нему соглядатаев засылал, но ни один не вернулся». «Выкури его из этой дыры, язва тебя забери!» - раздраженно потребовал Бергов.

«А чем он тебе жить мешает, Отто?» - осведомился Маркварт фон Аулитц, приближаясь к сподвижникам и прихлебывая вино из кубка. – «Кутна-Гора наша... Сигизмунд крепко бразды правления держит». «Эта тварь давно воду мутит!» - процедил Бергов, скрестив руки на груди. – «Сперва Сигизмунд думал, что помирится со своим братом Вацлавом, расчистит ему дорогу к императорскому престолу и заберет богемский трон себе. Но Вацлав даже свою пьяную жопу от скамьи не оторвал и в Рим на коронацию не поехал! А теперь? ‘Славный король Венгрии’ попался на удочку Йоста и его поганого перемирия! Попал под влияние вероломного предателя!»

«Йост предал Вацлава, затем Сигизмунда, а теперь и нас», - согласился фон Аулитц. – «Он всех одурачил. Но что он против нас может?» «Он только вид делает, что переговоры ведет, а сам венгерскую шляхту против Сигизмунда настраивает!» «Ничего, Сигизмундово войско живо порядок наведет», - заверил пана Маркварт, но тот лишь хмыкнул в ответ: «Ха! Он платит своим половцам, дозволяя им грабить Богемию. Он настроил против себя полстраны, коей править собрался! И грабить-то уж больше нечего! Пока мы тут копаемся как жуки в навозе, Йост войско собирает!»

«И что нам делать?» - озадаченно осведомился Эрик. «У нас Птачек», - напомнил собеседникам Маркварт. – «Это пока удержит Гануша и сброд из Липы на расстоянии... Если они хотят своего наследника живым увидеть». «Йост велел Лихтенштейну для него других союзников набрать», - счел необходимым напомнить Бергов. – «Мы его поймаем, и Йост в Богемии окажется как рыба на берегу». «Я его своим руками из Еврейского квартала вытащу!» - с жаром обещал Эрик. – «Пан, положись на меня!»

Он зашагал к вратам, где ждала его оседланная лошадь «Предатели Христа прячут предателя», - покачал головой Отто. – «Они люди богатые... Все, что нам нужно, - это хороший предлог». «Вся Кутна-Гора возрадуется, если их долги перед этими ростовщиками в дым обратятся», - бросил Эрик, оборачиваясь, и Бергов одобрительно кивнул: «А ты, парень, на лету схватываешь!»

«Гануша мы из игры вывели, с кутногорцами разобрались, и скоро Лихтенштейна возьмем», - заверил Отто Маркварт. – «Вот увидишь, друже, хорошие времена грядут!»

Будто отвечая на его слова, во врата Малешова влетел всадник, и, спешившись, обратился к Бергову и фон Аулитцу, молвив: «Ваши милости, король Сигизмунд городской совет созывает! Но сперва ваше присутствие в Седцецком монастыре потребно. Немедля!» «Что за спешка такая?» - нахмурился Бергов, и отвечал посланник: «Пленники из замка Троски бежали, да к тому же Иштвана Тота убили».

В глазах Эрика отразилась слепая ярость. «Что?!» - взревел он, выхватив меч и приставив его к груди опешившего посланника: «Кто?! Говори!» «Гонец что-то плел про бастарда Кобылы и каких-то головорезов», - лепетал гонец, пятясь.

Взвыв, Эрик одним ударом разрубил путавшегося под ногами пса, а после, поклявшись всеми святыми сердце вырвать убийце, вскочил на коня, покинув крепость...

«Иисусе!» - покачал головой Маркварт. – «Что это с ним?» «Пан Иштван был ему...» - Бергов помедлил, - «заместо отца».

Вскоре паны оставили Малешов, забрав с собою большую часть гарнизона. Дождавшись сумерек, Индржих сумел разыскать в центральной башне крепости помещение, содержали в котором пленников – Яна Птачека и Ваклена Брабанта, шевалье д’Ареццо, возглавлявшего прежде оборону Кутна-Горы, да угодившего в полон к Сигизмунду.

Птачек был счастлив, узрев пришедшего к нему на выручку друга, однако покидать крепость через подземный ход отказался наотрез; паныч никогда бы в сем не признался, но подобные тоннели и замкнутые пространства вызывали у него панику. Ваклен предложил иной план: добраться до крепостной конюшни, вывести лошадей, открыть ворота – и гнать прочь во весь опор!

Трое дождались ночи, и, в надежде на то, что солдаты гарнизона уснули, Индржих выскользнул из башни, прокрался к конюшням, и, запалив факел, помахал им, давая знак наблюдавшим за ним из крепостного оконца сподвижникам.

Вскоре Индржих, Ян Птачек и Ваклен Брабант галопом вылетели из замковых ворот, правя коней к Сухдолу... но поутру встретился им отряд, во главе которого ехали трое – паны Радциг и Гануш, да Богута.

Индржих поведал панам о последних событиях, с ними произошедших, а Радциг сообщил сыну и спутникам его, что направляются они в Ратборж, где собираются сторонники короля Вацлава. «Если Фортуна будет с нами, там и решится судьба королевства», - заключил он, постановив: в Ратборж вместе с ними отправится пан Птачек, в то время как Индржих изыщет способ пробраться на городской совет, дабы как можно узнать скорее о том, что именно Сигизмунд объявить собирается. А поможет ему в сем минцмейстер Вавак, который с недавних пор заделался – пусть и поневоле – их закадычным другом.

Так, Индржих заглянул на огонек к Ольдржиху Ваваку; раздражения своего последний не скрывал, однако ответить отказом на требование нежеланного гостя не смог. Поразмыслив, Вавак предложил Индржиху выдать себя за виночерпия и прислуживать на городском совете, наливая вино гостям. Нынче сия роль отведена сыну повара минцмейстера, но – как знать? – может, удастся уговорить ленивого и склонного к выпивке парня в назначенный день отдохнуть от тяжких трудов.

Поварского сына Индржих разыскал на городском рынке, предложил парню сделку: он делает за юношу всю работу, а тот тем временем отдыхает да пиво пьет. Просияв, виночерпий с готовностью передал Индржиху королевскую грамоту и свой костюм, припустил к ближайшей таверне: отметить столь выгодную для себя сделку. Это ж надо же – лишний выходной получил, и все благодаря глупцу, который просто короля вблизи узреть захотел!..

...В назначенный день Индржих прибыл на заседание городского совета в ратуше, где, держась смиренно, наливал вино собравшимся, обсуждали кои всяческие дела, относящиеся к управлению Кутна-Горой.

Наконец, в зал проследовал Сигизмунд, сопровождаемый Марквартом фон Аулитцом...

Богута чувствовал себя крайне некомфортно в крепости Ратборж, и старался держаться в тени, не вступая в разговоры.

Каждый день прибывали в крепость все новые люди – те, разделяли кои уверенность в необходимости выступить против Сигизмунда единым фронтом. И сейчас собрались они в большом зале Ратборжа, обсуждая сложившуюся ситуацию, строя планы, заключая соглашения...

«Отче, что ты как на смертном одре!» - обратился к Богуте Ян Птачек. – «На похоронах священники и то веселей выглядят». «Уж лучше б я сейчас на похоронах был!» - процедил Богута, отводя взгляд. – «Не думал я, что снова тут побываю». «Неприятные воспоминания?» - участливо поинтересовался паныч, и Богута вздохнул: «Не то слово. Мы с отцом расстались не в самых лучших отношениях. Двадцать лет назад».

«И теперь ты на двадцать лет старше и мудрее», - напомнил Птачек. – «У себя в Ужице в приходе ты заботишься о своей пастве. И наши с Индро шеи ты тоже спас! Я считаю, твой отец должен тобой гордиться». «Плевал он на все это», - бросил Богута с горечью, но Птачек не сдавался: «Кто знает... Может, он за двадцать лет в чем и изменился...»

«Хватит об этом», - натянуто улыбнулся Богута, кивком указал в сторону собравшихся в горнице, занятых разговорами людей. – «Знаешь ты кого-нибудь из гостей?» «Почти всех впервые в жизни вижу», - признался паныч. – «Изрядно пестрая компания. Разбойники, шляхтичи, бюргеры, священник – даже раввин имеется. Но ровно зачин какой-то шутки». «Раввин?» - удивился Богута. – «Из Кутна-Горы?» «Ну да», - подтвердил Ян. – «Даже с компанией приехал. Но они все больше особняком держатся».

И Богута, и Птачек желали бы сейчас устроиться где-нибудь с мехом вина... а не быть среди тех, решает кто судьбу королевства. Богута тяжело вздохнул: будучи сыном пана ратборжского, он должен был присутствовать здесь и знакомиться с гостями. Хотя, будь его воля, он бы вовсе старику на глаза не попадался.

Богута приветствовал Йехуду, главу раввинского суда кутногорской общины, и помощника его, Шмуэля. Последний затравленно озирался по сторонам, явно чувствуя себя не в своей тарелке.

«Вы тут по какому-нибудь торговому делу?» - уточнил Богута. «У нас тут есть дело поважнее, чем заработать пару грошей», - вздохнул раввин. – «Положение в городе и стране очень плохое. Богемия стоит на грани катастрофы. У вас есть люди и оружие, у нас – на что их содержать». «Вы что, хотите предложить денег взаймы?» - полюбопытствовал Богута. «Не взаймы», - отвечал Йехуда. – «Кто подает нуждающемуся, тому возвращает Бог».

«Ты даже не знаешь, можно ли им доверять», - зашептал Шмуэль. – «Да на такие деньги мы бы сами могли купить наемников!» «Ты напоминаешь мне моего юного друга, Индржиха», - с улыбкой обернулся к юноше Богута. – «Он тоже парень горячий». «Индржиха?» - встрепенулся Шмуэль. – «Того... посланника от Радцига Кобылы?»

Шмуэль признался, что – хоть и не сразу – нашел с Индржихом общий язык, и Богута одобрительно кивнул: «Так и знал, что вы с ним поладите. Он парень надежный, совестливый. Хоть он и птенец, а через многое уже прошел. Он совсем недавно потерял родителей в Скалице. На кузнеца учился, а сейчас бегает тут, на каждом шагу жизнью рискует». «На кузнеца? В Скалице?» - Шмуэль изменился в лице, и, когда Богута уточнил у парня, были ли у того в селении знакомцы, кивнул: «Да. Один кузнец по имени Мартин».

«Дочь моя, она его знала», - пояснил раввин. – «Оттого-то Шмуэль на свет и появился. За грехи наши тяжкие...» «Да какой он мне отец, когда еле-еле поц», - отмахнулся Шмуэль, отводя взгляд. – «Мама одна меня воспитала». «И это было к лучшему», - заверил его Йехуда. «Это чем-то?» - осведомился Шмуэль желчно. – «Вместо того, чтобы заботиться о сыне, завел себе бастарда».

«Не торопись судить», - оборвал зарвавшегося юнца Богута. – «Насколько я знаю, у Мартина других детей не было. По крайней мере кровных. Индро он взял и вырастил как своего по приказу скалицкого владетеля, пана Радцига Кобылы... настоящего отца Индржиха».

Шмуэль лишь фыркнул, а Йехуда, стремясь объяснить Богуте поведение внука, молвил: «От Шмуэля отказался родной отец – прямо как от тебя...» «Родителей не выбирают», - пожал плечами Богута. – «И Индржих только недавно о том узнал».

Следующим, с кем Богута свел знакомство, стал барон Ваклен Брабант, шевалье д’Арезо, коего Индржих вытащил из заточения в Малешове. Заносчивый и высокопарный, дворянин приписывал себе множество свершений, намекая на то, что находится в Богемии инкогнито, но при этом имеет обширные связи при французском дворе.

Болтливый барон довольно скоро Богуте наскучил, и тот поспешил присоединиться к Яну из Лихтенштейна в дегустации вина, когда маркграф Йост вышел в центр зала, хлопнул в ладоши, призывая собравшихся к тишине. «Почтенные друзья и союзники», - начал он. – «В это неспокойное время вы все знаете, для чего мы собрались. Вопрос только, что делать дальше. У Сигизмунда в Венгрии нелады, и здесь ему препоны чинят. Стратег он от Бога, а дипломат никудышный. Помяните мое слово: коли мы хотя бы до зимы выждем, он сам отсюда уберется».

«К зиме он пожжет наши крепости и заберет все, чем вы владеем!» - возмутился Кунцлин Рутхард. «Так что, нам теперь забиться в угол и трусливо ждать, или с позором его восвояси спровадить?» - ярился Жижка, и Сухой Черт согласно кивал, приветствуя предложение. – «Несколько мудро продуманных набегов, и он у нас в руках!»

«А какой ценой?» - осведомился маркграф. – «Есть у тебя лишние люди? Есть хоть у кого-нибудь здесь лишние люди и деньги?» Собравшиеся загомонили, жарко споря друг с другом, и Йост предложил союзникам сделать небольшой перерыв, дабы остыть и подумать над возможными действиями.

«Уж от Йоста я ждал чего-нибудь более здравого», - признался Ян из Лихтенштейна Богуте, опрокинув вместе с ним очередной – какой уже по счету? – кубок. – «Глупейшая ошибка. Но я его не виню: он ведь пытается понравиться сразу всем».

Присмотревшись к Богуте, Ян просил того о небольшой дипломатической миссии, которая может исправить исход сложившейся непростой ситуации. «Как Йост и предлагает, мы подождем, пока Сигизмунд сам не уведет свое войско...» - начал Ян, и, выдержав драматическую паузу, добавил: «Но только в лагере нашего нового могучего войска!» «Когда Сигизмунд его увидит, он еще быстрее засобирается», - воодушевился Богута. – «Бегом поскачет!» «Именно!» - одобрительно кивнул Ян. – «Войско Сигизмунда ослаблено и разбегается. К тому же, у него кончились деньги Он может брать слабые замки, но встретиться с равным ему по числу войском на поле боя он не захочет». «Но и отступить он тоже не может», - заметил Богута. – «Это был бы позор».

«Вот почему мы дождемся, пока события в Венгрии сами не заставят его вернуться», - вымолвил Лихтенштейн. – «Чтобы мой план сработал, нужны союзники, состоятельные и решительные. Мы уже подготовили почву. Нужен лишь тот, кто подтолкнет, кого нужно, в правильном направлении». «Хочешь сказать, что ты все устроил еще до Йоста?» - недоверчиво поинтересовался Богута. «Скорее, одновременно», - отвечал Ян. – «Но без его ведома. Найдем союзников и сделаем вид, что все это была его идея. Все останутся в выигрыше».

«Почему ты это делаешь?» - прямо вопросил Богута, глядя новому знакомому в глаза. «Потому что я устал от бессмысленных смертей», - признался тот. – «И потому что Вацлав на богемском троне мне нравится больше».

«Я тебе помогу», - уверенно произнес Богута. – «Что конкретно я должен делать?» «Вот три имени», - вымолвил Ян. – «Бочек Кунштатский, Гаман Алдер и Анна Вальдштейнская. Сможешь переманить их на нашу сторону – дело сделано. А я тем временем займусь Йостом».

Ян из Лихтенштейна просветил Богуту, что пан Бочек обладает огромным состоянием и связями, но предпочитает держаться в тени и не вступает в большую игру, потому что не любит рисковать. Гаман Алдер – единственный, кто сохранил свое место из прежнего кутногорского совета; конечно, довольно скоро с должностью он простится, но зажиточные бюргеры и гильдии меньше его уважать не станут. Что касается Анны Вальдштейнской – вдовы владельца шахт Вацлава Бартоша, то – по словам Яна – в вопросах торговли она любого за пояс заткнет, да и в дипломатии кое-что смыслит.

Гаман Алдер беседовал с Мартином Одерином, и, когда Богута приблизился, отец обрушился на него, не пытаясь скрыть гнев: «Хочешь гостям моим досаждать?» «Я хотел поговорить с паном Алдером», - признался Богута. – «Я прибыл с посольством пана Гануша из Липы».

«Двадцать лет назад он был просто наглым мальчишкой, любителем девок и выпивки», - обращаясь к пану Гаману, Мартин будто выплевывал слова, столь неприятно было ему общество нерадивого сына. – «Я выпросил у архиепископа место, чтобы ему хоть немного вправили мозги. Но долго он там не продержался. А потом я узнаю, что он поселился в каком-то захолустье на Сазаве. Пить и блудить ему это не помешало. Но теперь он растратил все деньги и приполз обратно домой, да?»

«Можно чуточку громче?» - съязвил Богута. – «Стража на внешнем дворе тебя, кажется, не вполне расслышала». «Тебе достало наглости явиться сюда после того, как ты опозорил весь наш род?!» - вскричал Мартин. – «Ты обесславил дом Одеринов! Позволял потаскухам расхаживать тут, как у себя дома!» «О, да», - не стал отпираться Богута. – «Веселье в этом доме всегда было под запретом. Но ты все ж попробовал бы, а? Может, и не был бы таким старым злобным брюзгой!» «Ты оскорбляешь честь хозяина дома!» - воскликнул пал Одерин. «Нельзя оскорбить то, чего нет!» - возразил Богута. – «Была бы у тебя честь, ты б...»

«Довольно», - прервал его приблизившийся юноша – Криштоф, младший брат. – «Эти оскорбления не сойдут тебе с рук. Вызываю тебя на поединок!» «Мы с тобой не знакомы», - напомнил ему Богута, ибо брат появился на свет уже после того, как покинул он отчий дом. – «Нам нет повода враждовать. Возьми свои слова назад, и мы все решим мирно».

Криштоф, однако, продолжал настаивать на поединке за оскорбление отцовской чести. Двое спустились во внутренний двор замка, где Богута преподал брату наглядный урок, с легкостью одолев его в поединке на мечах.

«Бог мой, где тебя учили так орудовать мечом?» - восхитился Криштоф, пряча клинок в ножны. – «Отец говорил, что ты лентяй и пьяница, а ты в фехтмастеры годишься». «Я был на войне...» - признался Богута. – «После того, как архиепископ меня выгнал. Ты и сам, небось, знаешь: отец не всегда ругает за дело».

Криштоф извинился перед старшим братом, признался, ему интересно, каков Богута, ведь дома о нем почти не говорили. «Знаешь... я и впрямь сам себе жизнь испортил», - махнул рукой Богута. – «Дрался, пил, пока меня из собственного прихода не выставили. Но теперь у меня есть шанс хоть немного это загладить». «Ты потому хотел поговорить с Алдером?» - уточнил Криштоф. «Я должен убедить его примкнуть к нашей стороне, помочь», - подтвердил Богута. «Мы разве не на одной стороне?» - озадачился Криштоф, и Богута вздохнул: «Может, на словах и так. Но пора показать это на деле».

Криштоф заверил брата: он сам поговорит с Алдером, если, конечно, Богута расскажет, в чем, собственно, дело. «Ты ведь слышал план Йоста, да?» - уточнил Богута. – «Идея хороша, на нельзя сидеть и ждать, не имея войска». «Вот только никто не даст на него денег, потому что это, считай, расписаться в мятеже против Сигизмунда», - понимающе кивнул Криштоф. «Горожане и члены совета уважают Алдера», - продолжал Богута. – «Если уговорим его, он перетянет сторонников Сигизмунда».

Криштоф обещал сделать все от него зависящее, а взамен просил Богуту как-нибудь наведаться вместе с ним в корчму – и поговорить обо всем. Как братья.

В одной из замковых горниц отыскал Богута Анну Вальдштейнскую. Последняя показала себя женщиной умной и проницательной, да и замысел Лихтенштейна загодя предсказала. Анна согласилась поддержать план – за одну услугу.

«У Гамана Алдера есть бумаги, которые не должны попасть в чужие руки», - без обиняков заявился вдова, протягивая Богуте некие документы. – «Подложи ему эти бумаги взамен тех, что он привез с собой, и я поддержу ваше предложение». «А эти бумаги, что я должен подменить – о чем они?» - осторожно поинтересовался Богута. «Мои родственники умудрились откопать следы сделок между мной и некоторыми... нежелательными лицами», - призналась Анна.

«Ты торговала с нашими врагами?» - уточнил Богута. «В то время они ими еще не были!» - отвечала Анна. – «Совесть моя чиста, но мне будет спокойнее, если бумаги окажутся у меня». «Ты что, повздорила с членом городского совета?» - Богута никак не мог взять в толк, почему бумагами обладает именно Алдер. «Нет, нет», - покачала головой Анна. – «Алдер тут ни при чем. Все дело в Бартошах. Они разочарованы, что я пережила мужа. И противно от мысли, что теперь я заправляю его владениями».

Спустившись во двор, Богута дал немного грошей конюху, дабы смотрел тот в другую сторону; сам же он проскользнул в сарай, где оставались седельные сумы гостей, вытащил из сумы Алдера бумаги, столь необходимые Анне, оставив вместо них ничего не значащие документы. Благодарная вдова обещала поддержать предложение Лихтенштейна – и словами, и деньгами.

Что до пана Бочека, то он с ходу затребовал личные гарантии, ибо повторить судьбу Рутхарда не желал. «Моя гарантия зовется Житкой», - заявлял Бочек. – «Племянница моя. Если мне удастся выдать ее замуж в сильное семейство, я буду знать, что не останусь один». «Может, подыскать подходящего жениха среди союзников?» - предложил Богута, и пан, поразмыслив, согласился: «Может. Кого-нибудь достойного ее руки, кто согласится с радостью. Я не хочу ей несчастливого брака».

«Что насчет молодого пана Птачека?» - осведомился Богута. «Слишком уж он молод», - проворчал Бочек. «Может, и молод, но ум у него в черепушке имеется», - встал Богута на защиту паныча. – «В бою он себя хорошо показал, ну а когда получит имение, которое ему по праву полагается, то до конца жизни обеспечен будет». «Это если получит», - задумался Бочек. – «Сейчас в Ратае пан Гануш правит, и таким положением дел он, похоже, вполне доволен. С другой стороны... о хозяевах из Липы всегда добрая слава шла... и на Гануша можно положиться, хоть он и вспыльчивый. Может, не такая это и плохая мысль».

Коря себя за то, что фактически отправляет друга в петлю брака во благо королевства, Богута разыскал у конюшен Гануша, беседующего с паном Радцигом, обратился к нему: «Пан Гануш, я принес добрые вести! Юный пан Птачек женится!» «Если он дочку какого-нибудь обнищавшего шляхтича обрюхатил, я с него шкуру спущу!» - прорычал Гануш в гневе. – «Не собираюсь я ублюдков кормить!»

«Ты не понял, что я сказать хотел», - поспешил успокоить пана Богута. – «Это я его помолвку устроил! С твоего благословения, конечно». «То есть, ты моему подопечному устроил женитьбу?!» - с подозрением осведомился Гануш. – «Вот так просто?! И с кем же?» «С племянницей пана Бочека, хозяина Кунштата», - сообщил Богута. – «А зовут ее Житка».

«Хитрый ты старый черт, Богута», - расхохотался пан Гануш, ушам своим не веря. – «Если ты правду говоришь, я сделаю так, что ты ратайский приход получишь!» «А почему бы сразу аббатом в Сазаве меня не сделать?» - приосанился Богута. – «Или того больше – епископом!» «Размечтался!» - разом посуровел Гануш, и Богута сник. – «Мне еще за свадьбу платить!»

Пан Бочек подтвердил, что исполнит свою часть сделки, и Богута поспешил известить о заключенных соглашениях Лихтейнштейна и маркграфа Йоста. Последнего весть весьма обрадовала, и, вновь обратившись к собравшимся в Ратборже гостям, возвестил Йост: «Похоже, что время на размышления пошло нам всем на пользу. Зародились новые союзы. Планы поменял и я сам. Мы дальше станем ждать, когда Сигизмунд отступит по собственному почину... но ждать, имея за спиной свое войско!»

Шляхтичи и их союзники криками приветствовали сей поворот, а Мартин Одерин обратился к маркграфу с вопросом: «И как же мы войско соберем? Разве не было ясно, что никто из нас не готов сам на такой риск пойти?» «Ясно было лишь то, что по одиночке каждый из нас слаб, и что мы не можем найти общий язык», - поправил его Йост. – «Но теперь все это изменилось».

К маркграфу подошел Йехуда, изрек, обернувшись к собравшимся: «Волею Божьей король Вацлав – balbatim всех своих подданных, и не только христиан. Наша община – и не только наша – готова внести свой вклад». Следующим слово взял Гамал Алдер, высказав завершение в том, что кутногорцы остаются верны королю Вацлаву, а также поддерживают пана Рутхарда.

«А ежели вам и того мало, паны из Липы и Кунштата также выступят вместе!» - проревел пан Гануш, и пан Бочек согласно кивнул, поднимая наполненный вином кубок, добавил: «Моя племянница Житка возьмет юного пана Птачека в мужья!»

Яна Птачек был ошарашен сим откровением до глубины души, а маркграф, завершая собрание, заявил, что сей же час покидает Ратборж наряду с панами Радцигом, Ганушем и сотником пана Бочека, и, коль Бог даст, вернутся они три недели спустя с воинством. «Я по-прежнему уверен, что слова сильнее мечей», - рек Йост. – «А наши слова подхватят тысячи голосов, славящих короля Вацлава!»

Вскоре маркграф и его сподвижники покинули крепость...

Тем временем в кутногорской ратуше Сигизмунд распекал городской совет, обращаясь непосредственно к главе его, который, похоже, сквозь землю готов был провалиться.

«Когда мы захватили город, ты обещал немедленно навести порядок!» - чеканил он, прожигая старика взглядом. – «А теперь мы видим, что все еще в большем беспорядке, чем было?!» Глава совета, рихтарж Плюмель, лепетал, обещая все исправить, а король продолжал распаляться: «Ты уже это говорил. Мы хотим услышать конкретные решения». «Мы поставим больше стражи на дорогах и ужесточим наказания», - предложил рихтарж. – «Станем казнить схваченных разбойников в назидание остальным».

«Плевать нам на разбойников!» - рявкнул Сигизмунд, ударив кулаком по столу. – «Нам важны мятежные шляхтичи и бюргеры! Что ты с ними будешь делать? Как разберешься с хаосом в городском управлении, с бунтом рудокопов, с неурожаем? И как вообще так вышло, что здесь, в городе, зреет восстание против короля?!»

«Что вы имеете в виду, государь?» - побледнел Плюмель, и процедил Сигизмунд: «Мы слышали, что Еврейский квартал вот-вот взбунтуется. Прямо у тебя под носом! Почему ты ничего не сделал?!» «Мы... не знаем, кто стоит за этим», - признался глава. – «Без улик никого нельзя наказать».

«Отто из Бергова не задавал вопросов, он действовал!» - бросил Сигизмунд, поднимаясь на ноги. – «И тебе советуем брать с него пример. Достань из какой-нибудь дыры пару подонков, да и отправь в Еврейский квартал, предоставив свободу действий. Пусть что угодно творят. Местная иудейская община была и остается на стороне Вацлава. Им требуется предостережение». «Мы...» - проблеял рихтарж. – «У нас людей не хватает даже для...»

«Маркварт, можешь выделить отряд?» - обратился Сигизмунд к фон Аулитцу, и тот отвечал: «Разумеется, сударь. Я их передам под командование Эрику. Он все сделает». Сигизмунд усмехнулся, и, вновь обратив взор на главу городского совета, произнес: «Вот видишь? Сделать надо всего ничего: следить, чтобы всякая городская сволочь получила свое. Хоть с этим ты справишься?.. А если у кого-то промелькнула мыслишка, что так можно избавиться от долгов перед еврейскими ростовщиками, забудьте о ней. Все долги остаются, до последнего гроша. Только теперь вы нам напрямую должны... И кстати, раз уж мы о деньгах заговорили... Выработка на рудниках, наконец, догнала прошлогоднюю?»

Вопрос был адресован минцмейстеру, Ольдржиху Ваваку, и отвечал тот, подбирая слова: «Государь, залежи истощаются и добывать становится все труднее. А что еще хуже, рудокопы взбунтовались...» «Не держи меня за дурака!» - оборвал его король. – «Они перестанут бунтовать, когда ты начнешь им платить достойное жалование». «Ваше величество, мы не можем на это пойти...» - начал минцмейстер, и Маркварт, коему блеяние советников донельзя наскучило, рявкнул: «Молчать! Как смеешь ты перечить защитнику королевства? Вы – сборище никчемных подхалимов! Трусы, ничуть не лучше ворья, что по лесам прячется».

Побледнев, Ольдржих заверил короля, что сделает все, что в его силах, чтобы исправить положение дел на рудниках. Сигизмунда, однако, это не убедило, и постановил он, что в отсутствие зримых результатов передает городской совет в подчинение пану Маркварту фон Аулитцу. «Он проследит, что вы наконец начали исполнять свой долг!» - заключил Сигизмунд.

«Но как же, государь?» - осмелился подать голос рихтарж. – «Это же нарушение наших привилегий как свободного рудного города». «Здесь я – единственный гарант ваших прав», - напомнил советникам король. – «Привилегии надо заслужить, а не прятаться за ними. Пока правил мой брат, такое безделье, может, и терпели бы... Но этому конец! Вам было поручено несколько простых задач. А вы вместо того, чтобы работать, в купальнях бездельничали да кошели свои набивали. И позволили предателям беспрепятственно забрасывать свои сети! Но я, в отличие от брата, способен навести порядок. И уверяю, я не стану делать различий между теми, кто встанет у меня на пути, будь то нищий, шляхтич или городской советник! У вас две недели на то, чтобы восстановить порядок в городе и увеличить добычу в руднике. Я ожидаю ясных результатов! Отчитываться теперь будете непосредственно мне или пану Маркварту фон Аулитцу. И никому больше! Совет свободен!»

Советники устремились прочь из зала, а король Сигизмунд велел Индржиху задержаться, ибо хотел обсудить некоторые вопросы с Марквартом наедине, и виночерпий им не помешает. Стараясь оставаться незаметным, юноша наполнял кубок короля вином, пока беседовал тот со своим ближайшим сподвижником.

«Скажи, Маркварт, между нами», - говорил Сигизмунд. - «Не был ли я с ними слишком тверд?» «Вы были строги, государь, но они того и заслуживали», - отвечал Маркварт. – «Этим советникам нужно было указать на их место. Вы и так слишком долго терпели их дерзость. И с иудеями то же самое». «Мы знаем», - кивнул король. – «Бергов много раз говорил, что пора ударить по ним. Хорошо, что сегодня его не было. Узнай он, что мы вняли, он был бы невыносим в своем самодовольстве».

Пригубив вино, продолжил Сигизмунд: «У нас достаточно забот, друг. Венгры бунтуют, наше войско разбегается, нас всюду окружают враги. Будь у нас настоящее войско, а не эти наемники... На половцев положиться нельзя, а за эти месяцы мы ни на шаг не приблизились к цели... Будь жив наш отец, он бы не поверил, что всего за несколько лет правления Вацлав смог довести страну до такого. Одним словом он поставил бы шляхту на место и направил бы державу по пути процветания. Дай Бог ему вечную славу».

«Нам много времени не понадобится!» - поспешил заверить сюзерена Маркварт. – «Арестуем предателя Одерина, и остальные сразу присмиреют». «Ты говоришь, что приструнишь остальных, но что ты о них знаешь?» - в голосе Сигизмунда звучала горечь. – «Нам ведомы лишь некоторые, но в этой проклятой стране на каждом холме есть по замку. На чьей стороне их хозяева?» «Скоро мы это выясним, Ваше величество», - обещал Маркварт.

«Вот если бы Вацлав не был таким упрямым ослом и отрекся от трога!» - сокрушался Сигизмунд. – «Ему он все равно ни к чему. А вот шляхте такой правитель как раз по нраву. Они из него марионетку сделали». «Когда вы восстановите порядок, они встанут на вашу сторону», - заверял короля Маркварт. – «Достаточно будет пообещать им вернуть привилегии, которых они лишились при Вацлаве». «Им сперва бы хоть между собой заключить мир!» - воскликнул Сигизмунд. – «Йост делает все возможное, чтобы посеять хаос – и выйти из него победителем!» «Думаю, Йост просто выжидает подходящего момента», - предположил фон Аулитц. – «Он переметнется на другую сторону, когда ему это будет удобно».

«Может быть», - пожал плечами Сигизмунд. – «Но сперва нам придется захватить еще несколько городов. И еще несколько панов переманить на свою сторону. Вот тогда они станут воспринимать угрозу войны всерьез. А Венгрия... Если Богемия – это осиное гнездо, то Венгрия – змеиное логово!.. Как бы то ни было, первым делом нужно разделаться с теми, кто сильнее всего воду мутит!» «Мы над этим работаем», - напомнил королю Маркварт. – «Пока шло заседание совета, Отто из Бергова повел своих людей в Ратборж. Одерин вам больше мешать не будет».

«А они с Рутхардом заодно», - хмыкнул Сигизмунд, делая знак виночерпию вновь наполнить его кубок. – «Как покончим с Одерином, с Рутхардом разобраться легко будет. Ратборж будет твоим. Отто ведь уже получил Малешов. Но один черт знает, сколько нам еще здешних крепостей завоевать придется». «Я ценю такое доверие, Ваше величество», - почтительно склонил голову Маркварт, предложив – как вариант – выкатить на городскую площадь бомбарду и направить ее на ратушу; подобная встреча советникам лишь на пользу пойдет.

...Как только Сигизмунд отпустил Индржиха, тот покинул ратушу, со всех ног бросился к городской конюшне, где оставил коня. Только бы успеть к Ратборжу прежде, чем доберется до крепостных стен воинство пана Отто!..

В противном случае покончит Сигизмунд с непокорными одним ударом...

Смеркалось.

Гости пана Оберина уже изрядно набрались, отмечая зарождение нового союза... когда у врат крепости означились конные. Полагая, что прибыл Петр Писецкий со своим отрядом, стражи распахнули ворота... и солдаты Отто из Бергова хлынули во внутренний двор, исполняя приказ своего пана: «Шляхтичей в плен, остальных в расход!»

Вспыхнул яростный бой; заметив, что его младший брат отчаянно пытается отбить у противника захваченных панов, Богута ринулся ему на помощь...

...Когда к стенам Ратборжа подоспел Индржих, большая часть отряда Бергова отступила, уводя пленников. Ринувшись в бой, Индржих примкнул к союзникам, и вскоре с остающимися в крепости солдатами Сигизмунда было покончено. Исход, однако, был неутешителен. Одерин, Кунштат, Рутхард, Алдер и Конрад их Фехты были пленены, а юный Криштоф Одерин, Анна Вальдштейнская и многие другие пали в сече. Воодушевление, царившее в Ратборже днем, сменилось черным отчаянием...

Богута тихо молился за упокой души Криштофа, знал которого лишь полдня... и потерял безвозвратно...

Выжившие собирались затаиться в «Чертовом месте» и дожидаться прибытия обещанного маркграфом воинства. События последнего часа наглядно продемонстрировали, что с врагами Сигизмунд церемониться не намерен.

Индржих поведал союзникам – Жижке, Богуте и Сухому Черту - о том, что удалось ему узнать на городском совете – в том числе о готовящемся погроме Еврейского квартала. Богута советовал парню как можно скорее известить о сем раввина и Шмуэля, остающихся в крепости.

В разговоре Шмуэль признался Индржиху, что говорили они с Богутой о Мартине. «С чего так?» - озадачился Индржих. – «Вы ж его не знали». «Я не знал его», - подтвердил Шмуэль. – «Но узнать таки пытался. Помнишь, как я в первую встречу глазами на твой меч глядел? Я узнал клеймо ковавшего его мастера. И хочу сказать тебе, что я... Мартинов сын». «Чего?!» - опешил Индржих. – «Его сын? Но как...» «Да, сын», - повторил Шмуэль. – «Внебрачный. Когда я родился, его уже и след простыл. Мы с тобой погодками можем быть».

Индржих обещал Шмуэлю рассказать о названном отце, но после. Покамест им нужно вернуться в Кутна-Гору, и как можно скорее. «Сигизмунд приказал конфисковать все имущество жителей Еврейского квартала», - говорил юноша, и раввин тяжело вздохнул: «Король дал добро на gzeyre». «А что такое gzeyre?» - озадачился Индржих, и пояснил ему Шмуэль: «Это когда христиане набрасываются на нас, громят наши дома, а gelt награбленный делят промеж собой. И все это – с одобрения своего короля!» «Это то, чего мы и боялись», - добавил Йехуда устало. – «Но кто же знал, что Сигизмунд так скоро на это решится».

Раввин и Шмуэль вознамерились немедленно выезжать к Кутна-Горе, а Индржих, спустившись во внутренний двор крепости, разыскал Лихтенштейна, о чем-то беседующего с Яном Птачеком. Лихтенштейн был близок к отчаянию, ибо все планы их пошли прахом. Как теперь, после случившегося, склонят они бюргеров на свою сторону?..

Но, узнав об угрозе, нависшей над Еврейским кварталом, Лихтенштейн не колебался ни мгновение. Так, наряду с Индржихом, Шмуэлем и Йехудой устремился он к крепостным вратам... когда появилась в них телега, влекомая парой лошадей, а на козлах восседал Кубенка. Старый вояка, прознав о гулянке в Ратборже, надеялся поспеть на нее, а в итоге обнаружил вместо пира резню кровавую.

Индржих и сподвижники его забрались на телегу, и Кубенка направил лошадей на тракт, ведущий на восток – к Кутна-Горе...

Прибыли они к городским стенам в предрассветный час. Шмуэль поведал спутникам о том, что земля под городом изрыта штольнями, и именно подземными ходами попадут они в Еврейский квартал, избежав столкновений с солдатами Сигизмунда, наверняка к нему стекающимися.

В штольнях было принято решение разделиться: Шмуэль, раввин и Кубенка отправлялись в синагогу, чтобы предупредить сородичей об опасности, Лихтенштейн же и Индржих устремлялись к корчме «Царь Соломон», где оставались секретные бумаги Яна, кои ни в коем случае не должны были попасть в руки приспешников Сигизмунда.

К несчастью, те уже отыскали корчму, расправились с охранявшими ее друзьями Шмуэля и сейчас обыскивали комнаты. Покинув штольни, Индржих перебил сих убийц, в то время как Ян забрал из сундука свои бумаги.

Выступив на улицу, воссоединились двое со Шмуэлем, поведавшим о том, что враг стягивает силы к вратам квартала и вот-вот прорвется внутрь. Забрав из соседнего дома Сару, мать Шмуэля, Индржих и спутники его поспешили к синагоге... когда отряд, ведомый Эриком, прорвался в Еврейский квартал. Защитники оного противостояли солдатам, даруя возможность сородичам укрыться в синагоге и покинуть оную черед подземный ход, ведущий прочь из города.

С боем отступая, добрались до синагоги Индржих, Шмуэль и Кубенка, и, закрыв за собою двери, подожгли здание прежде, чем спуститься под землю...

После, когда жители квартала оказались в относительной безопасности за пределами разгромленного квартала, Индржих разыскал Сару, признавшись, что Мартин был его названным отцом. «Он погиб», - говорил юноша. – «Несколько месяцев назад. Сигизмунд сжег мою деревню. Отец бросился спасать маму... и обоих там убили». «Соболезную мальчик...» - молвила женщина. – «Да, это мой Мартин. Он всегда за других шею подставлял. Ну, хоть ты выжил. Мартин был бы счастлив. Я лишь жалею, что он погиб, так и не увидев Шмуэля».

«Можно спросить, как вы с Мартином познакомились?» - поинтересовался Индржих. «Давно это было...» - улыбнулась Сара. – «Он хотел кузницу в городе открыть. Но среди ваших ему не нашлось места, и он решил попытать счастья в нашем квартале. Ребе собрал людей, решить, позволять ли кузнецу-goy у нас обосноваться. И Мартин весь вечер не сводил с меня глаз! Тут и завертелось shlog oyf shlog...»

«Что же произошло, что Мартин тебя бросил?» - задал Индржих следующий вопрос. «Мой Мартин никогда бы меня не бросил!» - воскликнула Сара. – «Отец узнал, что мы с Мартином встречаемся, и таки из кожи вон лез, чтобы его прогнать. Выйти замуж за goy – isur de-orayisa. Запрещено. Но Мартин не сдавался, и мы продолжали видеться. Пока не пришел день, когда стало ясно, что я ubore. Беременна. Отнц понимал, что, если об этом люди прознают, позора не оберешься. Но так он не стал терять времени и тайно вывез меня из города. Я даже Мартину ничего рассказать не успела! Меня не было в городе почти четыре года. А отец мой сказал людям, что выдал меня замуж, но мой муж умер. Вернуться он мне позволил, только когда люди в это поверили».

«Мартин не стал тебя искать, когда ты внезапно исчезла?» - осведомился Индржих. «Люди говорили, что он меня искал, даже до Колина добрался, да так ничего и не узнал», - отвечала женщина. – «Но доедь он до самого края света, все равно ничего бы не поменялось. Отец просто где-нибудь еще меня спрятал бы». Замуж Сара так боле никогда и не вышла, несмотря на все настойчивые попытки своего отца устроить ей брак.

«Прежде, чем ты уйдешь, расскажи... каким Мартин был отцом?» - попросила Сара. «Ну...» - задумался Индржих. – «Он был со мной строг, но не слишком. Заставлял трудиться в кузнице. Я часто вижу его во сне... Мне снится наш последний день и слова, которые он мне сказал, когда мы меч вместе ковали. Он сказал, что жизнь искателя приключений может закончиться, так и не начавшись. И что жизнь кузнеца, может, и кажется скучной, зато голову на плечах сохранить позволяет». «И он был таки совершенно прав», - улыбнулась Сара, и Индржих вздохнул: «Ну да, а в кого я превратился?» «Ты же всем нам жизнь спас», - напомнила Сара. – «Мартин тобой бы гордился. Он хорошо тебя воспитал».

Индржих тепло простился с Сарой и Шмуэлем, намеревавшимся выступать к Колину, и вскоре покинул город, отправившись к «Чертову месту». Вскоре в корчу прибыл и Шмуэль, когда собрались верные его сподвижники за столом в общей зале, Индржих поведал им о произошедшем в Еврейском квартале Кутна-Горы.

«Что ж, панове, все уразумели, в какое говнище мы с размаху влетели», - задал тон беседе Жижка. – «Нас всех застали врасплох в Ратборже». «Хорошо еще, что Индржих с Кубенкой много народа оттудова повывели», - подал голос Птачек, и Жижка согласно кивнул, предложив собравшимся пораскинуть мозгами о том, как отомстить врагу. Воинство Йоста ждать еще не одну неделю, и, покамест прибудет оно, Бергов успеет их всех переловить.

«Пора пусть Бергова в расход!» - воодушевленно выкрикнул Птачек. – «Это из-за него мы сейчас в столь затруднительном положении!» «Так и скажи, пан Ян, в говне», - дружески осадил его Жижка. – «Чего уж тут кругами ходить... Но пан Ян прав: надо избавиться от Бергова». «Этот хмырь – правая рука Сигизмунда», - закивал Птачек. – «Пора ее отрубить!» «Только не убивать!» - поспешил заявить Янош. – «Знаете, какой выкуп за него поиметь можно?»

«Да вы, видать, совсем сдурели!» - проскрипел Гинек, поражаясь скудоумию подельников. – «Бергов из Малешова носа не высовывает! До него разве что на крыльях долететь!» «Твоя правда», - вздохнул Кубенка. – «Чтоб такой замок взять, требуются десяток крепких парней, лестниц... А может, бомбарда или требушет». «Не может, а точно», - заявил Гинек. – «Без бомбарды тут никуда!»

«Значит, надо скрасти ту, которая у Бергова была под Небаковом!» - с готовностью предложил Янош, и Сухой Черт хохотнул, прокаркал: «А может, скрасть все серебро Влашского двора да свою бомбарду прикупить, а? Думай головой, прежде чем рот разевать!» «Погодь...» - урезонил его Жижка. – «Сдается мне, Янош дело говорит... Я намедни послал Катерину в Сигизмундов военный лагерь возле Опатовиц. Она вызнала, что там Бергов свою бомбарду схоронил! Но там, по слухам, какие-то волнения назревают. И Пражское войско, которым он командует, отсылают в Седлец. А по дороге охрана не такая уж строгая...»

«Мы ее умыкнем, верно?» - осведомился Индржих с надеждой. – «Дождемся, когда они какой-то овраг минуют, и со скал их расстреляем. Как они нас подле Небакова». «Вижу, какую-никакую науку ты от меня передал!» - усмехнулся Жижка. – «Но это непросто. Придется нам заслать человека к пражанам, дабы следил за ними и нам весточку слал, чего да как». «Ну выгорит, а дальше что?» - фыркнул Гинек. – «Нас тут полторы калеки. Даже с пищалью на Малешов идти и думать нечего».

«Наемников завсегда можно сыскать, верно?» - выдавил Платек, созерцая потухшие лица товарищей, и Гинек вздохнул: «А платить ты им чем будешь? У меня в кошеле ветер гуляет».

Шмуэль выступил вперед, положил на стол увесистый мешочек с грошами. Собравшиеся воспряли духом, и Ваклен Брабант обещал сыскать наемников, готовых за эти деньги пойти на штурм Малешова.

Жижка предложил Индржиху выступить их лазутчиком во вражеском стане: записаться в Пражское войско, а когда выступит то к Седлецу, послать им весточку через Катерину. А, пока шевалье наемников вербовать станет, Комар наведается в Малешов и выяснит, где встал лагерем Бергов со своим воинством.

Утром следующего дня Индржих отправился прямиком к лагерю войска Сигизмунда, заявил часовым, что хотел бы примкнуть к оному. Смерив парня подозрительными взглядами, солдаты расступились, пропуская Индржиха в лагерь. Тот устремился прямиком к купальням, оставалась у которых Катерина, поведал девушке о замысле Жижки. Та знала, что хранится бомбарда в верхней части лагеря, близ палаток сотников, и находится под неусыпным надзором стражи. Рассказывала Катерина, что Сигизмунд со своей челядью засел в Седлеце и в лагерь носа не кажет, а в отсутствие его заправляют здесь три сотника: половцами верховодит Чертан, пражанами – Дитрих Катц, а над лагерем в целом надзирает Грозав.

Катерина советовала Индржиху попытаться обратиться к десятнику пражан, Степану Вороне, и испросить его о том, как возможно к воинству прибиться.

Убеждать десятника пришлось долго, и Индржиху пришлось пустить в ход все свое красноречие, но все же Ворона сопроводил потенциального новобранца в шатер Катца, представил сотнику. Последний предложил Индржиху испытание, пройдя которое, тот будет зачислен в Пражское войско и поставлен на жалование. Как оказалось, стоит оное лагерем в этой дыре потому, что давеча пропали где-то между Мышковцами и Рабштейном семеро солдат с повозкой, имевших при себе важную грамоту, надлежало которую в Седлец досталось. Поиски солдат успехом покамест не увенчались, и Катц предлагал Индржиху заняться ими – если, конечно, парень действительно так смышлен, как сам утверждает.

Исчезнувших солдат Индржих обнаружил на лесопилке подле небольшой деревушки, Льготы. Обрыдла тем служба у Сигизмунда, вот и решили дезертировать, а заодно умыкнуть расписной сундук, коий было велено им в Седлец доставить. Индржих обещал дезертирам, что, если грамоту те вернут, то сотнику он ничего о них не скажет, и те, поразмыслив, согласились разойтись с посланником Катца полюбовно.

Вернувшись в лагерь поздно вечером, Индржих проследовал в шатер Катца, где, помимо сотника, находился лагерный костоправ и лекарь, Муса из Мали. Индржих опешил, ибо никогда прежде не видал чернокожих людей.

Возвращению драгоценной грамоты Катц обрадовался донельзя, и немедленно приписал Индржиха к воинству, выдав тому пражский ваффенрок и месячное жалование. Теперь-то можно сниматься с лагеря и выступать в Седлец!..

Но судьба распорядилась иначе, ибо вбежал в шатер Ворона, известив Сотника о том, что в нескольких десятках шагов распластался на земле в луже крови Чертан, глава половцев. Встревоженный, Катц кликнул дозорных, приказал им отнести Чертана, на теле которого виднелись глубокие резаные раны, в лазарет Мусы, а Индржиха просил осмотреться окрест – быть может, удастся по горячим следам злодея сыскать. Подоспевший Грозав, пан из Борумлаки, рвал и метал: самого Чертана он не жаловал, но, если половцы прознают, что с их набольшим стало, вполне возможно, что весь лагерь на ножи поднимут.

Юноше удалось выяснить, что Войцех и Радован - часовые, должные стоять на дозорной башне, - предавались возлияниям и нападения на Чертана не заметили; опомнились, когда половец уже на земле был, в крови весь. Наведался Индржих в сарай, где бомбарда была оставлена, подивился тому, что порох на полу рассыпан; как бы тут все на воздух не взлетело от простой искры!.. И, поскольку Грозав поспешил в лазарет следом за лекарем и Катцем, Индржих заглянул в шатер главного над лагерем, обнаружил в сундуке того долговую расписку. Значилось в оной, что Грозав Чертану был денег должен; возможно ли, что пошел он на убийство?.. Сама по себе расписка ничего не доказывала...

К тому времени, как Индржих добрался до лазарета, Чертан уже скончался. «Сраный костоправ прикончил его, как пить дать!» - ярился Грозав, прожигая растерянного Мусу злым взглядом. – «Влил ему в глотку свои языческие зелья, прости, Господи!» «Чертан умер, но не от ран», - подтвердил Муса. – «Его отравили. В этом пан Грозав прав. Но совершенно не прав во всем остальном».

«Да как ты смеешь, собака заморская!» - завопил Грозав, и Катц, урезонив набольшего над лагерем, просил лекаря продолжать. «Когда Чертана сюда принесли, он истекал кровью, и его раны требовали особого ухода», - говорил Муса. – «Но он был жив. Я дал ему вина, чтобы подготовить к лечению. Это самое обычное дело в таких случаях. Но дальше было необычно – у него началось кровохарканье. И вскоре он скончался... Кто-то отравил вино, пока я был занят делами». «Откуда у тебя вино?» - с подозрением уточнил Катц. – «Ты же говорил, что не пьешь». «Как я уже сказал, я даю его раненым, чтобы облегчить страдания в случае определенных жалоб», - пояснил Муса. – «Его верная доза крайне полезна. В моей стране оно не получило должного распространения, но я следую учению великого Ибн Сины, коего вы, христиане, зовете Авиценной».

«Мне невдомек, что тут произошло, но только Муса в том не виноват», - уверенно заявил сотник. – «Чертана перво-наперво закололи. А Муса в то время был со мной в моей палатке». «Значит, он с кем-то в сговоре!» - заключил Грозав, резко оборачиваясь к Катцу. – «А может, ты его прикрыть пытаешься? И не надо на меня тут глазами зыркать! Я давно понял, что ты спелся с иноземцем!» «Я готов принести клятву!» - воскликнул Катц, возмущенный донельзя брошенным обвинением. – «Может, я и не шляхтич, но честь у меня завсегда при себе!»

«Не стоит на Мусу напраслину возводить», - поддержал сотника Индржих. – «Ему не с руки Чертана убивать – ясно как Божий день, что первым делом на него подумают». Индржих обещал набольшим разыскать истинного убийцу половца, и Грозав, поколебавшись, постановил: «Муса пущай сидит в своей палатке под стражей и рта не раскрывает, пока из Седлеца королевский юстициарий не прибудет! Он тут живо порядок наведет».

Строго-настрого запретив Катцу и Индржиху упоминать о смерти Чертана кому бы то ни было, Грозав приказал стражнику увести лекаря, а посла остаться подле палатки того и внутрь никого не впускать.

Дождавшись, когда пышущий гневом Грозав покинет лазарет, Катц обратился к Индржиху, прося того сыскать истинного убийцу прежде, что в лагерь заявится юстициарий. «Но кто он, королевский юстициарий?» - полюбопытствовал Индржих, и сотник заметно побледнел, пояснил: «Тот представитель короны, который следит, чтобы законы исполнялись. Его люди ловят и судят фальшивомонетчиков там, мятежников... ну и убийц заодно. Вроде как Сигизмунд еще никого на эту должность не назначил, но поговаривают, что Сцибор из Сцибожице за то в ответе. И если то правда, и Грозав его сюда приведет, то мы все в дерьме. Ведь он – большая шишка, владетель половины Верхней Венгрии. А такое богатство добросердечием не добудешь. Уж я-то знаю». Катц был уверен, что Грозав немедленно рапорт Сигизмунду отправит, и, стало быть, прибытия юстициария из Седлеца следует ожидать в течение пары дней, не позже.

Заверив сотника в том, что сделает все возможное, чтобы выяснить правду, Индржих отправился прямиком к палатке лекаря, наплел с три короба туповатому солдату, выставленному на страже, и тот пропустил парня в скромное обиталище иноземца.

Заверив Мусу в том, что желает очистить его имя, Индржих просил лекаря припомнить любые подробности, которые могут помочь ему в расследовании. Покопавшись в памяти, Муса поведал, что вином сим потчевал накануне не только Чертана – а, стало быть, отравили напиток уже в лазарете. Лекарь советовал Индржиху внимательно осмотреть тело усопшего, а уж после свериться с книгой о ядах, остающейся в лазарете, дабы по зримым симптомам определить, что именно было подмешано в вино. «Если мы выясним, чем отравили Чертана, то найдем этот яд и разрешим загадку», - говорил Муса.

Индржих вернулся в лазарет, осмотрел изуродованное тело усопшего, и, сопоставив увиденное со сведениями, почерпнутыми из книги Мусы, пришел к выводу, что яд, оборвавшись жизнь Чертана, именовался «Поцелуем смерти».

«Остается только надеяться, что убийца не успел еще избавиться от улик», - вздохнул Муса, когда поделился с ним Индржих своими выводами, и парень заверил лекаря в том, что как можно скорее наведается в палатки дозорных, Вороны и Грозава в поисках следов ингредиентов, «Поцелуй смерти» составляющих.

Муса сердечно благодарил Индржиха за помощь в расследовании, и, отметив ум и смекалку юноши, прямо вопросил: «Кто ты?» «Я не самый ярый поборник короля Сигизмунда», - счел возможным признаться Индржих. «Так и знал!» - воскликнул Муса. – «Я сразу понял, что ум у тебя лучше, чем у многих в лагере!» «Ты этому рад?» - удивился Индржих. – «Ты же ему служишь?» «Я такое не выбирал», - вздохнул иноземец. – «Ты думаешь, что я хочу прожить свою жизнь в такой грязной палатке?»

«Как тебя занесло ко двору Сигизмунда?» - осведомился Индржих. «Это долгая история», - протянул Муса. – «Некогда я служил султану Баязиду. И хоть османы не слишком жалуют мой народ, но султан в те времена принимал посланников со всего мира, так что у меня было много дел. Но вскорости разразилась война с ханом Тимуром и его Золотой Ордой... На мое счастье, в то же самое время к султану приехал посланник от Сигизмунда. И я смог убедить султана отправить меня в Венгрию как жест доброй воли. Ты понимаешь, что я не хотел ждать, когда дикие люди Тимура отрубят мне голову. Но потом король Сигизмунд не проявил ко мне то уважение, которое должен был проявить. Он не сделал меня своим советником и лекарем, а отправил сюда!»

Несмотря на то, что находиться здесь не желал, Муса все же не готов был покидать лагерь, ибо боялся мира за пределами его. Но все же был исполнен надежд однажды отправиться в путешествие – а, быть может, и вернуться домой...

В палатке Степана Вороны Индржих обнаружил ингредиенты, использующиеся для изготовления «Поцелуя смерти». Десятник отпираться не стал, признался, что было ему заплачено некими богатеями за подрыв порохового склада, но только Чертан под руку подвернулся, вот и пришлось прикончить половца. Ничтоже сумняшеся, Ворона предлагал Индржиху скинуть убийство на Грозава, подкинуть ему в сундук ядовитых трав, а на суде заявить, что оной Чертан и был отравлен. Индржих предложение с возмущением отверг... несмотря на то, что, пойди он на столь недостойный поступок, избавился бы разом на набольшего над лагерем. Война бы все списала... но совесть грызла бы сердце Индржиха до конца дней его...

Когда прибыл в лагерь королевский юстициарий и суд состоялся, Индржих обвинил в убийстве Ворону, приведя словам своим неопровержимые доказательства. Десятник выхватил меч, и был сражен солдатами – своими же подначальными. Так, суд был завершен, и пан Сцибор объявил, что лагерь переходит под его верховенство, ибо Грозак, судя по всему, с обязанностями своими не справляется.

Мусе были принесены подобающие извинения, а Дитрих Катц, с облегчением вздохнув, постановил, что пражане немедленно снимаются с лагеря, выступая к Седлецу. В благодарность за то, что убийство было раскрыто, Катц пожаловал Индржиху чин десятника.

Воспользовавшись воцарившейся в лагере сумятицей, парень ускользнул к купальням, где сообщил Катерине о скором выступлении воинства. И, когда несколько часов спустя оказались пражане на лесной дороге, ведущей к Седлецу, ловушка, расставленная Жижкой и Сухим Чертом, захлопнулась. Люди их перебили пражан, перевозивших драгоценную бомбарду, поспешили схоронить добычу близ «Чертова места».

Тем временем в корчму сию вернулся шевалье д’Ареццо, приведя с собой – как и обещал – бравых ветеранов-наемников под началом кондотьера, Моргенштерна. Вскоре подоспел и Комар, подтвердив, что Отто из Бергова продолжает отсиживаться за стенами Малешова.

...Мешкать не стали, выступили в ночной час. Согласно замыслу Жижки, отряд был разделен надвое; часть воинов под началом самого Жизни, укрылась в подлеске у стен крепости, иная же, ведомая Гинеком выступила к близлежащей деревушке, дабы поджечь пару зданий и выманить таким образом гарнизон из крепости.

Однако, когда Сухой Черт отдал подначальным приказ предать селение огню и пахарей не щадить, Индржих сему воспротивился, отчеканив: «Не стану я невинных крестьян убивать! Вот так же и мою семью сгубили... вырезали как свиней. За что?» «Это война!» - рявкнул Гинек. – «Только так мы крепость Бергова захватим!»

Сухой Черт и Индржих скрестили мечи, выпуская пар. Юноша противника поверг, и тот, признавая поражение, сплюнул, прошипев зло: «Ладно, пусть эти вшивые плугари поживут еще. Но надеюсь, ты знаешь, что делаешь. И ни один из наших заместо их не падет, ибо смерть их будет на твоей совести!»

Отряд Гинека обошел деревню, воссоединившись с солдатами Жижки. Последний костерил Индржиха на чем свет стоит, однако сделанного не воротишь.

Так, в предрассветный час Индржих, Птачек, Янош, Комар и Шмуэль устремились к крепостной стене, и, приставив к той лестницу, проникли во внутренний двор. Индржих проскользнул мимо часовых, распахнул пред отрядом Жижки внешние ворота, и солдаты ворвались в Малешов, схлестнулись с защитниками крепости.

Тем временем Ваклен Брабант и Кубенка сумели кое-как произвести выстрел из бомбарды, и ядро разворотило вторую стену крепости, разбило опору разводного моста, и рухнул тот. Правда, и сам Перст Божий взорвался...

Гарнизон Малешова был перебит, но Отто из Бергова заперся в башне и наотрез отказывался уходить. Времени было в обрез; и Жижка, и союзники его понимали, что о заварушке в Малешове совсем скоро станет ведомо в лагере Сигизмундова воинства, и поспешит тот прибыть к стенам твердыни, дабы спасти королевского вассала от заслуженного возмездия.

Так, Индржих, Птачек, Жижка и Гинек поднялись на крепостную стену, предлагая Бергову переговоры. «Камергер, ты окружен!» - надрывался Птачек. – «Предлагаю тебе сдаться и честь сохранить!» «Да?» - хохотнул пан Отто, мелькнув в оконце башни. – «Ну, Пиркштайн, назови мне хоть одну причину, зачем мне это надо? Мне и тут хорошо. Я в тепле буду ждать прибытия моих союзников из Кутна-Горы. С ними и потолкуешь!.. О, пошумели вы тут знатно. В венгерском лагере уже все на ногах из-за вашей стрельбы».

В качестве дополнительного аргумента Бергов подвел к окну свою пленницу, Розу Рутхард, и Индржих не сдержался, выкрикнул: «Пан камергер, разве не самое время сейчас сторону сменить? Ты нынче Сигизмунду нужен поболее, чем он тебе. У него серебро закончилось, войско разбегается, и верность ему хранить никакой выгоды. Станешь нашим пленником – передышку получишь и бурю переждешь. А можешь и втихую подсобить нам Вацлава освободить, тебе-то это ничего не стоит».

Бергов потребовал гарантий безопасностей, и Ян Птачек дал ему свое слово. «Вы меня убедили», - сдался пан Отто. – «Все так и есть. Не в интересах королевства, чтобы паны друг с дружкой воевали. Напротив, заключив союз, мы все выиграем, мир установим и короля нашего освободим».

Отто, сопровождаемый Розой Рутхард, покинул башню... когда напал на него Шмуэль, и, приставив к горлу кинжал, прошипел: «Пора таки свести счеты. Ты что сделал, за то поплатишься!» В то же мгновение Жижка выбросил руку вперед, и навершие булавы его уперлось Шмуэлю в грудь. «Здесь никто никого не убьет!» - отчеканил Жижка, буравя Шмуэля взглядом, и сдался тот, отступил.

Отряд покинул Малешов, выступив на запад, к Сухдолу, где и разместился.

Ночью Индржиху виделись кошмары: горящий Малешов, устланный мертвыми телами крепостной двор... «Знатно потрудились, ох, знатно!» - глумился Иштван Тот, выступая из тьмы. – «Ты спас крестьян... и послал своих людей на убой. Хотел руки чистыми сохранить, вот только война – грязное дело. Так кого же отдашь на заклание, чтобы совесть успокоить? Своего младшего брата-еврея? Птачека? Себя?.. Ты играешь в игру, правил которой не разумеешь... не видать тебе победы. Ты ничему не научился, ничего-то не понял. А ведь я так старался! У нас с тобой одна судьба».

«Вранье!» - Индржих взмахнул мечом, не удержался на ногах, распластался на земле, а Тот продолжал говорить: «Мою семью тоже порешили. Турки. Я то же, что и ты, пережил. Равно как и Эрик. Поэтому я его и приютил. Мы одна большая семья... осиротевших... Ну, у тебя-то хоть отец имеется. Правда, имени своего для тебя пожалел...»

Трупы на крепостном дворе разом захохотали, и проснулся Индржих в холодном поту, не сомкнул боле глаз до самого рассвета...

На следующий день гости пана Петра Писецкого собрались в большом зале крепости, чтобы держать совет; присутствовал на оном из Отто из Бергова. Петр вежливо приветствовал пленника в своем доме, обещав сделать пребывание его не более неудобным, чем это необходимо.

«Не слишком ли ты радушен, пан Петр?» - нахмурилась Роза, и Гинек каркнул: «Вот и я о том же! Хватит с ним сюсюкаться, старик. У нас пленник, а не знатная дева в гости приехала! Мы и в живых его оставили только для того, чтобы он нам рассказал все, что знает! Будет быстрее, если я выбью из него правду». «Придержи лошадей!» - воскликнул Индржих, напомнил собравшимся: «Он шляхтич и правая рука Сигизмунда. Коли мы его запытаем, то знатного заложника попортим, и Сигизмунд за него мстить станет».

«Твоя правда», - вздохнул Птачек. – «Хоть у меня кулаки чешутся с ним счеты свести, но я слово ему дал». «А меня это каким боком касается?» - не сдавался Сухой Черт. «Если уж на то пошло, слово шляхтича – это клятва перед лицом Божьим», - попытался урезонить его Богута. – «Даже Черт ее должен уважать». «Да срать я на то хотел!» - распалялся Гинек. – «Чем дольше я этого ублюдка слушаю, тем у меня больше кулаки чешутся».

«Заместо этих нелепых угроз, не лучше ли предложение сделать?» - процедил Бергов, коему собрание уже успело наскучить. – «Вы же знаете, что я...» «Заткнись, Отто!» - резко оборвал его Гинек. – «Сейчас ты никто, и звать тебя никак! Дружину свою ты в Ратборже потерял, а тех, кто тогда уцелел, мы в Малешове перебили. Так что же у тебя осталось? Кафтан богатый да морда надменная». «Ты правда думаешь, что Сигизмунд меня камергером поставил, потому что у меня солдат много?» - презрительно бросил Бергов в ответ. – «Или чтобы было, кому захваченными крепостями управлять?»

«Прикуси язык, падла, здесь я вопросы задаю!» - выпалил Жижка, донельзя возмущенный наглостью пленника, и тот хмыкнул: «Правда? А чего тогда я ни одного не услышал?.. Я человек разумный и уверен, что мы сможем договориться... Но, если вы меня хоть пальцем тронете, я не скажу ни слова!»

«Он прав», - поспешил заявить Индржих. – «Окромя фон Аулитца, он самый близкий Сигизмундов прихвостень. И все знает про него и про его планы. Давайте сперва миром попробуем». «И ты ему веришь?» - обернулся к юноше Сухой Черт. – «Йост точь в точь так же болтал. Вот вернется он сюда – и пусть хоть до Второго пришествия лясы точат. Но сейчас у нас просто времени нет».

«Йост сюда вернуться хочет?» - недоверчиво осведомился Бергов, ибо сие было ему в новость. – «После того, как чудом унес ноги?» «Ну, ему надо Сигизмунду наше войско вблизи показать», - просветил пана Жижка, и тот вздохнул: «Так значит, все правда. Поверить не могу, что маркграф решился, наконец. Я уж подумал, что он вечно будет от битвы бегать». «Видишь, удача тебе спину кажет!» - заявил Индржих уверенно, и – как смел надеяться он сам – убедительно. – «Такому разумному человеку не след возможности упускать. Коли ты нам поможешь, маркграф тебе воздаст. А мы твои прошлые грехи позабудем».

«Не беги наперед лошадей, парень», - оборвал его пан Отто. – «Корона у Сигизмунда на темечке крепко сидит, и Йост замается ее срывать. Хоть вам и невдомек, в каком положении сейчас Сигизмунд оказался». «И в каком же, интересно узнать?» - поторопил пленника Жижка. «В дерьмовом, пан Троцнов, в дерьмовом!» - заверил его Бергов. – «Так что разумному человеку пристало за любую предоставившуюся возможность хвататься. А я человек разумный».

Обратившись к Яну Птачеку, вымолвил пан Отто: «Пан Птачек, когда ты в Троски прибыл, при тебе было послание с предложением союза от пана Гануша и пана Радцига, так?.. Самое время мне вам ответ дать». «Мудрое решение, пан», - одобрил Индржих. «Но подозрительное», - не преминула отметить Роза. – «С чего вдруг такая перемена?»

«Вы уж меня в злодеи записали?» - усмехнулся Бергов. – «Нео поверьте, я всегда только лучшего желал. Лучшего для страны, для моих верных соратников, и поперед всего для себя самого. А Сигизмунд уже отнюдь не лучший. Напасти на него свалились. И здесь, и в Венгрии. Войску не платят жалованья, боевой дух ниже некуда, а кутногорские рудокопы бунтуют, так что серебро у короны на исходе».

«Вот как», - протянул Жижка. – «Мясник на пороге, так ты решил из свинарника деру дать?» «Ясное дело», - не стал отпираться Бергов. – «И вместе мы этот свинарник даже подпалить можем! Хотите знать мой совет?.. Сигизмунд за соломинку хватается. Вся его надежда на королевскую казну на Влашском дворе. Коли он серебра лишится, то войску платить не сможет, и ему волей-неволей придется в Венгрию отступить».

«Мы должны ограбить Влашский двор?» - опешил Жижка. «Да там стражи больше, чем во всем городе!» - воскликнул пан Петр. «Именно так», - подтвердил пан Отто. – «А заодно можете освободить панов, которых в Ратборже в плен взяли. Ты, пан Петр, бывший минцмейстер, так что, верно, знаешь, как туда пробраться». «Да откуда!» - всплеснул руками Петр. – «Двор – крепость неприступная».

«Да неужто?» - возразила Роза. – «А ходы подземные? Их там сотни по всему городу. И, ежели я не ошибаюсь, то один как раз под Двором проходит!» «Но это же безумие!» - сокрушался пан Петр. – «Может, какой ход туда и ведет, но уж не осталось тех, кто эти старые штольни знает. В тому же в любой миг обвал может случиться. Там легче легкого сгинуть. Ведь подземелья под городом – настоящий лабиринт. Чтобы нужный ход найти, надо из сокровищницы копать. И одному Богу известно, куда этот ход приведет».

«Богу... и мне», - улыбнулась Роза. – «Ведь не все панночки свои дни за вышиванием проводят, пан Петр. Я батюшкины рукописи изучала и все знаю, куда какой ход под особняком ведет. Церковь Святого Иакова отчасти на щедрые пожертвования Рутхардов возводили, потому мы там тайный подземный ход пристроили, что до крипты ведет. А церковь Святого Иакова подле Влашского двора стоит. Короче говоря, теоретически из дома Рутхардов можно пройти прямиком на Влашский двор». «Ну да», - поколебавшись, согласился пан Петр. – «Но придется стены ломать – из крипты в проход и из прохода в подвал». «Ей Богу, стоит попытаться!» - воодушевился Индржих.

«Выходит, если повезет, мы до подвалов Двора доберемся», - заключил Жижка. – «А дальше?» «А что дальше?» - продолжал сокрушаться Петр. – «Стражники на шум сбегутся, тут-то и конец нам!» «Значит, нам нужен человек, который изнутри нам сможет помочь», - стоял на своем Жижка. – «Чтобы и стражников отвлек, и показал, где серебро держат». «Боюсь, что остается надеяться только на Вавака», - произнес Петр с сомнением. – «Вот только доверять ему нельзя».

«Есть и другой путь...» - вымолвил Бергов, и взоры собравшихся вновь обратились к нему. – «Вы, наверное, слыхали, что здесь ожидают визита важного гостя из очень дальних краев?» Пан Писецкий изменился в лице, и, кивнув, пояснил сподвижникам: «В город направляется папский легат прямиком из Рима. Он едет, чтобы разрешить спор о новой церкви».

«А нам что до того?» - озадачился Жижка, и ответил ему Бергов вопросом на вопрос: «А где его вместе со свитой будут принимать, если не на Влашском дворе? Их никто не знает, никто никогда не видел, и совсем немногие понимают их язык. Так почему бы им не уступить вам свое место?» «Как это, уступить свое место?» - насторожился Птачек. – «Ты их нам убить предлагаешь или как?» «А что такого?» - отозвался Бергов.

«Господи... опомнитесь, друзья!» - всполошился Богута, ушам своим не веря. – «Вы ж не хотите в аду гореть?» «Не боись», - недобро усмехнулся Сухой Черт. – «Ну запрем мы панского служаку ненадолго, а как добудем серебро – отпустим на все четыре стороны. И никто не пострадает».

«И где нам этого легата искать?» - обратился Жижка к хозяину Сухдола, и отвечал тот: «Он сейчас на винодельне в Лореце. Получил те места в полное распоряжение для своей свиты. Но я не знаю, сколько он там пробудет». «Хорошо», - кивнул Жижка. – «Отправим туда Катерину, пусть посмотрит, что и как». «А потом сами ворвемся и немного пошумим, чтобы легат этот глупить не вздумал!» - обрадовался Гинек. – «И готово!»

«Панове, легат – такой же служитель Церкви, как и я сам!» - горестно возопил Богута. – «Я говорю по латыни... и, между прочим, даже немного по-влашски. Я ему объясню, что нам нужно. Может, сумею убедить нам подсобить слегонца!» «Он тебя в жопу пошлет, и вся недолго», - заранее предположил исход подобного начинания Сухой Черт, но пан Отто покачал головой: «Пан Гинек, не стоит силу добрых слов недооценивать! Особливо, когда к горлу клинок приставлен».

«Правда, ни один из нас за итальянского кардинала не сойдет», - заключил Жижка. – «Лучше бы подготовить его нас к себе в свиту взять». «А с настоящей свитой легата что делать?» - уточнил Индржих. «Запереть в ‘Чертовом месте’», - махнул рукой Жижка. – «Один из наших там их посторожит».

Обратившись к Богуте, Жижка просил того неотступно находиться подле легата, дабы посланник папский вдруг верещать не начал. А остальные тем временем со стражей разберутся, подкоп подготовят и сокровищницу отворят. Предприятие казалось опасным, но... возможно, и удастся провернуть его, ведь во Влашском дворе подобных неприятностей определенно не ждут, и все может закончиться до того, как стражники расчухают, что к чему.

Жижка велел Индржиху отправляться в Кутна-Гору и всеми правдами и неправдами заставить минцмейстера передать ему ключ от королевской сокровищницы. «Потом жди нас в особняке Рутхардов», - говорил Жижка. – «Там и обоснуемся. Мы туда на следующее утро прибудем». «И как вы внутрь попадете?» - осведомилась Роза. – «Дом под замком будет, а то и с охраной. Вы же не хотите на глазах у всех через главный вход прогуляться? Да еще и ворота в таком разе ломать придется».

«Это правда, пани, что посоветуешь?» - осведомился Жижка. «Тот проход не только в церкву ведет, но и к реке спускается», - отвечала Роза. – «Я его как свои пять пальцев знаю. Могу Индржиху дорогу показать, если хотите». Сомневался Жижка, что стоит наследницу рода Рутхардов к их предприятию привлекать, но Индржих принял сторону девушку, справедливо заявив, что лучше той отчий дом никто не знает.

Так, сим же днем Индржих и Роза добрались до Кутна-Горы, и девушка, спустившись к текущей к югу от города реке, указала спутники на проход, ведущий в подземные тоннели. Миновав штольни, ступили они в особняк, ныне занятый нищими и всяким отрепьем. При виде незваных гостей те выхватили ножи, но разговор у Индржиха с сими головорезами был короток.

Ночь двое провели в особняке, а наутро в оный прибыли их сподвижники, ведомые Жижкой. Последний приказал спутникам убрать трупы со двора и немного прибраться, раз уж станет особняк их пристанищем, пусть и временным.

Ближе к полудню Индржих наведался в гости к Ольдржиху Ваваку, вот только минцмейстер успел бежать из города, забрав деньги из своего тайного предприятия, и в особняке его осматривался Кристиан Писецкий. Последний был вне себя от гнева, направленного на Индржиха, ведь этот тот проговорился про тайный моментный двор, который Кристиан надеялся под себя подмять.

Не желая ничего слушать, управитель кликнул пару стражей, выхватил меч, и Индржиху пришлось прикончить троицу. Ключ от сокровищницы Вавак выбросил в нужник, о чем не преминул известить Кристиана письмом, кое Индржих обнаружил на остывающем теле управителя.

Вернувшись в особняк Рутхардов, Индржих известил Жижку, Гинека и Брабанта о произошедшем в доме минцмейстера. «Хуже то, что на Дворе у нас никого не будет», - с сожалением констатировал Жижка. – «Ну, тут ничего не поделаешь... Давайте к делу. Мы должны все подготовить, пока Катерина не вернулась из Лореца. И главное – понять, как мы попадем на Двор».

Спускаться в кутногорские подземелья лично Брабант наотрез отказался, и Индржих вызвался ступить в штольни вместе со Шмуэлем, дабы отыскать в криптах под церковью стену, за которой открываются подвалы Влашского двора. Тем временем Кубенка, Комар и Янош отправились возы достать, чтобы суть после серебро вывезти. Сами же Жижка и Гинек останутся в особняке: надобно обмозговать, как людей легата в «Чертово место» переправить, да проследить, чтобы Богута выпивку не обнаружил, а то – пиши пропало.

«Расскажи о той штольне, куда нам спуститься надобно», - обратился Индржих к пани Розе, и молвила та: «Она уже много лет заброшена, но нам сгодится. По чертежам судя, она к самым подвалам Двора ведет. Кристиан Писецкий подтвердил». «Любопытное совпадение», - хмыкнул Индржих. «Отец как-то обмолвился, что король Вацлав давно подозревал заговор среди придворных», - припомнила Роза. – «Может, путь к отступлению готовил. Просто закончить не успел».

По завершению Розы, начинался подземный ход в кухонных подвалах особняка, и именно туда, взяв в руки факелы, направились Индржих и Шмуэль. Миновав тоннели под Влашской улицей, достигли они церковной крипты, принялись простукивать стены. За одной из стен – судя по звуку – была пустота, и двое, пометив место углем, вернулись в особняк, известив Жижку об успехе своей вылазки. «Замечательно!» - обрадовался тот. – «Брабант тем временем нам еще людей нашел. Под землю он лезть отказывается, но своя польза от него имеется. Он им денег посулил столько, что они, пожалуй, из кожи вон полезут, лишь бы мы все живыми вышли».

Жижка кликнул всех без исключения сподвижников в горницу, дабы определиться с претворением в жизнь следующей части замысла. Вернувшаяся в город Катерина сообщила, что в Лореце наблюдала за папским легатом и свитой его, и сейчас предлагала отряду прибыть в селение сие ранним утром следующего дня. «Кардинал Лоренцо Поццо рано отходит ко сну, а поднимается еще до рассвета», - говорила она. – «После утренней молитвы он завтракает вместе со своей свитой, и никому не дозволено их беспокоить. Все нормальные люди в это время еще спят. Так что ваш визит к нему должен пройти тихо и спокойно».

«Если мы не сможем его уговорить провести нас на Влашский двор, то мы в жопе», - доходчиво объяснил суть ситуации остальным Жижка. – «Так что никому не дурить! Понятно я говорю?» «Туда все едут?» - осведомился Индржих, и отвечал Жижка: «Все, кроме Птачека, Брабанта, Катерины и Розы». «Верно, нельзя тут все без охраны оставлять», - согласился Индржих, а Гинек не удержался, поддел Птачека: «Не бойся, пан Птачек. Коли кто внутрь сунется, Катерина тебя в обиду не даст».

«Ну а пока Богута будет Его Преосвященство уговаривать разыграть представление при Влашском дворе, Черт, Янош, Кубенка и Комар сопроводят его свиту в ‘Чертово место’», - заключил Жижка. – «Хаген и Урсо будут нас там ждать и за ними приглядывать».

...В предрассветный час следующего дня отряд, ведомый Жижкой, покинул Кутно-Гору, отправившись в Лорец. Как и сказывала Катерина, легат и люди его трапезничали, когда окружили их воины. Вперед выступил Богута, и, обратившись к легату, попытался изъясниться с ним на ломаной латыни... когда один из стражей выхватил кинжал, попытался было броситься на Кубенку.

Воспользовавшись сумятицей, легат вскочил на коня, пустил того в галоп; Индржих и Комар устремились следом. Им удалось настичь кардинала; Комар вытащил бедолагу из седла, тот отчаянно вырывался, посему наемник ударил его – несильно, для острастки. Впрочем, этого хватило, чтобы Поццо упал навзничь и разбил голову о камень.

Вскоре подоспели остальные. Опешив, Жижка взирал на мертвое тело легата и переминающегося подле оного с ноги на ногу Комара. «Ты ж его убил!» - в лютой ярости возопил Жижка, нависая над наемником, который отчаянно желал сквозь землю провалиться. – «Убил, бычара ты польская! Ты за это прямиком в пекло отправишься! И там тебя черти рогатые по очереди приходовать будут!» «Они за твою польскую жопу еще передерутся!» - не удержался, поддел товарища Кубенка.

Впрочем, сделанного не воротишь. Жижка приказал раздеть легата и стражников его, с которыми наемники загодя успели разделаться, а по возвращении в особняк промыть окровавленные одежды. Придется самим выдать себя за папское посольстве и надеяться, что удастся обвести им вокруг пальца церковный совет, которые вскорости на Влашском дворе соберется. «Теперь ты – легат», - рявкнул Жижка, оборачиваясь к Богуте, и спорить с разгневанным шляхтичем тот не поспел.

Отряд вернулся в Кутна-Гору. Проследовав в занятую им комнату особняка, Жижка, Гинек и Индрих коротко оговорили следующий этап своего дерзкого замысла. «На два отряда разделимся», - рек Жижка. – «Один сразу под землю полезет и будет ждать, когда второй отряд, в итальянцев обряженный, сигнал подаст, где копать. Как тоннель прокопаем, с церковным советом дела порешаем и все серебро из Влашского двора в Рутхардов особняк перетащим. Там на повозки погрузим и потихоньку из города вывезем».

«Кто будет изображать свиту легата?» - уточнил Индржих. «Богута, естественно, будет выдавать себя за кардинала», - отвечал Жижка. – «Янош Венгр станет его подручным и отправится за ним на совет. А вы с Птачеком, Брабантом и Комаром станете остальной свитой. Брабант тебя влашскому языку подучит». «И что нам надо будет делать во время совета?» - спрашивал Индржих. «Сперва от стражи избавьтесь, а потом расчистите нам путь», - молвил Жижка. – «А Богута и Янош постараются выиграть для вас как можно больше времени».

Жижка и Гинек прямо заявили Индржиху, что спасение панов, томящихся в здании Влашского двора, в планы их не входит. Если все пойдет хорошо, то панов освободят, а, если бардак начнется, тем самим как-то выкручиваться придется. Индржих тяжело вздохнул: Розе это очень, очень не понравится...

Брабант обучал Индржиха, Яноша и Комара нескольким фразам на влашском языке, и вскорости, в назначенный день на улицах города появилась небольшая процессия, сопровождающая обряженного в одежды кардинала Богуту к вратам Влашского двора.

Приветствовал досточтимых гостей член городского совета, Ероним Наз, коий и созвал заседание церковных чинов для скорейшего разрешения возникшего между ними конфликта.

Советник приказал страже устроить челядь кардинала на кухне, сам же провел Богуту и Яноша в зал, где должен был состояться совет. Выступали на нем две стороны: Седлецкий монастырь и Братство Тела Христова. Суть конфликта состояло в том, что Братство вознамерилось возвести собор Святой Варвары, покровительницы рудкокопов, чему монастырь яростно воспротивился, справедливо опасаясь утраты влияния своего в регионе.

Богута приветствовал обе стороны, и, предложив собравшимся на совет расположиться за столом, молвил: «Сразу перейдем к делу, чтобы не тратить время на земные удовольствия. Мне поведали, что ваша тяжба зашла в тупик». «Боюсь, это правда», - подтвердил монастырский аббат, Ян III. – «Противная сторона не желает от своих намерений отступаться, что посеяло раздор в наших рядах». «Монастырю поперек горла, что верующие все больше о новом храме помышляют», - возразил один из представителей Братства, отец Конрад Пневицкий. – «Да и пожертвования последних лет ясно показывают, что город на стороне Братства, Пневице и собора Святой Варвары!» «Но времена меняются», - со значением произнес аббат. – «Король Сигизмунд со всей ясностью дал понять, что поддерживает сохранение титулов за Седлецом и Малином!»

Понимая, что должен тянуть время, сколь возможно, Богута предложил собравшимся первым делом выпить и отведать яств, попутно обсуждая детали дела. Немного захмелев, Богута принялся на латыни гладко изъясняться. Еронима Наза он просил часть стражи в город отослать – еще вина принести, а часть прислать в зал, дабы усилить охрану совета. Все для того, чтобы остающихся на кухне Индржиха, Комара и Брабанта без надзора оставить.

Помимо присутствующих на совете представителей монастыря и Братства, находились в зале также Альбикус из Уничова, представляющий Пражское архиепископство, ученый Муса из Мали, присланный от Сигизмундова двора, и зажиточные горожане.

Первым делом обратился Богута к священникам Братства Тела Христова, отцу Конраду из Пневице и отцу Антонину из Високи, с просьбой изложить свою позицию. «Мы сыты по горло препонами, которые нам чинят монастырь и Малинский приход», - отвечали святые отцы. – «Им бы только свои интересы уважить, а до интересов нашего города им дела нет! Вот мы и требуем полной неподвластности Седлецу, и чтобы Братству все духовные права были дадены. Седлец пусть сохранит свое могущество над землями к востоку от Кутна-Горы. А город и все, что к западу, пусть отойдет Пневице. Собор Святой Варвары станет главным храмом Кутна-Горы, и все пожертвования с окрестных земель на его строительство пойдут».

«Дело непростое», - хмурился Богута, просил подробностей, и просветили его церковники: «Много лет Кутна-Гора к Малинскому приходу приписана, что в подчинении у Седлецкого монастыря значится. Потому все часовенки в Кутна-Горе обязуются все свои подати в Малин отдавать, то бишь в Седлец. Кутногорцам такое не по душе. Они без собственного прихода маются, а отдавать все больше надобно. Вот они и основали Братство Тела Христова и на Пражский капитул надавили, чтобы дал соизволение тут собор выстроить. Долго ль, коротко ль, они через Малин и Седлец переступили и заключили уговор с прежним святым отцом из Пневицкого прихода. Собор Святой Варвары стали за городскими стенами возводить. Там не Малинского прихода епархия. Конечно, монастырь и Малинский приход такому делу не сильно возрадовались. Они все уловки в ход пустили, чтобы строительство замедлить, а нынче и вовсе его остановили. А ведь при том Папа Римский намедни присудил нам право крещения и погребения совершать. Но Седлец того не признает. Братство лишь об одном печется – чтобы спор разрешить и того добиться, чтобы кутногорцы в свои руки духовное управление получили. И, наконец, уже достроить собор Святой Варвары, небесной покровительницы рудокопов и всего нашего города!»

Испросил Богута обозначить свою позицию и противников братства: монастырского аббата Яна и Петра, приходского священника из Малина. «Мы требуем вернуть монастырю и Малинскому приходу те полномочия, что испокон веков им принадлежали!» - вещали те. – «Безраздельное право свершать обряды крещения и погребения, надзор за всей Кутна-Горой и, главное, долю от горняцкой добычи. Братство следует распустить, символ его неповиновения с землей сровнять, а камень на благочестивые цели пустить! Мы приверженцы традиций! А они – бездумных и безбожных бунтов!.. Как наш монастырь основали, так сразу Кутна-Гору приписали к Малинскому приходу и Седлецу. Да, не всегда между монастырем и горожанами идиллия царила, но все равно обе стороны с этого выгоду имели. Благодаря Кутна-Горе Малинский приход многие славные люди почтили. Ученые мужья и главные богословы всего королевства соперничали должность аббата!.. Но доходность рудников росла вместе с ценами на серебро, и горожан одолела жадность. Им ножом по сердцу с Малином и Седлецом делиться. Вот и возжелали они собственный приход иметь. Без нашего соизволения начали за городом новый собор строить, на землях, что Пневицкому приходу отписаны! Прежний аббат не смог такого стерпеть, так и начался спор, который по сию пору длится».

Перемолвившись со всеми членами Церковного совета, Богута составил собственное суждение по вопросу, и помогло ему в сем мнение, высказанное Мусой. Он предлагал двум сторонам примириться, прекратить тратить силы и средства на бесконечные споры, а также впредь делить церковную десятину на две равные части: половина пойдет Братству и Пневицкому приходу, вторая же – Седлецкому монастырю и Малину.

Поразмыслив, святые отцы пришли к выводу, что озвученное решение весьма разумно, и, действуя сообща, они лишь выиграют...

...Тем временем Индржих, Комар, Брабант и Птачек не сидели, сложа руки. Расправившись с немногочисленными стражниками, остающимися во дворе и на внутренних стенах, они спустились в подвалы, где помогли находящимся в сопредельных тоннелях наемникам Брабанта разрушить стену. Жижка и сподвижники его наводнили Влашский двор, устремились прямиком к зале, проходил в которой Церковный совет.

Сообщив опешившим церковникам, что Влашский двор захвачен его людьми, Жижка повелел Катерине стереть двери зала. Янош, Комар и Индржих вызволили из заточения панов, остававшихся в покоях короля Вацлава, остальные же устремились в сокровищницу, и люди Брабанта принялись выносить оттуда серебро. Жижка же, Кубенка и Птачек поднялись на внешнюю стену Двора, дабы нести дозор, пока дерзкое предприятие их продолжается...

Когда ступили обретшие свободу паны во двор, Роза бросилась к отцу, крепко обняла. Но, стоило Богуте подойти к Одерину, как тот разразился криком, обвиняя отверженного сына в том, что позволил он умереть своему младшему брату. Богута спорить не стал, просто отошел в сторону.

Индржих поднялся на стену, где стояли в дозоре Кубенка, Птачек и Жижка. Последний подтвердил: как только все серебро они через подземный ход в Рутхардов особняк перенесут, сразу же на подводы погрузят и к Колину отправят. А Сухой Черт бочку с порохом взорвет, в крипте оставленную, чтобы проделанный подземный ход засыпать.

Однако фортуна изменила смелым в самый неподходящий момент, и в сей ночной час на площадь пред Влашским двором ступил отряд пражан, ведомый Эриком. «Меня предупредили, что вы здесь задумали, и я решил, что нельзя упускать такой случай», - крикнул он находящимся на стенах. «Чего тебе?» - отозвался Жижка, и предложил Эрик: «Открой ворота, выдай Радцигова ублюдка, и я позволю остальным уйти». Индржих выступил вперед, бросил Эрику презрительно: «Жаль, тебя там не было, чтобы полюбоваться на полет Иштвана с башни».

Эрик приказал солдатам атаковать. Те тащили лестницы, силясь забраться на стену Влашского двора, где их уже встречали мечи людей Жижки. Пока сдерживали те натиск, иные продолжали выносить серебро в тоннель. Устремились к оному и церковники, присутствовавшие на совете, и направлял тех Муса.

Пражане прорвались во внутренний двор, схлестнулись с противником. Заметив Индржиха, Эрик ринулся к нему, и двое скрестили мечи.

Эрик поверг Индржиха... когда Муса метнулся к нему, толкнул, и облаченный в доспехи воин тяжело рухнул наземь. Лекарь протянул Индржиху руку, помогая подняться на ноги, и двое бегом бросились к ходу в крипту. Дождавшись, когда все сподвижники окажутся в тоннеле, Гинек поджег порох, рассыпанный по полу, и последовавший вскоре взрыв обрушил тоннель...

Когда отряд, ведомый Жижкой, добрался до двора особняка Рутхардом, наемники Брабанта уже заканчивали погрузку ящиков с серебром на телеги. Комар подошел к французу, приветственно махнул рукой, а тот нанес поляку удар кинжалом в живот, тяжело вздохнул, обернулся к Жижке и спутникам его, оторопевшим от столь вероломного предательства. «Эх... если бы только за нас всю грязную работу сделал этот безумец Эрик... как я и желал», - протянул Брабант, приказал подручным наемникам атаковать.

Жижка и подначальные его дали бой; в сумятице Брабант улизнул из особняка, так и не сумев заполучить серебро. После того, как с последним из наемников было покончено, Жижка велел не мешкая впрягать коней в возы и уходить из города – преследователи наверняка не заставят себя ждать. И, поскольку шевалье загодя раскрыл врагу их замысел, пусть в Колин теперь, похоже, заказан, и направятся они по тракту на запад, к Сухдолу.

Янош простился с умирающим Комаром, своим лучшим другом, сознавая, что до следующего рассвета тот не дотянет...

...Люди Жижки гнали коней, стремясь оторваться от ведомых Эриком преследователей, которые постепенно сокращали расстояние, стреляя по беглецам из луков. Одна из стрел угодила в коня Кубенки, и тот, вылетев из седла, распластался на земле; вторая пробила грудь находящемуся в одном из возов Мусе.

К счастью, отряд сумел добраться до Сухдола, и ворота крепости закрылись за ним. Мусу тут же перенесли в лазарет, и Катерина занялась его раной. Петр Писецкий, изумленный появлением во владении своем возов, груженных серебром, мысленно уже с жизнью расставался, сознавая, что, коли воинство Сигизмунда явится к стенам его, крепости не выстоять.

Поднявшись на стену, Индржих наблюдал, как отряд пражан, их преследовавший, ныне скачет во весь опор к лагерю Сигизмунда. Что ж, бежать им боле некуда, и надеяться можно лишь на милость Божью...

С этой мыслью Индржих устало расположился прямо на крепостной стене, уснул...

Поутру растолкал его Жижка, сообщив: «Сигизмунд вместе со всей своей армией отступает!» «Отступает?..» - только и выдавил Индржих, и Жижка усмехнулся: «Да так, будто ему жопу подпалили. Когда он узнал, что ему нечем наемникам платить... Эх, много бы я отдал, чтобы поглядеть на его перекошенную рожу!» «Откуда ты знаешь, что Сигизмунд отступает?» - поинтересовался Индржих, осмысливая неожиданную весть. «Давешним вечером сотник Френцель с отрядом на разведку отправился, так они это своими глазами видели», - пояснил Жижка, кивком указав во двор, где, несмотря на ранний час, уже полным годом шло веселье, и пиво с вином из панских погребов рекой лилось.

«А не ловушка ли — это его отступление?» - продолжал сомневаться Индржих. «Уж больно дорогая вышла бы ловушка, даже для королевской казны», - заверил парня Жижка. – «Отвести вот так вот целую армию... Нет, вряд ли». «Как думаешь, куда Сигизмунд увел свое войско?» - спрашивал Индржих. «А ты сама как думаешь?» - отозвался Жижка. – «В Венгрию, конечно. Мне говорили, будто Владислав Неаполитанский приплыл в Задар и провозгласил себя королем за спиной Сигизмунда. Пока этот пес лез в наши дела, в его собственном доме у него под задницей трон подожгли! Ну а когда мы забрали серебро и нечем стало платить войскам, пришлось Сигизмунду живо уводить рыцарей. И все, что после него осталось – это кучки его королевского говна. Теперь мы сможем захватить преимущество!»

Жижка намеревался немедленно отправить весть Йосту, собирающему войско близ Подебрадов, и именно туда вскорости отправлялись Рутхард и иные паны, из плена вызволенные.

Индржих присоединился к празднующим во дворе товарищам, и поднимали они кубки за короля Вацлава, павших, победу и кучу серебра в подвале.

«Пан Петр, а что будет делать местное панство после отступления Сигизмунда?» - обратился Индржих к хозяину замка, присоединился коий к ним за вынесенным во двор столом. «Тем, кто его поддерживал, ничего не останется, кроме как к Йосту переметнуться», - отвечал Писецкий. – «А как он выйдет из Подебрад, сразу наведет тут порядок. В городе ведь до сих пор Сигизмундовы советники заправляют». «Всех башкой вниз из окон!» - вынес свой вердикт Шмуэль. – «Я интересуюсь знать, кто из них хоть пискнул, когда Бергов погром моим людям учинил». «Да если бы!» - с горечью бросил пан Петр. – «Они, небось, сами в первых рядах пошли. Ты молодой еще, не помнишь, но чуть что кричать, что во всем евреи виноваты... Здесь, понимаешь, принято так».

Долго еще сидели они за столом, выпивали, не в силах поверить, что им удалось добиться – казалось бы - невозможного, строили планы на будущее. Впервые за долгое, долгое время окрыляла их надежда, и было это чертовски приятным чувством!..

Ближе к полудню простились с уезжающими в Подебрады панами; Роза чмокнула Индржиха в щеку, поблагодарила за все, высказав надежду на то, что суждено им еще свидеться.

...В воротах Сухдола возник верховой – Кубенка, которого уже и не чаяли живым увидеть. С трудом спешившись, рассказывал он подоспевшим Индржиху, Яношу, Птачеку и Богуте о том, что произошло с ним прошлой ночью. «Когда мы прочь скакали, коня подо мной подстрелили», - говорил Кубенка. – «Мне еще повезло, что меня не придавило. Я свалился, а эти ублюдки меня схватили и в заложники взяли. Я валялся связанным на телеге в лагере Сигизмунда и ждал, что со мной будет. А рано утром подошел Эрик... У них голова кругом от того, что мы сотворили. Они пришли к Сигизмунду сообщить об ограблении и попросить подкрепления, а он от них открестился. Тогда у Эрика с кем-то большая ссора вышла, а потом он явился ко мне и развязал. Отпустил, но с одним условием: что я найду Индро и передам ему послание».

«Какое послание?» - вопросил Индржих, и отвечал ему Кубенка: «Эрик ждет тебя в бывшем лагере Сигизмунда, чтобы сойтись в поединке, как мужчина с мужчиной». Индржих без колебаний брошенный вызов принял, вознамерился в одиночку наведаться на холм, где еще вчера оставался военный лагерь, и свести, наконец, счеты с Эриком. Для парня это был вопрос чести, и никакие уговоры не могли заставить его отказаться от задуманного.

...В опустевшем военном лагере лицезрел Инджирх одинокого воина – Эрика, точащего своей меч. «Должен признать, яйца у тебя есть», - заключил тот. – «Мне уж подумалось, на этот раз ты не явишься». «Я кое-кому слово дал, что тебе не жить», - бросил Индржих в ответ. – «За этим я сюда и пришел». «Правда? Ну надо же!» - усмехнулся Эрик. – «И я на одной могиле поклялся тебя прикончить. Не такие уж мы и разные!»

«Это я уже слыхал», - отмахнулся Индржих. – «Да только брехня это». «Мнишь, что ты лучше меня?» - прошипел Эрик зло. – «Мол, на моих руках кровь, а ты у нас защитник справедливости? Так? Да ты на себя погляди!.. Меня любопытство берет... Кому ты обещался меня убить? Кто меня столь важным мнит?» «Иштван мнил», - отвечал Индржих, намеренно провоцируя опасного противника. – «Пока я его из окна не выбросил. Но ты прав, что мы в чем-то схожи. Ты небось тоже ему клятву дал. На его могиле поклялся!» «Он мне как отец был!» - взвыл Эрик. – «Тебе конец, сука!»

«Иштван тебе не сказывал, кто твою деревню пожег и родителей сгубил?» - осведомился Индржих. «Заткнись!» - выкрикнул Эрик. – «Ты ничего про него не знаешь! Он принял меня, когда я был на самом дне. Он был мне... как отец. Он был для меня всем!» «Он сам не признался», - продолжал Индржих. – «Он тебя принял, когда твою семью сгубил! Неужто не помнишь?»

«Лжец!» - Эрик побледнел. – «Ты его у меня забрал. И за это умрешь!» «Без Иштвана ты никто», - бросил Индржих, чеканя каждое слово. – «Одиночка. И всем на тебя накласть. Сигизмунд, Маркварт... Все тебя бросили. Ты для них как шлюха дохлого наемника».

Двое скрестили мечи... Индржих поверг Эрика, но добить не успел, ибо внимание его привлек отряд конников под Пражскими стягами, несущихся в сторону Сухдола; от отряда отделились четверо верховых, устремились к холму, оставались на котором Индржих и его противник.

«Думал, тебе это с рук пройдет?» - прохрипел Эрик, упиваясь потрясением, отражающимся в глазах ненавистного врага. – «Сигизмундов прощальный подарочек Маркварту... это было твое серебро! Они с тобой живо разделаются!»

Бросившись прочь, Индржих оседлал коня, пустил его в галоп и успел добраться до Сухдола прежде воинства. Оное встало лагерем в некотором отдалении от крепости, и вскоре к стенам выдвинулись верховые: знаменосцы, сопровождающие двух облаченных в доспехи воинов, лица которых скрывались за шлемами.

Остающиеся на стенах пан Петр, Жижка, Птачек, Гинек, Богута и Индржих с тревогой наблюдали за приближающимися переговорщиками, когда один из них откинул забрало, явив знакомый лик – фон Аулитц.

«Я – герр Маркварт фон Аулитц», - заговорил предводитель воинства. – «И я здесь по воле короля Сигизмунда и пана Отто из Бергова, коронного камергера. Дошло до нашего сведения, что разбойники, ограбившие казну его величества и вынесшие оттуда немало серебра, укрылись в этой самой крепости! И мне поручено преступников покарать по заслугам!»

«Мое почтение, пан Маркварт!» - отвечал ему пан Петр Писецкий. – «Вот уж не ожидали! Как бывший минцмейстер короля Вацлава, хочу тебя поправить. Никто у короля Сигизмунда ничего не крал, поскольку он – венгерский монарх, а серебро, про которое ты толкуешь, принадлежит королю Богемии. Также хочу тебя заверить, что никто тут не просит венгерского короля являться и наводить порядок. Впрочем, говорят, у него и мысли такой больше нет. А тебя, выходит, без поддержки оставили. Что до пана Бергова, так он гость в моей крепости, мы с ним переговоры...»

Спутник Маркварта снял шлем, оказавшись никем иным, как паном Отто из Бергова! «Это вряд ли!» - бросил он, наслаждаясь смятением пана Петра и его сподвижников. – «Король Сигизмунд также требовал ваши головы, но, если будете вести себя разумно, возможно, и сохраните их. Так что подумай о своем замке и владениях, Петр. Не отдашь серебро – останешься ни с чем на пепелище!»

Пан Петр задумался, переглянулся с Жижкой, а Маркварт, упиваясь зримым преимуществом, вопросил издевательски: «Так что же? Ты с нами драться будешь? Когда весь твой гарнизон так упился, что и одного пленника удержать не смог?»

Маркварт захрипел, когда болт, выпущенный из арбалета Сухим Чертом, пронзил его нагрудник. Солдаты поспешили увести своего раненого командующего к лагерю, немедля стали готовиться к штурму, а вскоре с криками устремились к стенам, таща с собой лестницы.

Индржих наряду с верными сподвижниками солдатами крепостного гарнизона сдерживал натиск противника на стенах у наружного частокола Сухдола. Выходка Гинека сделала пражан безрассудными, и натиск их вскоре захлебнулся; солдаты отступили, и Жижка поспешил отослать гонца к маркграфу Йосту и союзникам с просьбой о подмоге, но поспеет ли та вовремя?..

За следующую ночь пражане заняли деревню близ крепости и наладили еще один лагерь по дороге на Ратборж, желая окружить осажденную крепость и отрезать ее от любых возможных путей снабжения. Жижка, принявший на себя командование гарнизоном, глаз не сомкнул, и был занят организацией обороны Сухдола.

Поутру Жижка назначил командующими отрядами защитников крепости Индржиха, Птачека и Гинека. Под начало свое принял Индржих шестерых бойцов: Кубенку, Шмуэля, Микеша – оруженосца Жижки, местного ловчего Доброша Перо и двух парней родом из Скалицы – из отряда Радцига Кобылы. Солдаты гарнизона, к трем отрядам не приписанные, оставались под началом сотника Френцеля.

Ночью люди Индржиха встали в караул на частоколе... когда атаковал их небольшой отряд проникших в крепость пражан, вырядились кои в форму солдат гарнизона. К счастью, натиск удалось отразить, и Жижка распорядился удвоить дозоры на частоколе: пражане прознали, что силой защитников Сухдола не одолеть, посему наверняка станут всякие хитрости в ход пускать!

...Бежали дни, наступил одиннадцатый день осады Сухдола. К тому времени защитники, теснимые противником, вынуждены были укрыться за частоколом, ограждавшим наружный двор крепости, а люди Маркварта возводили укрепления близ оного да засыпали ров.

Вестей от Йоста все не было, припасы в Сухдоле были на исходе, ощущалась недостача оружия. Петр Писецкий вновь и вновь поднимал тему возможных переговоров, но иные покамест на сие готовы не были.

«Мы сами нападем», - предложил сподвижникам Жижка, когда собрались они в горнице пана Петра на совет. – «Они лагерем встали в деревне под крепостью, строят там свои укрепления, лестницы и еще Бог знает что. Сжечь все это, и дело с концом! Я отобрал всадников средь людей Петра – тех, кто хорошо ту деревню знает. Они поскачут и подожгут лагерь». «Как они туда попадут?» - озадачился Муса. – «В деревне очень много врагов». «Да знаю я», - отозвался Жижка. – «Потому еще один отряд станет внимание отвлекать. Отправим туда другой отряд под северную стену, пусть пошумят как следует. Это пражан переполошит, а мы у них за спиной лагерь-то и пожжем».

Постановил Жижка: отряд, им помянутый, возглавит Сухой Черт, а Индржих, Птачек и люди их останутся в крепости – на валах. Кроме того, просил Жижка Индржиха и Гинека спуститься в подвал да допросить пленника, схваченного в час последней вылазки – надобно все у него выведать про оружие, припасы и строительство осадных машин, чтобы во вражеском лагере бить прицельнее.

Пленника пришлось припугнуть, как следует, и он сразу же выложил все сведения, интересовавшие Индржиха и Сухого Черта. Поведал о том, что в хранимых в амбаре припасах недостатка нет и не ожидается – солдаты собирают нужное с окрестных деревень. Огнестрельное оружие и порох также в достатке; к тому же, в деревне имеется кузница, посему наконечники для стрел они изготавливаются исправно. Требюшетами воинство не располагало, посему сотник повелел изготовить мантелеты да лестницы, и работа в кузне кипела.

«Кто вам приказы отдает?» - потребовал ответа Индржих. – «Маркварт или пан Бергов?» «Маркварт живой, но раненый», - как на духу выложил пленник. – «Пан Бергов после переговоров куда-то сдриснул. Посему приказы отдают сотники, одного из них вы должны знать. Тот француз Брабант с Марквартом да Берговом не разлей вода. А нынче он приказы раздает и ведет себя так, будто в Пражском замке родился».

Завершив допрос, Индржих отобрал людей в помощь Гинеку, сам же поднялся на стены, где разместился со своим отрядом лучников Ян Птачек. Наблюдали они, как выступивший из замка первый отряд атаковал размещенные близ северных стен крепости траншеи и укрепления, отвлекая на себя внимание неприятеля, в то время как второй отряд верховых устремился прямиком в деревню.

Лучники, остающиеся на стенах, стреляли во врага без устали, прикрывая Сухого Черта и его людей; вскорости те вернулись в крепость, не понеся потерь, а чуть позже подоспел и отряд верховых. Вылазку можно было счесть успешной, чему Жижка был весьма рад. Если противник не доставит из Праги требюшеты, они вполне могут продержаться до подхода войска маркграфа, в противном же случае – ситуация может резко усугубиться...

...Да двадцать пятый день начался голод. Выжившие предавали земли павших, плотоядно поглядывая на вертящегося под ногами Барбоса – вполне себе упитанного. Но Индржих запретил трогать пса, пояснив, что в ночной час тот лаем предупредит о появлении неприятеля, а, стало быть, выступает Барбос союзником и побратимом.

Пражане предпринимали попытки штурмовать Сухдол ежедневно, и во время очередной атаки сумели прорваться в наружный двор крепости. Защитники отступили за каменные стены твердыни, подняли мост, остро сознавая, что ныне загнаны в ловушку, выхода из которой нет.

Обратившись к собравшимся на совет сподвижникам, Жижка заявил без обиняков: «Все понимают, без наружного двора мы долго не протянем. Нам нужен Йост и его войско». «Какое войско?» - с горечью бросил пан Петр. – «От Йоста ни слуху ни духу. Кто знает, чем там маркграф занят? Повторю еще раз. Пора договариваться с пражанами». «Запросто!» - осклабился Гинек. – «Я еще одного пристрелю!» «Гинек, я бы на твоем месте помолчал», - голос Писецкого звенел от сдерживаемого гнева. – «Мы из-за тебя в это влипли». «Из-за меня?» - возмутился Сухой Черт.

«Мы влипли, потому что сражаемся против рыжего ублюдка, украли его сокровища и в подвале держим», - напомнил остальным Кубенка, и присутствующие поддержали его одобрительным ропотом, заявляя, что будут биться до последнего.

«Вы с ума посходили?» - выкрикнула Катерина, вплеснув руками. – «Вы видели, сколько народу мы похоронили? А сколько в лазарете лежит? Сколько сегодня смогло на стены выйти? И все ради серебра, из-з которого вскоре новую войну учинят? А ведь я знала, что все снова этим кончится!»

Девушка выбежала из горницы, и Жижка постановил: надлежит вновь попытаться доставить весть Йосту, ведь существует вероятность, что предыдущие посланники до ставки маркграфа добраться не сумели. Однако для этого придется проникнуть в лагерь пражан и украсть лошадь там.

Отважились на столь самоубийственное предприятие Шмуэль и Индржих. Птачек порывался примкнуть к друзьям, но Жижка запретив, напомнив, что, если паныч окажется в плену, то враг получит козырь, который применит для давления на Гануша и Йоста.

Отозвав Индржиха в сторонку, Жижка поведал парню о страшной судьбе Катерины. «Ну нужно винить ее», - говорил он. – «Не ты один близких потерял. Я тоже жены лишился. Но наши беды – ничто по сравнению с тем, что на ее долю выпало. Она про то не сказывает. Хочет забыть, но война ее всего лишила... До нашей встречи она обычной жизнью жила, как положена каждой женщине. Но война все это перечеркнула. На ее деревню солдаты Сигизмунда напали». «Как и на нашу Скалицу...» - выдохнул Индржих, а Жижка продолжал: «Ее муж богатырь был. Свою семью защищал, двоих уложил, прежде чем его на куски порубили. Видать поэтому они так жестоко ей отомстили. Страшные вещи с ней сотворили. Чисто звери. Когда мы ее у дороги нашли, она все еще мертвого ребенка в руках держала... У меня этот кошмар так и стоит перед глазами. Можешь себе представить, какая ненависть у нее в душе пылает. Но где-то очень глубоко. Она ее прячет. Только о мести и думает... Только для того она с нами... Потому все это и делает».

«Почему ты мне об этом сейчас говоришь?» - выдохнул Индржих. «Она не хочет, чтобы еще кто-то знал, вопросы задавал, жалостью унижал», - пояснил Жижка. – «Но после сегодняшнего... Просто знай, почему она не выдержала».

Поблагодарив Жижку за откровение, заглянул Индржих в комнату Птачека, дабы попрощаться с другом. «Знаешь... я много о нас двоих размышлял», - признался паныч. – «О том, что ты мне в Малешове сказал. Я как-то слышал сказ одного французского менестреля о двух рыцарях. Они на поле боя встретились. Один как полководец, другой как черный рыцарь. Полководец Галехот увидел, как доблестно сражается черный рыцарь, и решил сдаться со всем своим войском, хоть перевес был на их стороне. После битвы рыцари повстречались, подружились. И с тех пор всегда бились только на пару. В походах они в одном шатре спали. И даже придворных дам вместе соблазняли».

«Видать, у нас с ними много общего», - улыбнулся Индржих, и Птачек подтвердил: «Да, потому и рассказываю. Много испытаний им выпало, пока Ланселот в плен не попал. И все думали, что его в живых нет. Когда Галехот про то узнал, он... В общем, в смятение пришел. Ему показалось, что жизнь ценность потеряла. Ну и тоже помер. От горя и печали... Индро, если с тобой что случится, тогда... тогда... Почему хоть раз для разнообразия я тебя спасти не могу?» «Ну дури», - махнул Индржих рукой. – «Ты меня знаешь. Я и не из таких передряг живой выходил. Неужто ты думаешь, что после всего, что мы пережили, я дам пражанами себя прирезать?»

Двое пожелали друг другу удачи, и Индржих поспешил в лазарет, чтобы проститься с Катериной. «Так ты на это смертельное задание вызвался?» - с горечью произнесла Катерина. – «Я могла бы и догадаться – о том, что ты снова будешь ни за что ни про что рисковать». «Кто-то же должен», - вымолвил Индржих. – «А иначе мы все поляжем...» «Кто-то должен!» - воскликнула Катерина. – «И снова ты собой ради других жертвовать будешь... Почему нельзя нормальной жизнью жить? Почему все вот так кончается?»

«О чем это ты?» - растерялся Индржих. «Ни о чем...» - отвела взгляд Катерина, произнесла обреченно: «Оставь меня... Тебе не понять... Иди спасай мир!» «Я подмогу приведу, и все хорошо будет», - заверил ее Индржих. – «Сигизмунда нет больше. Заживем как люди. Вот увидишь». «Нет, Индро», - покачала головой Катерина. – «Даже если ты с подмогой вернешься, у меня жизни не будет. После всего, что со мной было... я жить не смогу». «Я... знаю, про что ты сейчас», - вымолвил юноша. – «Жижка рассказал, ка тебя нашли. Мне очень жаль».

«Я одного хотела – отомстить и больше никогда ни к кому не привязываться», - призналась Катерина, пристально глядя Индржиху в глаза. – «Погляди, чем закончилось... У меня есть ты. А вместо мести... они снова тебя у меня забрать хотят». «Не волнуйся, никто меня не заберет!» - пообещал ей Индржих. – «И ты отомстишь!»

...В полуночный час Индржих и Шмуэль поднялись на северную стену, и, получив благословение Богуты, спустились вниз по веревке – один из другим. Оба были облачены в цвета пражан и отчаянно уповали на то, что во тьме противник примет их за своих.

Шмуэль затерялся в ночи; встревожившись, Индржих искал названного брата, тень скользя меж хатами деревни, разбили в коей лагерь пражане. Заглянув в одно из зданий, зрел он строго знакомого, шевалье Брабанта, пытался который несчастному Шмуэля.

Индржих выхватил меч, поверг предателя, и тот взмолился о пощаде, обещая прекратить осаду – сразу же, как только защитники Сухдола передадут ему серебро. Парень не стал слушать Брабанта, прикончил его. Шмуэль признался, что желал отыскать в лагере Бергова, ибо жажда мщения затуманила ему рассудок... вот только практически сразу же в полон угодил.

Индржих помог избитому, едва передвигавшему ноги Шмуэлю подняться, и, избегая дозорных, кое-как довел его до конюшни, где усадил на лошадь, после вскочил в седло сам.

Вывел кобылу из-под навеса, поскакал прочь, придерживая названного брата одной рукой...

Наконец, настал день, когда на поле у стен Сухдола появились требюшеты, и судьба крепости была предрешена.

Тяжелые камни сокрушали стены, и вскоре пражане пробились во внутренний двор, вынудив защитников отступить в крепость, забаррикадировав за собой двери.

До падения Сухдола оставались считанные минуты... когда на холме у примостившейся близ крепости деревни появилось воинство. Четверо конных возглавляли оно: паны Радциг и Гануш, маркграф Йост... и Индржих из Скалицы.

«Взгляните на них!» - зычно обратился пан Радциг к солдатам, пребывающим под началом его, указал в сторону вражеских укреплений. – «Пражские магнаты, угодничающие перед Сигизмундом! Он уж давно из королевства деру дал, а они так же наши земли грабят! Захватчики, убийцы, насильники!.. Льют кровь своих соотечественников во имя иноземного узурпатора! Должно ли им такое сойти с рук? Пора, наконец, пресечь их беззакония! Сметем их с наших земель! Гоните этот сброд обратно в Прагу во имя короля Вацлава!»

...Воинству удалось отбить Сухдольскую крепость, и уцелевшие пражане бежали. Во дворе оной приветствовали избавителей защитники Сухдола, и пан Гануш, обратившись к Птачеку, усмехнулся: «Хлопотная оказалась работенка – письмо вручить, да?.. Я рад, что ты жив-здоров, Ян!»

Увы, пражане забрали с собою все серебро, остававшееся в подвалах крепости, и Петр Писецкий приуныл: враг и крепость его порушил, и лишил того, что защищали они. Неужто после стольких мучений все оказалось зря?..

«Все могло куда хуже обернуться», - заверил его Жижка, искренне поблагодарил пана Петра за то, что достойно держался во время осады. А после высказал признательность всем и каждому, кто на протяжении сего месяца проявлял чудеса героизма при обороне Сухдола...

Пан Гануш с сожалением отметил, что сей же день возвращается в Ратае, отозвал Птачека в сторону, желая потолковать с воспитанником с глазу на глаз.

Не ведала Катерина, как сложится теперь ее судьба, не верила, что когда-либо вновь сможет почувствовать себя счастливой... и все же – пусть и на самую малость... сегодня была она чуть счастливее, чем вчера. Кто знает, быть может, в будущем мало-помалу научиться она снова жить?..

«Что теперь с нами станется?» - прямо вопросил у нее Индржих, и Катерина улыбнулась, плечами пожала: «С нами? Бог ведает. Знаешь, а вот хочется, чтобы кто-то снова обнимал, когда я спать ложусь. Но мечты в прошлом остались. Никогда они не сбываются». «Может, в этот раз сбудутся?» - высказал надежду Индржих. «Поглядим», - отвечала Катерина. – «Вот уж я подивлюсь!»

Шмуэль собирался отправиться в Колин, оставались в коем мать его и сородичи. Не знал он, вернутся ли они когда-нибудь вновь в Кутна-Гору, но Шмуэль твердо решил, что впредь пребудет защитником своего народа.

Ян Жижка намеревался продолжить борьбу, ведь король Вацлав в Прокоп Люксембургский по сей день томятся в плену, и неведомо, что принесут грядущие переговоры и захочет ли Сигизмунд их освободить. И, если пожелает Индржих, он всегда сможет присоединиться к дружине Жижки; истинно верные люди нынче – на вес золота...

Пан Гануш напомнил Индржиху, что Ян Птачек вскорости женится, посему наказал верному оруженосцу привести вельможного пана к алтарю – даже если тот визжать будет и драться. Гануш обещал оставить Птачеку денег на приличные хоромы, пока сам он не утрясет все дела с паном Бочеком касательно союза, скрепит коий их семьи.

...Индржих брел через разоренный лагерь пражан, заглянул в пустующую таверну, остывал в коей труп Маркварта; тот все же скончался, не оправился от выстрела Сухого Черта.

Оставив лагерь позади, Индржих поднялся на холм, расположился под деревом, греясь на закатном солнышке... и не заметил, как уснул. В грезах явились ему Мартин... и мама. Спрашивали они, счастлив ли их сын ныне, интересовались, чем собирается заняться теперь, после одержанной победы. Признался Индржих, что мечтает вернуться в родные края, отстроить Скалицу, завести семью с любимой женщиной...

Мартин советовал Индржиху остерегаться Эрика, ведь не позабудет тот о кровном своем враге. Родители оставили сына... и, пробудившись, зрел тот пред собой пана Радцига. Последний заверил Индржиха, что родители непременно гордились бы им, ведь юноша войне разгореться не дал, множество людей спас и сам в живых остался! Более того, даже меч вернул, с которого, собственно, все и началось...

Радциг хотел оставить клинок сыну, но Индржих покачал головой; донельзя устал он от смертоубийств, надеялся начать новую жизнь – в которой не придется боле брать в руки оружие.

Но возможно ли это?..

Радциг в сем сомневался, но Индржих цепко держался за крошечную искру надежды...

  1  2